Жизнь с отцом - Александра Толстая

- Мне неважно, а Черткову важно! - вскрикнула мать. - Почему мне, жене, это менее важно, чем этому дьяволу Черткову?

- Потому что он всю жизнь посвятил мне, занимается моими писаниями, и потому, что он самый близкий мне человек! - и отец пошел из комнаты.

- Убей меня, дай мне опия, - кричала она.

Отец остановился.

- Соня, - сказал он со слезами в голосе, - я всячески стараюсь быть добрым с тобой, записал в дневнике, что хочу любовью бороться с тобой, и ты в этих словах видишь что-то дурное, осуждаешь всех, все, и мы живем с тобой совершенно розно...

- Но ведь я страдаю, мучаюсь.

- Я готов на коленях со слезами просить тебя, чтобы ты успокоилась. Рыдания подступили ему к горлу. - Больше я ничего не скажу тебе, не сделаю ни одного упрека, - добавил он и ушел к себе.

"Должно быть, она больна", - думала я, придя к себе в комнату вечером, снова и снова обдумывая создавшееся положение.

А мам? долго ходила по аллеям и пришла к новому решению. Если отец попрекает ее, что она живет в роскоши, она согласна уйти с ним в простую избу. Черткова она не пустит. Чертков дьявол, говорила она, разлучивший ее с отцом. Надо позвать священника, с водосвятием отслужить молебен, чтобы изгнать дьявольский дух, который вселил Чертков в Льва Николаевича.

"Как тяжело было! Но что же это? Что?" - задавала я себе вопрос. С одной стороны, как будто болезненная ревность к Черткову, с другой - желание оправдаться перед будущим поколением, постоянный разговор о том, в каком ужасном свете она постарается выставить отца, Черткова, и, наконец, забота о материальном: о рукописях, об издательских правах. У меня голова шла кругом Я не могла одна справиться с создавшимся положением и умоляла отца вызвать сестру Таню. Мы послали ей срочную телеграмму.

С минуты на минуту ждали приезда Черткова. Мам? волновалась и все хотела увезти куда-нибудь отца, чтобы Чертков не застал его в Ясной Поляне. Она долго умоляла отца поехать с ней к брату Сергею в Никольское-Вяземское и наконец отец согласился. Таня почему-то не приехала, задержалась. Вечером 27-го пришел Булгаков из Телятинок и наивно, не подозревая, какой эффект получится от его слов, сообщил, что приехал Чертков.

И сейчас же мам? стала лихорадочно собираться к брату, укладывалась, отдавала распоряжения.

- Велите садовнику дыню с парников принести. Семену Николаевичу напечь на дорогу пирожков.

Я решила тоже поехать с родителями.

- Нечего тебе ездить, - сказала мам?, - и Сережа не рад тебе будет, и лошадей за тобой не вышлют на станцию.

Но я настояла. Со мной поехал Николай Николаевич Ге, гостивший в это время в Ясной Поляне.

Тяжелая была поездка. Началось с того, что для меня не было места в экипаже. В поезде она всем была недовольна, говорила, что на нее мало обращают внимания. Если уходили из купе, жаловалась, что ее бросили как собаку.

В вагоне отец позвал меня и продиктовал мне следующую мысль:

"Как странно, что люди стыдятся своей нечистоплотности, трусости, низкого звания, но гнева не только не стыдятся, но радуются сами за себя, подхлестывают себя, усиливают его, считая его чем-то хорошим".

Не рассчитывая на то, что за нами вышлют лошадей, мы с Николаем Николаевичем вышли на предыдущей станции, где можно было нанять тележку, и уехали к Сереже. Родители проехали до следующей остановки. Когда мы приехали в Никольское, оказалось, что телеграммы брат не получил и старики сидят на станции Бастыево и ждут. За ними тотчас же были посланы лошади, но им пришлось ждать около пяти часов. Отец не скучал. Он съел овсянки, которую согрела ему мать, и пошел гулять. По дороге он встретил партию железнодорожных рабочих и с двенадцати до половины третьего проговорил с ними. В два часа рабочим надо было идти на работу, но они не могли оторваться и все говорили с отцом, забыв про свой послеобеденный отдых.

Пока мы ждали родителей в Никольском, я Тане и жене брата рассказывала, что у нас происходит дома. Я просила их помощи, говорила о том, что мы вдвоем с отцом несем непосильный крест и что старший брат и сестра должны помочь нам.

Таня советовала мне любить и прощать мать. И я в первый раз в жизни рассказала ей про свое тяжелое детство, про то, как невыносимо трудно мне с матерью.

Таня была на двадцать лет старше меня и помнила мать другой - молодой, спокойной.

