Имя твоего волка - Татьяна Владимировна Томах

— Я ненавижу этот дом, — тихо, но отчетливо (с удивлением услышав в своем голосе ворчание присевшего на задние лапы волчонка…) выговорила Марго. — Я ненавижу…

И захлебнулась — недосказанными словами — когда сухая старухина ладонь торопливо прижалась к ее губам.

— Ты не должна, — сердито сказала старуха: — Ты не должна ненавидеть. — и — смягчая свой жест и строгость голоса? — легонько погладила Марго по щеке и отвела руку. — Ты не должна так говорить, девочка. Ты не должна учиться ненавидеть. И не должна учить этому своего волка. — Старуха вздохнула, и ее рука, улегшаяся на плечо Марго, потяжелела и напряглась — наверное, старуха устала стоять, и ей захотелось опереться на что-нибудь — или она просто хотела заставить Марго слушать внимательнее?: — …Ненависть — это болезнь. И почти всегда — неизлечимая. Она разъедает сердце, разум — и душу. Это человеческая болезнь — и твой волк… твой волк, девочка, может просто сойти с ума, если ты позволишь ему… заболеть вместе с тобой. Не будет зверя, опаснее твоего волка, если он научится ненавидеть. Но, самое скверное — он станет очень опасным для тебя. Вы станете опасны — друг для друга — так, как безумец опасен для самого себя. Потому что ненависть разъедает сердце… и рассудок… И еще… это очень больно… поверь мне, девочка…

Старухины глаза были задумчивы и неподвижны; замершей под их взглядом Марго показалось, что старуха вообще не видит ее — что старуха неожиданно ослепла, или, наоборот, научилась видеть сквозь маленьких девочек — что-то, невидимое для этих маленьких девочек… так, как умела видеть мраморная богиня с белыми слепыми глазами, вечно смотрящими сквозь закрытую парадную дверь…

— … У каждого человека есть то, что он мог бы возненавидеть. Немногие удерживаются… И у тебя тоже — есть. Пообещай мне, что ты не будешь… Пообещай, что ты не позволишь ненависти сожрать свое сердце. Пообещай, что ты убережешь от этого своего волка… Потому что мы должны отвечать за тех, кого приручили… Пообещай мне, девочка, — старухины глаза снова стали ясными — и внимательными, а голос — требовательным: — Обещай мне…

— Да, конечно, — растеряно ответила Марго, почему-то чувствуя себя неловко и неуютно под старухиным взглядом. (Потому что она, испуганная старухиной настойчивостью, — чуть ли не впервые — соглашалась, не понимая, с чем соглашается…Как будто это непонимание предполагало возможность когда-нибудь нарушить обещание… потому что как можно сдержать клятву, когда ты толком не понимаешь, в чем клянешься?… Или Марго просто притворялась — сама перед собой — что не понимает?…) — Конечно, я обещаю… — Марго с трудом сдержала вздох облегчения, когда старухина рука соскользнула, наконец с ее плеча, а старухин пристальный взгляд — с ее лица.

— Ну вот, теперь иди. Иди домой. Тебе давно пора. И мне пора — возвращаться. Я устала. — Старухина рука, отпустившая девочкино плечо, вцепилась в тонкий молоденький березовый ствол, с нежно-розовой (а не белой, как у взрослых) корой. Как будто старуха уже не могла стоять сама без поддержки. «А ведь она, действительно, устала,» — испуганно подумала Марго, глядя на дрожащие коричневые пальцы, крепко охватившие покачнувшееся деревце. Признаки усталости (недомогания, болезни, приближения смерти?…), которые Марго все чаще замечала у старухи в последнее время, пугали девочку все сильнее и сильнее. Раньше старуха никогда не уставала и никогда не жаловалась на усталость, а теперь… теперь с каждым днем ей становилось все хуже, и уже было понятно, что то, что с ней происходит — не случайности, на которые можно не обращать внимания, надеясь, что со временем они бесследно пройдут.

— Я могла бы вернуться с тобой, — преложила Марго, со страхом и жалостью глядя на тонкие костлявые пальцы, обтянутые сухой кожей, отчаянно сжимающие тонкий березовый стволик. Пожалуйста, пусть она согласится… пусть она согласится на этот раз… Вот, сейчас, ее рука выпустит это жалкое бестолковое деревце, и обнимет Марго… «Спасибо, девочка…» — и впервые в старухином голосе будет благодарность и одобрение, и они вместе с Марго вернуться в уютную старухину хижину, а этот черный дом со слепыми окнами пусть так и остается себе здесь…один, без Марго… навсегда… И даже не надо «спасибо» и старухиной благодарности, пусть она лучше будет, как обычно ворчать и сердиться, пусть… пусть она только позволит пойти с ней… — Пожалуйста, — попросила Марго, с отчаянием наблюдая, как еще сильнее — и упрямее — сжимаются коричневые старухины пальцы вокруг бледно-розового деревца — и почти перестают дрожать. — Пожалуйста, разреши мне пойти с тобой…

— Нет, девочка, — устало, но спокойно и непреклонно ответила старуха.

— Я хотела бы остаться с тобой…и с волком…и…и больше никогда не возвращаться в этот дом…

— Мы уже говорили об этом, Марго, — и не раз, помнишь?

— Ну почему? Почему я не могу навсегда уйти из этого дома, если я хочу? Почему? — Марго подумала, что сейчас расплачется — так, как и бывало иногда, вот здесь, на этом самом месте, еще много лет назад, когда маленькая Марго упиралась из всех сил, а старухины руки мягко, но настойчиво подталкивали девочку к ее дому — в который она никогда не хотела возвращаться. — Почему?!

— Может быть, когда-нибудь, ты сможешь… уйти… — согласилась старуха, но в ее голосе была прежняя непреклонность.

— Когда? — Марго уже с трудом сдерживала плач, а волчонок, воинственно вздыбивший шерсть на загривке — ворчание.

— Тогда, когда ты сможешь ответить самой себе на вопрос, куда ты собираешься идти. Не раньше, — наконец, после нескольких минут молчания, отозвалась старуха, и почему-то ее голос дрогнул — и сорвался — на последних словах.

— Помни, что ты мне пообещала девочка, — напомнила старуха, когда Марго, справившись со слезами (но так и не справившись со страхом, жалостью, и отчаянием), наконец решилась ступить на тропинку, спускающуюся к серому слепоглазому дому. Может быть, старуха поймала торопливый взгляд Марго, брошенный на этот дом?…

…Марго все-таки нарушила свое обещание. Всего на несколько мгновений — и уже спустя годы. Но этого оказалось достаточно.

(А потом, через семь лет, в черной сердцевине сентябрьской ночи, замерзая на лесной поляне в рваном шелковом платье, слишком неподходящем для прогулок по осеннему лесу, и глядя в глаза сходящего с ума волка, она подумала: «Почему ты не сказала мне, что любовь тоже разъедает сердце? Почему ты не сказала мне, что любить куда больнее, чем ненавидеть? Почему?…Потому что ты не знала сама? Или надеялась, что я этого никогда не узнаю?..».)

— Пан Владислав-

…«Я никогда не узнаю, что бы ты мне ответила…Потому