Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

— Я обещаю, что через пять лет мы будем жить в Нью-Йорке или в любом другом месте, где ты пожелаешь.

— Ты обещаешь! Обещать легко. Но я не собираюсь вычеркнуть из своей жизни целых пять лет. Я тебя просто не понимаю. Ну скажи на милость, что это тебе даст?

— Я начинаю работать на два года раньше всех, с кем я учился. И я знаю, что я делаю. Колдервуд мне доверяет. А Колдервуд скоро будет ворочать крупными делами. Магазин лишь первый шаг, можно сказать: трамплин. Колдервуд этого не знает, но я знаю. И когда я перееду в Нью-Йорк, то буду не просто никому не известным молодым человеком, только что окончившим колледж и обивающим пороги в поисках работы. Я не буду стоять в прихожих и держать шляпу в руках, дожидаясь, пока меня примут. Когда я приеду в Нью-Йорк через пять лет, меня будут радушно встречать уже у дверей. Я слишком долго был бедным, Джули, и сделаю все, чтобы никогда не быть бедным снова.

— Ты — дитя Бойлана. Он погубил тебя. Деньги!.. Неужели они так много для тебя значат? Только деньги… Даже если так… если бы ты решил стать юристом…

— Я не могу больше ждать, — сказал он. — Я ждал слишком долго. И с меня хватит учебы. Нужен мне будет юрист, я найму его. Если хочешь быть со мной — прекрасно. Если нет… — Но он не мог заставить себя продолжать и виновато повторил: — Если нет… Джули, я не знаю… Я думал, что все знаю, все понимаю. Но я не понимаю тебя.

— Я обманывала родителей, чтобы только быть с тобой. — Она уже плакала.

— Но ты не тот Рудольф, которого я любила. Ты марионетка в руках Бойлана. Я не хочу больше с тобой говорить.

Безудержно рыдая, она махнула проходившему мимо такси, вскочила в него и хлопнула дверцей.

Застыв на месте, он глядел вслед удалявшейся машине. Затем повернулся и медленно побрел обратно к дому сестры. У него там осталась сумка. Гретхен постелет ему на диване в гостиной.

3

1950 год.

Томас набрал нужную комбинацию цифр в замке и открыл свой шкафчик. Вот уже несколько месяцев на всех шкафчиках в раздевалке висели замки. Это было сделано по настоянию Брюстера Рида после того, как у него пропала из кармана знаменитая стодолларовая ассигнация.

Томас в ту злополучную субботу находился в Порт-Филипе. В понедельник, когда Томас вернулся в клуб, Доминик с удовольствием сообщил ему эту новость. «По крайней мере теперь эти гады знают, что ты ни при чем, и не будут обвинять меня, что я нанял на работу вора», — сказал Доминик. Более того, он даже добился, чтобы клуб повысил Томасу зарплату на десять долларов в неделю.

Когда Томас вошел в зал, Доминик и Грининг надевали перчатки. Доминик был простужен, а кроме того, накануне вечером слишком много выпил. Глаза у него были красные, двигался он медленно. Тренировочный костюм висел на нем мешком. Доминик выглядел старым, сквозь растрепанные волосы поблескивала лысина. Грининг, слишком высокий для своей весовой категории, нетерпеливо расхаживал по залу. В ярком свете ламп глаза его казались выцветшими, а коротко подстриженные белокурые волосы — почти платиновыми. Розовощекий, с прямым носом, решительным подбородком и тяжелой челюстью, он, бесспорно, был красив и, если бы не вышел из богатой семьи, пренебрежительно относившейся к профессии актера, наверняка мог бы стать звездой в ковбойских фильмах. С того дня, как Грининг обвинил Томаса в краже десяти долларов, он ни разу не заговаривал с ним и сейчас, когда тот вошел в зал, даже не взглянул в его сторону.

— Помоги мне, малыш, — попросил Доминик. Томас зашнуровал ему перчатки.

Доминик взглянул на большие часы над дверью зала, чтобы засечь время и ни в коем случае не боксировать более двух минут без отдыха, потом поднял руки к груди и шагнул к Гринингу.

— Если вы готовы, можем начинать, сэр.

И Грининг немедленно двинулся на него. Он боксировал в традиционной, академической манере. Длинные руки позволяли ему посылать неожиданные удары в голову Доминику. Простуда и похмелье быстро дали себя знать — Доминик начал задыхаться. Пытаясь выйти из круга ударов, он уперся головой Гринингу в подбородок и без особого энтузиазма наносил ему вялые удары в живот. Внезапно Грининг шагнул назад и правой рукой нанес молниеносный апперкот, который пришелся Доминику прямо в зубы.

«Дрянь», — подумал Томас, но вслух не сказал ничего, и выражение его лица не изменилось.

