Взлет индюка - Вадим Проскурин

— Не знаю, — пожал плечами Джон. — Я вот сам себя уважаю, хотя законов столько нанарушал, что уже сам все случаи не помню.

— Ты особенный, — сказал Алекс. — Я вообще не понимаю, как ты живешь с таким грузом на совести. Ну, я тебя не призываю прямо сейчас убить себя об стену, ты человек хороший, но… не понимаю.

— Есть одно умное слово, называется «покаяние», — сказал Джон. — Преступил закон своей совести, покаялся и снова как бы чист. Тут главное — не слишком увлекаться. Я однажды с одним монахом беседовал, не буддийским, а из этих, которые в балахонах, у них покаяние — чуть ли не самое главное в религии. Он такую притчу рассказывал. Решил один разбойник в грехах покаяться…

— В чем покаяться? — не понял Алекс.

— В грехах, — повторил Джон. — Это у поклонников Джизеса очень важное философское понятие. Приблизительно можно сформулировать так: состояние души, при котором функции самоуважения и самосовершенствования либо извращены до неузнаваемости, либо вообще отключены, и субъект готов преступать собственные законы столько раз, сколько понадобится. Христиане считают, что каждая душа время от времени впадает в состояния греха, но если ты покаялся и вышел из этого состояния, то все как бы нормально. Так вот, притча. Решил разбойник покаяться в грехе, поймал одного монаха и говорит: «Давай, я тебе дам десять тысяч долларов, а ты мне отпустишь все грехи — прошлые, настоящие и будущие». А монах ему говорит: «Откуда у тебя десять тысяч долларов?» А разбойник вытаскивает деньги из кармана и говорит: «Вот, смотри».

— Десять тысяч долларов в карман не влезет, — заметил Алекс.

— Это неважно, — отмахнулся Джон. — Ну, допустим, не в кармане они были, а в сумке, несущественно. Короче, взял монах доллары в руки, пересчитал, и так ему захотелось этих денег, что не смог он побороть искушение. Отпустил грехи.

— Догадываюсь, что было дальше, — сказал Алекс. — Разбойник этого монаха зарезал и съел, верно? Грехи-то отпущены.

— Примерно так, — кивнул Джон. — Только не сам съел, а на мясокомбинат сдал, оркам на корм. Короче, в покаянии главное — не слишком увлекаться. Я так считаю — покаяние покаянием, а карма кармой, одно другого не отменяет. Я тогда так и сказал тому монаху, а он замахал руками, ругаться начал, дескать, у нас, христиан, кармы не бывает, Иегова запретил. Бред, короче.

— Да, эти христиане какие-то нелепые, — поддакнул Алекс.

— Нелепые-то нелепые, но кое-чему поучиться у них можно, — сказал Джон. — Твоя главная задача — прослушку вживить, а все остальное второстепенное. А кто его, кстати, допрашивать будет?

— Разве не ты? — удивился Алекс.

— Я?! — удивился Джон.

Помолчал немного, вздохнул и сказал:

— Ну, давай, я подопрашиваю. Потом вместе каяться будем. У тебя спирт есть?

— А то! — воскликнул Алекс, рассмеялся и хлопнул Джона по плечу, от чего тот покачнулся. — Спирт у меня всегда есть, дезинфекция, все дела… Давай, тащи клиента, приступим, чтобы не откладывать.

— Тебе разве подготовиться не надо? — спросил Джон.

— Да ну! — махнул рукой Алекс. — Проведу пытку не по канону, раз уж все равно потом каяться.

— И то верно, — согласился Джон.

И пошел за клиентом.

Джакомо сидел верхом на лошади, лошадь неспешно брела по какой-то дороге и ничуть не возмущалось тем, что на ее богомерзкой спине восседает представитель высшей человеческой расы. Благословение Эпоны сработало. Зря Джакомо ругал бога Каэссара, вовсе не предал этот нелепый бог доверившихся ему охотников. Привел отряд к нужному месту и честно выполнил все, что обещал, а что они не смогли воспользоваться божественным даром — нет в том вины бога. Разве мог он знать, что алтарь Эпоны будут охранять воины с бластерами? Хотя кто его знает, этого Каэссара… Не зря сказано, что предавший однажды предаст вновь. Тот странный низкорожденный, который якобы тоже ему служит, говорил, что предать можно лишь того, кому обязан, но это он неправильно говорил, это обычное орочье словоблудие. Если бы бог Каэссар хотел обмануть тех, кого привел к алтарю, разве позволил бы он Эпоне подарить им свое благословение?

Можно возразить, что никакое это не благословение, можно придумать тысячу разных причин, почему лошадь позволяет Джакомо на ней восседать, но все эти причины будут ложью. Джакомо прекрасно помнил, как он впился зубами в изрядно уже обгрызенный бок орочьей самки, и как пронзило его неведомое, ни с чем не сравнимое ощущение, будто паук ужалил, но не противно, а восхитительно. И воспарила душа к небесам, и осознал он, что только что случилось самое наиважнейшее событие во всей его жизни, и переменилась эта жизнь отсюда и навсегда, и никогда ничего не будет таким, каким было раньше. Знал бы он, как именно оно повернется…

— А все-таки оно действует — произнес Джакомо вслух.

