Второй выстрел - Энтони Беркли

— Ничего такого он не говорил, — запротестовал я. — По тон простой причине, что Аморель там не было… Аморель! — Боюсь, последнее восклицание получилось несколько смазанным.

— А я предупреждала! — Губы Аморель тоже были заняты. — Только не вздумайте говорить, что вы не слышали. Да сидите же смирно, Пинки!

— Ату его, Аморель! — этот идиот Шерингэм еще и науськивал ее.

— Аморель! — слабо пытался протестовать я.

— Так-так-так! — послышался ехидный голос из дверей. — Сирил, вот уж не ожидал от тебя!

К моему облегчению, Аморель наконец села прямо.

— Джон, поругайте, пожалуйста, Пинки. Он силой затащил меня на колени и начал целовать как сумасшедший. Да еще перед мистером Шерингэмом. Разве вы не слышали мои вопли?

— Еще бы, чуть не оглох, — Джон откровенно ухмыльнулся. — Этель подумала, что это мышь пискнула. Ладно, не буду тебе мешать, Сирил. Я только зашел сказать, что все остальные уже отправились спать. Если вы хотите еще посидеть, погасите потом за собой свет.

— Нет, мы тоже пойдем, — сказал я. — Думаю, нам всем давно пора спать.

— Предупреждаю, Пинки, — заметила Аморель, вставая и оправляя платье, — я запру дверь.

Признаюсь, я рад был скрыться в свою комнату. Шерингэм тоже пошел к себе. Аморель же сказала, что не может и думать о сне в то время, когда полиция подозревает ее в убийстве; лучше она пойдет в гостиную и почитает что-нибудь успокаивающее часок-другой. Она обещала, что сама погасит потом свет.

Когда я остался наконец один, мною овладели смешанные чувства. С одной стороны, огромное облегчение от того, что полиция в конце концов оставила меня в покое, с другой — решимость не допустить, чтобы мое спокойствие было куплено ценой безопасности Аморель — ведь теперь подозреваемой становилась она. Что касается моего общего эмоционального состояния, то меня переполняла огромная благодарность к этой славной девочке за ее невероятно щедрый поступок сегодня утром. Даже сейчас мне трудно писать об этом спокойно.

Но, по правде говоря, я не знал, что делать. То я убеждал себя, что не могу принять такой подарок, то начинал размышлять, что если бы Шерингэм взялся отвести от нее подозрение так же эффективно, как это сделала она по отношению ко мне, то подарок можно бы и принять. То, что Шерингэм способен сделать это, не впутывая никаких третьих лиц в этот клубок, не вызывало у меня сомнений. Я был очень расстроен, и, вдобавок, мне было неудобно от того, что я проявил неучтивость по отношению к Аморель. Я просто принял ее жертву как должное и даже не поблагодарил как следует — если, конечно, существуют подходящие слова благодарности для такого случая, в чем я лично сильно сомневаюсь. А ведь она была готова даже на то, чтобы взять на себя убийство своего кузена — и все из-за меня!

Я опустился на стул и продолжал размышлять, даже не раздеваясь ко сну, когда в дверь тихонько постучали, и в комнату ввалился Шерингэм в пижаме и халате.

— Всего лишь несколько слов напоследок, Тейперс, когда нас никто не подслушивает, и мы по-настоящему одни, — тихо сказал он, пододвигая ко мне стул.

— Хорошо, что ты пришел, — признался я. — Шерингэм, я страшно волнуюсь. Что мне делать? Посоветуй, пожалуйста. Не могу же я позволить бедной девочке продолжать в том же духе, это опасно для нее, и в то же время ты уверяешь, что никто мне не поверит, сколько бы я не опровергал ее слова — даже если я заявлю, что сам застрелил Скотт-Дейвиса. Что мне делать, ума не приложу.

— Затем я и пришел, — весело ответил Шерингэм. — Слушай, я так понимаю, что ты пошел бы на что угодно, чтобы спасти ее?

— Господи, ну конечно. Все что угодно.

— Тогда, во-первых, уясни себе следующее, Тейперс. У полиции против нее есть лишь один-единственный свидетель, и этот свидетель — ты. По ее рассказу получается, что ты видел, как она появилась оттуда, или примерно оттуда, где ее кузен уже лежал мертвым. Отведя от тебя подозрение, она сделала тебя свидетелем обвинения.

— Но я буду это отрицать. Я ее вообще не видел, так что ни о каких направлениях и речи быть не может. Как я могу свидетельствовать против нее, если наши показания противоречат друг другу?

— Мне кажется, какие бы показания ты ни дал, они все равно пойдут ей во вред, потому что если, как ты говоришь, ты будешь отрицать, что видел ее, то полиция просто решит, что вы сговорились, дабы вывести друг друга из-под подозрения. И что вы сговорились между собой убить Скотт-Дейвиса, а потом обеспечить друг другу алиби.