Когда приехали родители, Таня долго говорила с матерью, но уговоры ее действовали плохо. Мам? оправдывала себя, обвиняла отца и всех окружающих. Отец измучился за эту поездку, да по правде сказать и я чувствовала себя совершенно разбитой. Но с матерью отец был по-прежнему кроток и терпелив.

За день до нашей поездки он потребовал, чтобы я принесла ему его последний рассказ, где героиня была выставлена в плохом свете. Он описал ее энергичной брюнеткой с черными глазами. Когда он вернул мне рассказ*, я заметила, что слово "брюнетка" зачеркнуто, а вместо него написано: "блондинка с голубыми глазами".

- А то мам? еще на свой счет примет! - сказал он.

27 июля отец записал у себя в дневнике: "Сумасшедшие всегда лучше, чем здоровые, достигают своих целей. Происходит это оттого, что для них нет никаких нравственных преград: ни стыда, ни правдивости, ни совести, ни даже страха".

Я очень надеялась на поездку к брату, я думала, что он вместе с сестрой помогут нам. Но мы с отцом возвращались в Ясную Поляну опять такие же беспомощные и одинокие.

По дороге отец выходил на станциях погулять, мать шла за ним.

- Нет уж, - говорила она, - я с тобой, я каждый раз буду выходить с тобой, а то ты на станции возьмешь да нарочно и останешься.

- Ах, Соня, - с горечью говорил отец, - ведь это стеснительно.

- Нет, нет, я только буду следить за тобой, куда ты, туда и я.

В Скуратове, где поезд стоял десять минут, отец вышел, мать за ним. Вдруг она хватилась, что с ней нет мешка.

- Украли, украли мешок, - нервно вскрикнула она. - Нарочно сдавили нас и украли.

На платформе было много публики, столпившейся, чтобы посмотреть на Толстого. Все с недоумением оглядывались на мать. Мешок оказался в поезде, в купе.

Мы приехали в Ясную Поляну в час ночи, во втором часу отец заснул. Мать вошла к нему в спальню и разбудила его. Около пяти часов утра он заснул вторично. Утром она опять разбудила его.

- Мам?, что ты делаешь, - сказала я ей, узнав от отца, что она не давала ему спать, - ты погубишь его!

Она сконфузилась.

- Да, - сказала она, - я сама огорчилась, я не думала, что он спал.

От свидания с Таней у матери осталось тяжелое впечатление, она боялась ее приезда, говорила о том, что в Ясной Поляне опасные желудочные заболевания, что нельзя сюда привозить маленькую Танечку.

- А как бедная Танечка поглупела, - говорила мам? Варваре Михайловне. - От ее разговоров у меня осталось кошмарное впечатление.

Так шел день за днем. Сначала как будто требования и упреки матери были довольно расплывчаты, затем они сделались более определенными. Первое требование ее было, чтобы отец отдал ей дневники; второе, чтобы он перестал видеться с Чертковым.

С дневниками положение было тяжелое. После того, как отец подписал в Крекшине завещание, по которому он отдавал все свои сочинения на общее пользование, он отметил это событие у себя в дневнике, совершенно забыв о том, что его может прочитать мать. Теперь, получив дневники, она бы не успокоилась, а снова начала бы мучить отца просьбой уничтожить завещание. Мы с Чертковым очень боялись, что отец согласится дать матери дневники.

Второго июля, как только отец пришел к завтраку, мать принесла показать ему письмо, которое она написала Черткову с просьбой отдать ей дневники. "Сделайте это, - писала она, - чтобы Лев Николаевич мог спокойно жить".

- Хорошо я написала, Левочка?

- Нет, очень плохо.

- Почему же плохо?

- Потому что ты просишь у Черткова дневники, которые я отдал ему по собственному желанию.

- Ах, Саша, - вдруг резко повернулась ко мне мать, - уйди, когда я с отцом серьезно разговариваю.

Я вышла. В шесть часов отец позвонил. Я вошла к нему.

- Как себя чувствуешь?

- Плохо, стеснения в груди, не спал. Доконает она меня! Кроме того меня мучает, что я обещал показать ей дневники.

Я ахнула.

- Да, да, и теперь не знаю, как быть, вероятно, я ей скажу, что ошибся, что я не могу этого сделать, что есть вещи, которые я не хочу, чтобы она знала. Но ты только представь себе, что из этого выйдет!

Я ясно это представляла. Если отец скажет матери, что ошибся, будет такая буря, что отец не выдержит. Если показать ей дневники и она прочтет в них про завещание - будет еще хуже!

Вечером, когда приехал Чертков, я пошла к отцу в кабинет, и мы совещались о том, что нам делать с дневниками. Во время разговора мне показалось, что я слышу шаги в гостиной. Я подошла и туго затворила дверь. Через несколько минут я услышала шорох за балконной дверью. Я выскочила. Вытянув шею, прислонившись к косяку на балконе, в одних чулках, стояла моя мать.