Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

— Работа их подвигается, — продолжал каноник. — Элеонора повлияла на своего отца, и он дал свое согласие. Примас уверяет, что он с помощью Собесского возведет на престол герцога Лотарингского. Несчастный король ни о чем не знает, и никто не думает о бедной стране.

Можно себе представить, каким ударом для Ольшевского было все, о чем он узнал от Ростовского.

— А Рим? — спросил он. — Ведь вы не знаете, как на это посмотрит Рим: папа был некогда очень расположен к королю.

— Таким же он и остался, — ответил Ростовский, — но глава католической церкви слишком занят, чтобы беспристрастно разобрать дело, и возможно, что найдутся люди, которые постараются представить ему все в превратном виде. Прибавьте к этому еще влияние венского двора на Ватикан, и, между ними говоря, деньги, с помощью которых королева постарается получить развод.

Ксендз Ольшевский не мог не верить Ростовскому и был так удручен сообщенной ему тайной, что даже на некоторое время лишился всякой энергии.

Он горячо поблагодарил каноника и после его ухода целый день оставался дома, чтобы подумать о том, как предохранить короля от последствий гнусной интриги? Следовало ли сообщить об ней королю, или же действовать на собственный страх? Решить эти вопросы было трудно, так как нельзя было оставлять короля в полной неизвестности.

Ксендз Ольшевский решил поговорить откровенно с королем и предупредить его об угрожающей ему опасности.

После долгого размышления, епископ на следующий день с самого утра отправился к королю. Лицо его было сильно озабочено. Он нашел короля в его обычной задумчивости со следами страдания на лице, но впавшим в какую-то апатию, проявлявшуюся в полнейшем равнодушии ко всему.

Повернувшись в сторону подканцлера, король указал ему место против себя. Ксендз Ольшевский положил на стол бумаги, принесенные для подписи и молча занял указанное ему место. Король тоже хранил молчание.

Наконец, епископ, собравшись с духом, сказал:

— Я вам принес скверные известия, но вы, ваше величество, привыкли к ним и тяжелый крест, посылаемый вам Господом Ботом, вы принимаете, как доказательство Его милости. Я хотел бы скрыть…

Но Михаил с ужасом в глазах бурно прервал его.

— Ради Бога, только не скрывайте, ничего не надо скрывать… я предпочитаю сразу узнать о том, что меня ждет.

— Это дело семейное, хотя и не общественное, но тем не менее печальное. Я всегда избегал всяких вопросов и всякого вмешательства в ваши семейные отношения, но сегодня мы должны их коснуться.

— Все знают о том, что между нами никогда не было любви, — равнодушно ответил король.

— А мы все скорбели душой, — прибавил Ольшевский, — что вы, ваше величество, даже и в семейной жизни не нашли счастья, но…

Не докончив, он задумался, как бы собираясь с мыслями, чтобы приступить к дальнейшему. Ему было жаль короля, ожидавшего своего приговора с напряженным любопытством.

— Примас и в это вмешался, — продолжал епископ, — и только благодаря ему в Вене примирились с мыслью о разводе. Мне кажется, что Пражмовский вселил в них надежду, что трон освободится, и что можно будет разведенную королеву обвенчать с вновь избранным князем Лотарингским. У меня имеются секретные доказательства того, что ведутся секретные переговоры с ведома королевы и, что еще более странно, с ведома ее отца.

Услышав это, Михаил побледнел; лицо его исказилось от страдания. Долго он молчал, не находя слов для ответа. Уста его были плотно сомкнуты. Наконец, он произнес:

— Все это можно было бы предположить… Но, чтобы в Вене приняли участие…

Пожав плечами, он продолжал:

— Да, я чувствую, что это дело рук примаса. Все было так ловко, так предательски скрыто, что они могли безнаказанно действовать, и даже никто в этом их не подозревал.

Сказав это, он поднял голову и, взглянув на епископа, спросил:

— Что же вы думаете сделать?.. — и со скорбью добавил: — я откровенно поговорю с королевой и скажу ей, чтобы она напрасно не беспокоилась и не хлопотала, так как я чувствую, что долго не проживу… У меня нет больше ни сил жить, ни желания. Слабую женщину не следует так обвинять, как его… его…

Не докончив фразы, король стал вытирать лоб, покрытый холодными каплями пота. Затем, как бы разговаривая сам с собою, он продолжал:

— Да, необходимо выпить до дна эту чашу унижений. Но примасу я этого не прощу никогда.