— Именно это я ей и говорил, правда, тогда я просто хотел уйти от прямого ответа, когда эта девочка предложила мне… — тут я осекся, совершенно смутившись.

Шерингэм не отставал, и, поскольку этот эпизод только подчеркивал благородство Аморель, я рассказал ему, как она сама предложила мне жениться на ней, если я сочту это нужным.

К моему удивлению, Шерингэм не воспринял мой рассказ как неуместную шутку. Вместо этого он сразу сказал:

— Значит, у нее больше здравого смысла, чем у тебя, Тейперс, ведь я пришел посоветовать тебе то же самое.

— Шерингэм! — Я онемел от изумления.

— Послушай, — быстро сказал он. — Вы двое повязаны друг с другом в этом деле. Каждый из вас может подвести другого под приговор или, наоборот, очистить от подозрений. Вы можете свидетельствовать как в пользу, так и против друг друга. Но на самом деле вам нужно другое — вы вообще не должны давать никаких показаний. Тебе вовсе не нужно, чтобы она врала из-за тебя, и ей совсем неинтересно, чтобы ты лез из кожи вон, чтобы опровергнуть ее вранье. А еще учти: без ваших показаний у полиции нет ровным счетом никаких улик против кого-либо из вас, одни только подозрения. На мой взгляд, сейчас, после ее выступления, они не могут арестовать ни одного из вас, если им не удастся воспользоваться показаниями кого-либо из вас. Ясное дело, вам нужно сделать так, чтобы у вас обоих невозможно было брать какие-либо показания. К этому есть два пути: либо вы оба должны отправиться на тот свет, либо пожениться. Я бы не советовал выбирать первое.

— Боже сохрани, — я судорожно перевел дыхание, — Но… но ты должен понимать, что…

— Что?

— Знаешь, — опять смутился я, — это было бы несправедливо к бедной девочке, заставлять её так страдать из-за меня и… Нет, в самом деле, Шерингэм, я имел в виду…

— Да с чего ты взял, что она будет страдать?

— Я… Боюсь, я тебя не вполне понимаю.

— Тейперс, скажи мне правду. Только не надо отбрыкиваться, выпячивать грудь и обиженно пыхтеть; просто скажи правду. Тебе нравится эта девушка или нет?

Невероятно, по я даже не протестовал против такого беспардонною вмешательства в мою личную жизнь.

— Не знаю… — расстроенно ответил я.

— Так подумай. Не буду тебе напоминать, что ты уже пытался взять на себя вину за убийство, чтобы спасти ее от подозрения.

Самым странным было то, что мне и не требовалось ничего обдумывать. Как только я заговорил, я уже знал, что пытаюсь сам себя обмануть. Я все знал. У меня вдруг открылись глаза на то, что мне действительно нравилась Аморель. Да еще как нравилась! Я хотел как можно больше находиться рядом с ней. Нет, не просто больше — постоянно! Я пытался уверить сам себя, что это чувство было всего лишь естественным проявлением благодарности к ней, но в действительности за ним стояло нечто большее. На самом деле я (несмотря на отсутствие опыта, я был уверен, что это так) — я был влюблен в Аморель.

Читатель не должен подумать, что я пришел к такому поразительному выводу, не проверив его без промедления. Я применил несколько простых тестов и понял, что сомнений быть не могло. Хотел ли я снова поцеловать Аморель? Без всякого сомнения. Хотелось ли мне продемонстрировать ей свою коллекцию марок и научить ее отличать один вид лесного мха от другого? Конечно. Мог ли я без отвращения подумать о том, чтобы разделить с ней постель? Эта мысль приводила меня в смущение, но, кажется, мог. Мог ли я терпеть ее не слишком приятные привычки: неряшливость, склонность к резким высказываниям, особенно когда она волновалась, ее ужасный сленг и все остальное — до того, как я смогу обтесать все это и превратить в манеры, более уместные для молодой хозяйки замка Стакелей? Я был в этом уверен, кроме того, сама идея превратить ее из неотесанной дикарки в светскую даму казалась мне необычайно привлекательной.

Все эти мысли с такой скоростью промелькнули у меня в голове, что когда я ответил Шерингэму, в моем голосе еще звучало немалое удивление.

— Да, мне она нравится.

— Я и не сомневался, — серьезно ответил он.

Что-то в его голосе показалось мне подозрительным. Я понял, что это было. Аморель, как он сам сказал, была единственной девушкой из миллиона, но разве я был ей под стать — единственным мужчиной из миллиона? С непрошеной ясностью предо мной предстал ответ: разумеется, нет. Я не был даже единственным из тысячи… да что уж там, и из сотни тоже. У меня, по сути, были все причины, чтобы влюбиться в Аморель — а у нее ни одной. Эта мысль совсем расстроила меня. У меня вытянулось лицо.