Бракованные (СИ) - Манило Лина

– Сделай это не для меня. Для себя самой.

Арина зажмуривается. Касается смычком струн, болезненно морщится, а кисть вывернута под странным углом – наверное, застарелые переломы сковывают движения. Мне больно смотреть на нее сейчас, хочется прекратить эти мучения, но смычок проходится по струнам, и первые звуки разлетаются вокруг. Красивые и немножко печальные. Отчаянные. Болью бьющие по нервам.

Арина смелеет с каждым взмахом. Уходит в свое внутреннее, копается в болезненной памяти. Никогда раньше я не слышал этого этюда, но в исполнении моей искалеченной и изломанной девочки, подарившей мне сердце, он кажется невероятным. Чудесным и прекрасным. Смычок порхает над струнами, а я закрываю глаза. Не хочу думать, сколько фальшивых нот мелькает в стройной мелодии. Я просто хочу наслаждаться тем, что дарит мне Арина. Свою любовь. Свое сердце. Всю себя. И это то, что я не хочу потерять. То, что хочу сохранить в себе навсегда.

***

Смена в «Ирландии» кажется бесконечной. Мне никогда еще так не хотелось, чтобы рабочий день скорее закончился. Вероятно, от меня сегодня вообще мало толку – мой взгляд прикован не ко входу и не к веселым посетителям бара. Я смотрю только на Арину, и лишь усилием воли периодически переключаю внимание на других людей. А Арина, словно специально, доводит мой организм до точки кипения, будоражит мое буйное воображение и сводит с ума: то губу закусит, то особенно соблазнительно поправит волосы. Наверняка она не отдает себе отчет в том, что делает со мной, но каждый ее жест воспринимается особенно остро.

Я хочу ее, и это какая-то животная дикая потребность. Обладать ею, сделать своей. К слову, Арина первая девушка, с которой я тяну… в некоторых вопросах. Просто не могу торопиться, не хочу пугать. Да и есть какой-то особенный кайф в том, чтобы растягивать ожидание, предвкушать. Что-то есть в этом глупое и романтическое, совсем мне не свойственное, но с Ариной вообще все в этой жизни по-другому. Не так как с другими. Когда смена наконец-то заканчивается, меня ловит за руку Катя. Смотрит в глаза, губы поджимает, а я не знаю, чего она снова от меня хочет.

– Мир, на два слова.

Она уводит меня в свой крошечный кабинет, где тесно двоим. Садится за стол, ручки перебирает, бумаги складывает аккуратной стопочкой.

– Мирослав, предохраняйтесь, пожалуйста, – сдержанно бросает и смотрит на меня исподлобья.

Я не знаю, мне смеяться или плакать, потому кашляю.

– Ей только двадцать, ей рано иметь детей! И тебе рано!

– Все?

– Просто просьба, – разводит руками и царственным жестом позволяет уйти.

От греха подальше, пока снова не разругались в пух и прах, я выхожу из кабинета и смеюсь. Нет, ну честное слово, этот контролирующий орган в виде старшей сестры моей девушки сводит с ума. Никогда не оказывался в такой глупой ситуации, когда чьи-то родственники так рьяно охраняют и берегут ту, с которой я встречаюсь. И это даже трогательно, что ли, но и бесит неимоверно.

Арина ждет меня у машины, топчется на месте, иногда проводя пальцем по дверце. То ли рисует узоры, то ли пыль смахивает – не разберешь. Завидев меня, улыбается счастливо, а мне хочется прямо сейчас поехать с ней в гараж и послать все к черту. Подхожу к Арине, она обвивает мою шею руками, становится на носочки и трется щекой о мой подбородок.

– Мир, а давай опять в твой гараж поедем? Мне там понравилось.

Втягиваю воздух сквозь зубы, сильнее прижимаю к себе Арину, чуть тазом вперед подаюсь, чтобы понимала, до какой степени мне нравится эта идея.

– С огнем играешь, – говорю тихо и, поддев пальцами ее подбородок, заставляю смотреть себе в глаза. – Ты же понимаешь, что я уже на последнем пределе?

– О чем ты? – краснеет, понимая мои намеки, но ей нужно озвучить все четко и ясно.

– О том, что твоя невинность и вообще вся ты делаешь со мной. Терпеть все труднее.

– А что я делаю? Я ничего не делаю, – крутится в моих руках, но я держу крепко.