Доминик сел на мат и непроизвольно поднес огромную перчатку к окровавленным губам. Грининг даже не двинулся с места, чтобы помочь ему встать. Он отступил на шаг и равнодушно смотрел на Доминика, ожидая, когда тот поднимется. Доминик протянул руку в перчатке к Томасу.

— Сними их с меня, малыш, — хрипло сказал он. — Мне на сегодня хватит.

В полной тишине Томас нагнулся, расшнуровал перчатки и снял их с Доминика. Он знал, что старый боксер не захочет, чтобы ему помогли встать, и поэтому не предложил руку для опоры. Доминик медленно поднялся на ноги и вытер окровавленный рот рукавом.

— Извините, сэр, — сказал он Гринингу. — Я, кажется, сегодня не в форме.

— Мне такой разминки мало, — недовольно заметил Грининг. — Вам следовало сразу сказать, что вы плохо себя чувствуете. Я тогда не стал бы раздеваться. А как ты, Джордах? — повернулся он к Томасу. — Хочешь размяться со мной несколько минут?

Томас вопросительно взглянул на Доминика, в темных опухших глаза которого вспыхнула сицилийская ненависть.

— Ну что ж, Том, если мистер Грининг изъявляет такое желание, — тихо сказал он, сплевывая кровь, — я думаю, ты можешь оказать ему услугу.

Томас надел перчатки, и Доминик молча зашнуровал их. Томас ощутил знакомое напряженное чувство: страх, удовольствие, нетерпение. По рукам и ногам словно пробежал электрический ток. Он заставил себя весело, по-мальчишески улыбнуться Гринингу, который наблюдал за ним с каменным лицом. Доминик отступил в сторону.

— Порядок, — сказал он.

Грининг, прикрывая подбородок правой рукой, а левую выставив вперед, двинулся на Томаса. Тот легко отбил удар его левой руки и тотчас уклонился от метнувшейся к нему правой. Грининг был выше его, но всего на восемь-девять фунтов тяжелее. Однако двигался быстрее, чем Томас ожидал, и следующий удар пришелся Томасу повыше виска. Томас давно не дрался по-настоящему, и вежливые разминки с мирными джентльменами, тренировавшимися в клубе, были недостаточной подготовкой к такому поединку. Грининг сделал обманный выпад и нанес левой хук Томасу в голову. «Сукин сын, не шутит», — подумал Томас, пригнулся, ударил левой Грининга в бок и послал удар правой ему в подбородок. Грининг вошел в клинч, стал молотить его по ребрам правой. Он был сильным, очень сильным. В этом не приходилось сомневаться.

Томас бросил быстрый взгляд на Доминика, ожидая какого-нибудь сигнала, но тот бесстрастно стоял в стороне. «Ну что ж, прекрасно, — решил Томас, — тогда начнем. Черт с ним, будь что будет…»

Грининг дрался расчетливо и грубо, пользуясь преимуществом своего роста и веса, а Томас вкладывал в свои меткие удары всю ту злобу, которую так долго держал под спудом. «Вот тебе, капитан, — говорил он про себя, пуская в ход все известные ему приемы. — Получай, богатый красавчик. Вот тебе, полицейский, на все твои десять долларов».

У обоих уже текла кровь из носа и изо рта, когда Томас наконец нанес удар, который, он знал, будет началом конца. Глупо улыбаясь, Грининг отступил назад, слабо размахивая поднятыми руками. Томас обошел вокруг него, готовясь к последнему решающему удару, но в этот момент Доминик встал между ними.

— Пока хватит, джентльмены, — сказал он. — Это была хорошая разминка.

Грининг быстро пришел в себя и холодно уставился на Тома.

— Снимите с меня перчатки, Доминик, — коротко сказал Грининг. Он даже не подумал вытереть кровь с лица. Доминик расшнуровал ему перчатки, и Грининг, держась очень прямо, вышел из зала.

— Прощай моя работа в клубе, — сказал Томас.

— Очень может быть, — согласился Доминик. — Но такой бой стоит этого. По крайней мере для меня. — И он улыбнулся.

Прошло три дня, но ничего не случилось. Ни Доминик, ни Томас не сказали о поединке с Гринингом никому из членов клуба. Возможно, Грининг был слишком сконфужен тем обстоятельством, что его побил двадцатилетний мальчишка, уступавший ему и ростом и весом, и не решался устроить скандал.

Каждый вечер перед закрытием клуба Доминик говорил:

— Пока все тихо, — и стучал по дереву.

Но на четвертый день Чарли; уборщик раздевалки, подошел к Томасу.

— Доминик вызывает тебя к себе, — сказал он. — Иди немедленно.

Доминик сидел за письменным столом, пересчитывая лежащие перед ним деньги — девяносто долларов десятками. Когда Томас вошел в кабинет, Доминик печально взглянул на него.

— Вот тебе зарплата за две недели вперед, малыш, — сказал он. — Сегодня днем было собрание клубного комитета. Ты уволен.