Литературная Газета 6301 ( № 46 2010) - Литературка Литературная Газета

Гранин. Да, просто звучала выразительная, красивая речь. Сейчас тоже цитируют, но в основном что-нибудь из кинофильмов.

Мелихов. А какие учебники тогда были? В тридцатые годы всем как будто заправляла идеология…

Гранин. Не помню.

Мелихов. То есть они следа в вашей памяти не оставили?

Гранин. Интересно, что именно запомнилось – суды, художественное чтение и толкование. Были литературные споры вокруг Толстого, Достоевского, Чехова…

Мелихов. Мне казалось, «архискверный» Достоевский был не допущен.

Гранин. Программа была всё-таки более свободной. И толкование тоже. Например, читали Лермонтова «Белеет парус одинокий» и объясняли, кто как понимает это стихотворение. «А он, мятежный, ищет бури…» – какой бури? Ведь это же не просто парусник.

Мелихов. Конечно. Иносказание, символ.

Гранин. А какую бурю может искать человек и зачем? Что значит «Как будто в буре есть покой»? Буря – это несчастье. Или это потребность человека? У каждого было своё толкование.

Мелихов. А об эстетической компоненте шла речь? Скажем, о том, что в стихах главное музыка, стиль, образы?..

Гранин. Наверное, насчёт образа – да, но вот эта технология, рифма в поэзии, музыка, ритм, там, хорей, ямб, гекзаметр и т.д. – этого я не помню, наверное, было что-то, но это меня лично не привлекало. Меня привлекало то, что стояло за этим стихотворением и почему оно волнует человека. А ещё – чем Пушкин отличался от Лермонтова, а Лермонтов от Блока и т.д. «Стихи о Прекрасной Даме» – что это за Дама? Существует она или это мечта? И вот возникал разговор всего класса. Это было интересно.

Учительница наша ещё привлекала тем, что уходила за пределы школьной программы. «Ну как ты не читал Флобера, Шекспира? – спрашивала. – Да боже мой, что ж ты! Ты же образованный человек!». Кроме того, она организовала литературный кружок. И вдруг все стали писать стихи. Оказалось, что в этом возрасте, 9–10-й класс, когда любовь уже полыхает, обязательно надо писать стихи, потому что нельзя изъясняться в любви прозой, это невозможно, можно только стихами, и разного размера – от частушки до, понимаете, какой-нибудь там…

Мелихов. Сонета.

Гранин. До оды. Это литературный кружок, который увлёк всех. У нас проводились олимпиады математические и физические, были хорошие преподаватели математики, был замечательный физик, биолог… Хорошие преподаватели были, все, кроме химии, преподавательницу химии мы называли Щёлочь. Но литература влекла всех.

Мелихов. Это в то время, когда Петроград стал уже Ленинградом?

Гранин. Да, это уже был Ленинград.

Мелихов. А вот те репрессии после убийства Кирова, как они отразились на вашей жизни?

Гранин. Арестовывали родителей, а за ними исчезали дети. То есть их высылали из Ленинграда. После убийства Кирова было выслано сорок тысяч.

Мелихов. А на уроках это чувствовалось? Подавленность какая-то или чувство, что нам не до книг сейчас, слишком уж жизнь страшная?

Гранин. Мало чувствовалось. То есть мы сочувствовали, огорчались. Вот Толю Лютера выслали, замечательный парень, выслали Жупахина, выслали Колбасьева… Но поскольку это нам никак не объясняли, понятие «враг народа» для нас не работало, сокровенно мы понимали, что эти высылки несправедливы, ошибка какая-то. Я особенно это понимал, поскольку у меня отца выслали, я, может быть, острее воспринимал эту потерю. Но – не боялся. Не было страха. «Работал» инстинкт, а не страх. Мы избегали обсуждать, знали – «опасно»! А страха перед идеологией, идеологической составляющей у нас не было.

Мелихов. То есть, можно сказать, страх не отравлял радость чтения?

Гранин. И чтения, и любви.

Мелихов. А в какой степени формирование личности зависело от книг и в какой от жизненного опыта?

Гранин. Были книги сильного действия, а были книги просто занимательные. Очень действовал «Овод», очень действовал Дюма, очень действовал Джек Лондон. Меньше действовала классика наша русская, там нет таких героев, какие потом были у Гайдара – Мальчиш-Кибальчиш, например. Я любил «Капитанскую дочку», «Дубровского».