– Вот именно поэтому у меня крышу срывает, – объясняю и касаюсь губами уголка рта. – Твоя искренность, невинность, непосредственность – все это лишает меня воли. Не могу сопротивляться и о чем-то думать, только о тебе. В тебе нет наигранности, кокетства, ты не соблазняешь никого специально.

– Я не умею ничего этого делать, – пожимает плечами и отводит взгляд. – Я вообще не думала, что у меня когда-то появится парень. Не мечтала даже об этом, потому что… ну какая со мной любовь, думала я.

– И зря.

В машине я включаю печку, становится теплее. Арина пристегивается, красная до пунцовости, взгляда моего избегает. Снова прикусывает губу, робеет и стесняется того.

– Арина, я же не озабоченный придурок, который не умеет держать ширинку застегнутой, – говорю, заводя мотор. – Тебе нечего бояться, я никого никогда не насилую.

– Я не тебя боюсь, – бормочет. – И вообще… не смотри на меня, мне неловко.

Тихо смеется, и я выезжаю с парковки. Позади остается «Ирландия», ментор Катя, сующая свой нос туда, где ей нет места, все проблемы и рабочая суета. Рядом с Ариной не хочется ни о чем думать. Хочется просто быть с ней и наслаждаться близостью. По дороге мы заезжаем в магазин, набираем столько еды, словно сбежали с голодного края. Арина наконец-то расслабляется и даже шутит, что я специально покупаю столько, чтобы сделать ее толстой и совсем некрасивой. Но стоит приехать к гаражу, снова закрывается и будто бы каменеет. Не девушка, а поездка на американских горках. Я делаю вид, что ничего не замечаю. Выхожу из машины, распахиваю дверцу и, наклонившись ниже, совершенно спокойно отстегиваю ремень безопасности.

– Побуду сегодня романтиком, – усмехаюсь и, подняв Арину на руки, вытаскиваю из машины.

Так, не спуская на землю, я подношу ее к воротам.

– Трясешься вся, боишься, – говорю, целуя ее в висок. – Ничего не будет, если не захочешь.

– Я хочу, и это самое страшное, – ее голос тихий, а глаза горят ярче фонаря.

Мне приходится спустить ее на землю, и боязно становится, что сейчас даст стрекача. Ищи ее потом по всему гаражному кооперативу – мало ли, что испуганной своим желанием девушке стукнет в голову. Но Арина улыбается, когда я открываю замок, и входит внутрь без промедления. Я следом вношу пакеты, набрасываю петлю крючка и запираю нас изнутри.

Мы готовим: раскладываем еду по пластиковым одноразовым тарелкам, я грею чайник и завариваю облепиховый чай. Постоянно сталкиваемся, потому что места в гараже не так уж и много. Арина смеется, рассказывая милую историю из детства, в которой фигурирует бездомная собака и то, с каким упорством Арина выводила ей блох и кормила косточками.

– Ты не представляешь, какой классной она оказалась! Очень умная, в десять раз умнее людей.

– Верю.

Мы едим бутерброды, и Арина сидит слишком близко, задевая коленями мое бедро. Она уютно устроилась, подогнув под себя ноги, плед накинут на плечи, а глаза светятся. Жует, смеется, пьет апельсиновый сок. Вдруг разговаривать становится трудно: наши взгляды встречаются, и на миг воцаряется тишина. Арина сглатывает, вытирает губы тыльной стороной ладони и отводит взгляд.

– Иди сюда, – я помогаю ей усесться мне на колени, и пустая тарелка мягко приземляется на пол. – Я люблю тебя, знаешь?

– Ты не обязан признаваться в ответ, – растерянно бормочет. – Я же не для этого сказала, я просто подумала, что не хочу в себе…

– Тс-с-с, – прикладываю палец к ее губам. – Я тоже не хочу в себе держать.

– Давно любишь? – хитро прищуривается и зарывается пальцами в мои волосы.

– С того момента, как ты Соловьеву отпор дала, – смеюсь, а Арина фыркает.

– Заслужил, козел. Надо было еще стукнуть шейкером по его пьяной башке.

Арина кладет голову мне на плечо, тихонько вздыхает. Глажу ее по волосам, по спине узкой, а под свитером можно каждый позвонок пересчитать. Я чувствую, Арина еще не готова к последнему шагу – полностью раздеваться для меня, а я не хочу настаивать и ломать ее. Лечить душевные травмы и избавляться от комплексов трудно, на это нужно много времени.