Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный

от них кое-что осталось… Из воспоминаний о жизни в Шушенском мы знаем, что корова в Сибири стоила десять рублей… К чему все мои подсчеты, читатель, конечно, догадался. Классная дама в провинции накопила довольно приличную сумму, какую с 1917 года не накопил в стране ни один учитель, будь он хоть семи пядей во лбу. И это в государстве, основатель которого заявлял: «Мы поднимем народного учителя на такую высоту, на которой он никогда прежде не стоял».

К наследству тетушки мы еще вернемся, когда речь пойдет о событиях 1917 года, а пока перенесемся в Швейцарию. На этот раз поселились не в «проклятой Женеве», а в Берне, немецкоязычном городе страны, где так блестяще решены национальный и многие другие сложнейшие вопросы, которые не могут веками решить другие государства. В Швейцарии четыре государственных языка. (Украина, рвущаяся в Европу, развязала гражданскую войну в своей державе, отняв у русскоговорящего народа право на второй государственный язык!)

Оказавшись в тихой, мирной стране, Ильич стал вырабатывать стратегию и тактику партии, все внимание обращая на проблему мировой войны. Во-первых, развивал мысли, уже известные со времени войны России с Японией, когда большевики выступали как «пораженцы», то есть ратовали за поражение своей страны, так как национальная катастрофа открывала путь к революции. Она одна, по мысли ленинцев, могла решить все назревшие проблемы Российской империи. Эту же идею стал проповедовать Ленин в 1914 году. «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, наименьшим злом было бы поражение царской монархии, угнетающей Польшу, Украину и целый ряд народов России».

Но на этом не остановился, пошел дальше к идее «превратить начавшуюся войну в решительное столкновение пролетариата с правящими классами», то есть к гражданской войне. Этот тезис развивал Ильич на диспуте с Плехановым, своим бывшим учителем, который причислял себя к «оборонцам», тем, кто считал, что в сложившейся ситуации, в условиях войны, следует обороняться от противника. Ильич не уставал везде повторять свою мысль, когда слышал в среде социалистов разговоры о пацифизме, необходимости прекращения войны, установления мира. «Неверен лозунг „мира“ — лозунгом должно быть превращение национальной войны в войну гражданскую». Подобными высказываниями Ленина пестрят его работы времен мировой войны, короче всего эта идея выражена в таких словах: «Пролетарский лозунг должен быть: гражданская война».

Поэтому, когда сегодня пишут и говорят, что Ленин и большевики не желали, мол, гражданской войны в России, все это опровергается сотнями высказываний самого вождя, который видел в гражданской войне путь к достижению главной цели своей партии — мировой революции — неважно какой ценой.

Была еще одна идея, к которой Ильич пришел в годы мировой войны: о «неравномерности» развития капитализма, что благодаря такой неравномерности можно прорвать цепь в ее наиболее слабом месте, то есть в России, где, стало быть, можно будет, вопреки теории Маркса, свершить социалистическую революцию, начав строить социализм. Тогда как Карл Маркс полагал: пролетарская революция должна случиться сразу в нескольких передовых странах Европы, поскольку иначе рабочим не удастся удержать власть в руках.

Времени у Ленина в годы мировой войны образовалось много. В Берне — собирал материал для своей книги «Империализм как высшая стадия капитализма». В ней вывел пять признаков этого самого империализма. Их поколения советских студентов заучивали, как таблицу умножения, узнавая, что есть «особая его стадия в трояком отношении: это капитализм монополистический, паразитический, или загнивающий, и умирающий». Этот ленинский перл до недавних дней тиражировался как заповеди.

А в то же время все советские люди, даже не выезжая за границу, видели по телевидению, в кино, как «красиво» загнивает проклятый империализм, который все никак не мог умереть естественной смертью, как ни старались мы ему помочь, устраивая во всем мире заговоры, гражданские войны, правительственные перевороты, прочие акции, финансируемые СССР за народный счет.

Это сегодня почти всем ясно, как ошибался Ленин, занимаясь теорией в стране гор и озер. Но на единомышленников его откровения производили неизгладимое впечатление, вокруг него сплачивался круг бойцов, намеревавшихся при первом удобном случае претворить в жизнь идеи и по части развязывания гражданской войны, и по части устройства социалистической революции с обязательной экспроприацией и прочими радостями, так хорошо известными.

В годы мировой войны условия жизни Ульяновых не изменились. Они жили в Берне на «маленькой чистенькой улочке, примыкающей к бернскому лесу». Летом отправлялись на горные курорты. В эти годы в семье случилось горе — в марте 1915 года умерла мать Крупской, жившая всегда с дочерью и зятем. Ей хотелось умереть на родине, но путь домой был закрыт. «Они часто спорили с Владимиром Ильичом, — пишет о матери дочь, — но мама всегда заботилась о нем». По желанию умершей ее кремировали. Мама эта приобщена была к революционной деятельности, ей приходилось шить приезжавшим за границу агентам партии «панцири», куда прятали нелегальщину, она же писала «скелеты» для химических писем, чему, очевидно, научила мать Надежда Константиновна.

Летом 1915-го домом Ульяновых стал отель «Мариенталь» в деревушке Зеренберг. В горной деревушке, расположенной рядом с Альпами и лесами, почта работала со «швейцарской точностью». Сюда бесплатно можно было выписать любую книжку из библиотек Цюриха и Берна. Для этого стоило послать по почте открытку.

Хорошо работалось на курорте, по-видимому, мысли о загнивающем капитализме здесь родились. А особенно эта идея завертелась-закрутилась, когда в Зеренберг приехала отдыхать Инесса Арманд. «Вставали рано и до обеда, который давался, как во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своем углу в саду, Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки. После обеда уходили на весь день в горы, любили под вечер забираться в отроги Ротхорна», — рисует Надежда Константиновна горную идиллию, которую переживали втроем.

Ведь как хорошо всем было, если бы занимались они музицированием, восхождениями всю оставшуюся жизнь — за границей. Не пришлось бы Инессе Арманд умереть от нехорошей болезни, заразившись холерой по дороге из красной Москвы в другие горы. И Владимир Ильич сохранил бы здоровье на несколько десятилетий, написал бы мемуары, не умер бы в 53 года… А главное, жива была бы любовь, которая пришла к нему, как приходит к каждому, нежданно-негаданно, в образе прекрасной француженки-революционерки, страстно влюбившейся в своего вождя…

Никакой иронии с моей стороны здесь нет, и вообще по этому поводу можно было бы особо не распространяться, если бы не ложь, которую нагромоздили вокруг отношений Ленина и Арманд многие авторы, начиная от Надежды Константиновны, кончая экскурсоводами музея Ленина, которые долго обманывали