Мелихов. Это понятно: мужество, верность… Это и для меня были очень важные образцы. И всё-таки когда я прочёл вашу книгу «Иду на грозу», я понял, что буду физиком. Я понял, что физики – самые лучшие люди на земле, что они самые умные, самые остроумные, смелые, прыгают с парашютом и одновременно делают открытия – в общем, я пошёл в физику наполовину благодаря вам. И только в последний момент свернул в математику. Которую тоже считал только входом в физику.

Гранин. Испортил вам жизнь? Да, я как-то влиял на выбор профессии для ряда людей, которые признавались мне в этом. Дело в том, что у меня была идея – я считал, что люди, которые занимаются наукой, творческим трудом, это люди выше на голову нас всех. Они бескорыстны, они занимаются будущим, они его видят, они не живут в сегодняшнем дне, в лабораториях происходит невидимая и непонятная всем другим людям драма идей, столкновение каких-то (как говорит беседующий со мной писатель Мелихов, у которого это любимое слово) грёз.

Мелихов. Приятно, что и мне что-то удалось вам подарить..

Гранин. Главный грёзолог нашей страны…

Мелихов. Да, грёзовед. Но вот ещё такой вопрос – судьба книги в компьютерное время. Умрёт ли книга как материальный носитель или будет жить, несмотря на то, что всё можно с экрана читать?

Гранин. Вопрос достаточно серьёзный, настоятельный. Время всё упорнее выдвигает его, потому что появилась электронная книга. Она даже приняла формат книги, чрезвычайно удобна. Я пользуюсь ею. Вот я поехал с дочкой в Карловы Вары, в санаторий, хотел взять с собой что-то читать, взял электронную книгу, где были собрания сочинений Достоевского, Толстого, Чехова, Лермонтова, Пушкина, полные собрания! В одном чипе это всё было. И я наслаждался там чтением дневников Льва Николаевича Толстого. Никогда я не мог бы взять с собой шестнадцать томов Толстого. А тут очень удобно и хорошо. Ну, есть некоторые неудобства, которые очень быстро осваиваются. Но есть «но». Во-первых, я лишаюсь эстетической составляющей, ведь книга – это художественное, полиграфическое создание. Иллюстрации я не очень люблю. Но вот шрифт, шрифтовая игра, переплёт, бумага… всё это, переплёт, запах… Электронная книга не пахнет. А эта пахнет. Кроме того, в электронной книге нет следов предшествующих читателей – пометок на полях, подчёркнутых строчек. С другой стороны, освобождается квартирное пространство. Возникают лёгкость, удобство обращения с библиотекой, то есть находить легче. Так что электронная книга, электронное чтение имеет неоспоримое сегодня преимущество.

Мелихов. Сейчас довольно популярно мнение, что русская литература учила бескорыстию, не учила человека быть деловым, всё время влекла от будней, от прагматики куда-то в небеса, в мечты, в грёзы. И это сделало Россию отсталой страной, это вызвало революцию, и в наше прагматическое время нужно эту опасную для жизни классику задвинуть куда-нибудь в подвал – ну, какие-нибудь сверхинтеллигентные любители пусть ею занимаются, а массовому читателю она не нужна. Поэтому нужно её из первостепенных предметов перевести во второстепенные, а на первостепенные передвинуть предметы утилитарные: экономика, информатика, химия, физика и тому подобное. Как вы к этому относитесь?

Гранин. Это наивно и неправильно. Во-первых, вы преувеличиваете роль литературы.

Мелихов. Не я, я только повторяю…

Гранин. Всё равно. Вы повторяете с таким восторгом…

Мелихов. Хорошо, я буду повторять со слезами.

Гранин. Это мнение я не могу принять, потому что оно преувеличивает роль литературы. Литература не предназначена для того, чтобы…

Мелихов. Учить.

Гранин. И даже воспитывать человека. У неё более высокое предназначение, она предназначена ни для чего.

Мелихов. Не для житейского волненья, не для корысти, не для битв…

Гранин. Она для наслаждения, для мечты, для размышлений. Ну, вот товарищ Сталин любил читать классику и читал внимательно, с комментариями на полях. Два раза перечёл «Воскресение» Толстого, Чехова любил читать, Достоевского читал, то есть читал величайших моралистов, можно сказать. И что? А приезжая из своей квартиры или из своей дачи в Кремль, без всяких сомнений подписывал расстрельные списки и совершал свои злодейства, нисколько не мучаясь при этом совестью. Ну, это крайний пример, но во всяком случае, если бы литература обладала такой очищающей силой, мир был бы лучше.