— Что действует? — спросил его незнакомый мужской голос.

Джакомо повернул голову и увидел, что рядом с ним едет низкорожденный орк в странном бело-розовом наряде, необычном для этой расы. На лбу у орка была татуировка, но не в виде зеленой жабы, а в виде трех горизонтальных красных полос. Наверное, какой-то особый вид раба. Возможно, раб для противоестественных постельных утех, о которых однажды рассказывал Топорище Пополам. Да, должно быть так — уж очень его одежда смахивает на самочью.

— Благословение Эпоны действует, — сказал Джакомо. И добавил: — А ты раб-содомит?

Лицо орка перекосилось от негодования.

— Да я тебя… — начал говорить орк, затем осекся на полуслове, махнул рукой и отвернулся.

И тут раздался голос бога Каэссара:

— Он не содомит, он дурак. Личной гигиеной пренебрегает, вот его и одели в такую одежду. Типа наказание.

Голос доносился непонятно откуда, кажется, сзади. Джакомо попытался посмотреть назад, но не смог из-за резкой боли в шее. Похоже, тот придурочный садист с волосатыми руками, который мучил Джакомо и смеялся дурацким смехом, не только отрезал ему уши, но и в шее что-то расковырял. Когда бог заговорил, в шее неприятно завибрировало, будто бог поселился прямо в ране, оставленной палачом. Может, эти орки действительно подсадили бога прямо в рану? Экий бред в голову лезет…

— Каэссар, это ты? — спросил Джакомо. — Ты где?

— Я везде, — ответил бог. — Слушай меня внимательно, Джакомо. Я опечален и разочарован. Когда я устраивал вас благословение Эпоны, я не рассчитывал на такой исход. Полковник Пабло проявил преступную беспечность и некомпетентность. Низкорожденные вас уничтожали, а вы не дали им отпора, не оказали никакого сопротивления. Разбежались, как бараны, позор!

— У них были бластеры! — воскликнул Джакомо.

— Галлюцинации, — прокомментировал орк с полосатым лбом. — Интересно, реактивный психоз или шизофрения?

Джакомо не стал обращать внимания на его ничтожное вяканье, он был слишком занят беседой с богом. А точнее, не беседой, а выслушиванием справедливых упреков.

— Да хоть микроядерные бомбы! — говорил бог Каэссар. — Вы же охотники! Где была ваша охотничья смекалка? Куда подевалась стойкость и сдержанность? Что стало с вашими нордическими характерами? Мне стыдно за вас, и особенно за тебя! Слабая и ничтожная самка победила тебя без всякого оружия, одной лишь деревянной табуреткой! И Питеру за тебя стыдно, он с тобой даже разговаривать не хочет! Противно ему с тобой разговаривать!

— Питер — это кто? — спросил Джакомо.

— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил орк с полосатым лбом.

— Питер — это вон тот хмырь на другой лошади, — ответил бог Каэссар. — Он тоже мне служит. Он — хозяин Топорища Пополам. Вот что, Джакомо. Помнишь, я говорил, что тебе предстоит славное будущее? Когда я произносил то пророчество, я не ожидал, что ты провалишь свое первое испытание так позорно. Ты проявил поистине беспредельную трусость.

— Ваша божественность! — воскликнул Джакомо. — Какая трусость?! Не мог же я с голыми руками на бластер переть!

— Кому многое дается, с того многое спрашивается, — заявил бог Каэссар. — Я дал тебе многое, но ты не оправдал возложенных ожиданий. Это печалит. Но я дам тебе еще один шанс, потому что я милосерден. Если уговоришь Питера изменить твою судьбу, спасти тебя от заслуженной кары, я не стану ему препятствовать. А если не уговоришь — значит, ты достоин не славного будущего, а бесславной смерти и поганого перерождения. Таково мое решение.

— Я понял, — сказал Джакомо. — Благодарю вашу божественность за милосердие! Клянусь Геей, я оправдаю доверие!

— Совсем конкретный бред попер, — прокомментировал Питер.

Джакомо повернул голову в его сторону и сказал:

— Нет, Питер, это не бред.

Рабочее место оператора прослушки оборудовали в туалетной комнате. Не в том смысле туалетной, что там нужник, а в том смысле, что неведомая любовница Виктора Пауэра занималась в ней косметикой, маникюром и прочей подобной женской ерундой. Радиоприемник установили на трюмо, а перед ним поставили три стула с затейливо выгнутыми ножками и роскошной бархатной обивкой, украшенной гламурными цветочками. На одном стуле восседал сэр Герхард Рейнблад, на другом — сэр Огрид Бейлис, на третьем — Скользкий Джек. Пайка и Росса звать не стали. Радиоприемник громко трещал, время от времени сквозь этот треск пробивались неразборчивые обрывки каких-то слов.