— Я слышал, — прервал его ксендз Ольшевский, — что старик не встает с постели, и старый Браун, которого к нему пригласили, сказал мне, что бурная жизнь истощила организм Пражмовского.

Михаил, погруженный в свои мысли, слушал рассеянно. После продолжительного молчания Михаил сказал:

— Я поговорю с королевой. — И обращаясь к Ольшевскому добавил: — А вы… я не знаю… согласились ли бы вы поехать к императору и выразить порицание его поступкам?

— Он не захочет в этом признаться, — возразил Ольшевский; — а у нас нет никаких письменных доказательств.

— Значит, вы ничего не думаете делать? — спросил король.

— Это надо обсудить, — ответил Ольшевский.

Михаил задумался и бессознательно мял бумагу, находившуюся в его руке.

— Спасибо вам, — произнес король, немножко успокоившись после первой вспышки. — Оставьте мне сегодняшний день для размышлений.

Епископ холмский из сострадания к королю больше не касался этой темы и начал докладывать о текущих делах, а Михаил машинально взял перо в руки и, мысленно отсутствуя, подписывал по очереди подаваемые ему бумаги.

Через полчаса работа была окончена, и подканцлер, собрав разбросанные на столе бумаги, приподнялся со стула и, собираясь уходить, сказал:

— Ваше величество, я позволю себе попросить вас не огорчаться этим заговором, который по всей вероятности останется только неудачной попыткой и не будет иметь никаких последствий.

Король ответил холодно:

— Я хоть и потрясен, но буду спокоен…

Сказав это, он проводил до двери преданного ему епископа и, когда тот вышел, король велел позвать Келпша. Келпш, стоявший на страже, немедленно явился. Нервным голосом король сказал ему:

— Доложите обо мне королеве. Скажите ей, что я должен с ней видеться.

Со шляпой и перчатками в руках, взволнованный предстоящим разговором, он остановился посреди комнаты, ожидая возвращения своего посла. Он даже несколько раз подходил к дверям, думая, что возвращается Келпш, которому потребовалось достаточно времени, чтобы принести ответ. Остановившись у порога, он шепотом доложил, что королева дожидается супруга. Король быстрыми шагами направился к дверям, но тотчас их замедлил. Задумчиво прошел он целый ряд больших комнат и коридоров, не замечая попадавшихся ему навстречу. В числе других он встретил и Тольтини, отвесившего ему низкий поклон, но король даже и не посмотрел на него.

Королева Элеонора ожидала мужа в своей приемной комнате, опираясь о стол, как бы желая дать ему понять, чтобы он долго У нее не засиживался.

Войдя в дверь, он окинул королеву мрачным взглядом и, не кланяясь, не здороваясь, приблизился к ней. Голос его дрожал, когда он заговорил.

— В ваших интересах, — сказал он, — необходимо, чтобы наш разговор не достиг до ушей посторонних людей. Потрудитесь убедиться, что ваша свита нас не подслушивает.

Это необыкновенное предисловие, по-видимому, смутило королеву. Элеонора поспешными шагами направилась к дверям, стремительно открыла их и, осмотревшись кругом, молча вернулась на свое место.

Король, обыкновенно апатичный, на сей раз насмешливо улыбался.

— Я думал, — сказал он, — что вы, ваше величество, будете терпеливо дожидаться моей смерти, которая уже близка; но я убедился, что вы не захотели дольше ждать, так как я узнал, что вы, с помощью примаса, стараетесь добиться развода со мной… в надежде, что меня лишат трона.

Печально усмехнувшись, он продолжал:

— Все это было бы сопряжено с большими неприятностями для ваших родных. Поэтому я пришел просить вас быть немножко терпеливой. Вы, ваше величество, ведь сами видите, что жить мне осталось не долго… я это чувствую.

Слова эти так поразили королеву, что в первый раз, со времени своего прибытия в страну, которую она так ненавидела, гордая, смелая и дерзкая Элеонора почувствовала себя обезоруженной, чуть ли не приниженной.

С дрожащими губами, с безумным блуждающим взором, держа руку на взволнованной груди, она старалась сказать что-то и, наконец, быстрыми шагами робко подошла к королю. Михаил никогда не видел ее в таком возбуждении.

— Я ни о чем не знаю. Это не дело рук моих, я к этому не причастна. Не опасайтесь меня, — проговорила она.

Король гордо молчал.

Унижение Элеоноры, заставившее ее все отрицать, делало лишним всякий спор и всякие упреки. Он даже почувствовал сожаление к ней, увидев на ее глазах слезы и видя ее смущенную фигуру.