Воскресенье - Эрмис Лафазановский

Я так и сделал и потихоньку сначала вылез из окна, потом повис за окном и внезапно почувствовал твердую землю под ногами. И провод совсем не натягивался.

Я посмотрел и увидел, что стою на припаркованной машине. Я отвязал провод и дал знак вытащить его. Увидев, что провод исчезает в окне, я спрыгнул на землю, посмотрел налево и направо и никого не увидел. Даже наверху у окон никого не было. Как глупо! Я забыл сначала посмотреть, курит ли мужчина на лоджии напротив. Я посмотрел туда и не увидел ничего, кроме кромешной тьмы. В какой-то момент я заметил небольшой огонек, похожий на сигарету, но сразу в два прыжка отскочил к стене и слился с ней.

Я спасен! Свобода! Я никогда больше не поддамся искушению, я никогда больше не попытаюсь украсть, никогда снова… и так начал низать бесчисленные глупости, медленно отдаляясь от магазина и места преступления.

Мне было наплевать на всех, включая Веду с Божо. Пусть делают, что хотят, и пусть спасаются, как знают и могут, это больше не мое дело, мое дело — как можно скорее исчезнуть из их жизней, из жизни Марты. Еще раз я подумал о… неважно.

Подул сильный ветер и начало моросить. Плевать я хотел на мою так называемую христианскую мораль и социальную этику, мне все равно. Стали падать первые капли дождя. Я решил сначала выбросить коробку, а потом уже обдумать, куда идти. Сунул руки в карманы, готовый к длительной ночной прогулке.

И тут.

И тут меня уже в который раз будто укусила змея. Я вынул коробку, но в глубине почувствовал холодное прикосновение какого-то металла. Я сразу схватил его и вытащил из кармана.

Я увидел связку цепочек из турецкого золота толщиной с палец тридцатилетнего мужчины и пару золотых часов. Я сунул руку в другой карман и достал несколько женских браслетов, также из турецкого золота.

Разрази меня гром! — сказал я себе, — я стал грабителем.

Я пытался вспомнить, в какой момент, когда и каким образом я взял эти вещи, но никак не мог. По своим этическим принципам я бы не стал этого делать. Это правда, что у меня есть друг-ювелир, но я бы не стал так поступать, эта история была просто дьявольским искушением, не более того.

Как я совершил отвратительный поступок, о котором я буду сожалеть до конца своей жизни: под воздействием алкоголя или под влиянием курения? Нет, это невозможно. И тут я вспомнил патриотические объятия Божо и Веды перед тем, как я подошел к окну, и мне все стало намного яснее. Это они подбросили. Но зачем? Затем. Чтобы я вернулся и открыл им.

Было только два варианта: продолжить идти прямо в ночь к свободе и попытаться по дороге избавиться от артефактов, из-за которых меня потом могут обвинить в каком-нибудь преступлении, — или опять-таки продолжить идти в ночь, но оставить артефакты, чтобы продать их на черном рынке и получить от них хоть какую-то пользу, то есть использовать эти средства для начала новой жизни.

Ах, я несчастный. Я выбрал ни то, ни другое, а третье. Руки у меня вспотели, колени задрожали, и, как обычно, когда я возбуждался, у меня началась сильная аритмия. Обычно я ее пугаюсь, но теперь она мне была милее, чем моя жизнь.

Я вернулся к витрине.

Улица перед торговым центром была пуста, как и весь предыдущий день. Никто больше не проходил и не останавливался перед витриной магазина. Несколько машин проехали мимо, разбрызгивая вокруг себя воду. Интересно, как я буду выглядеть, когда встану перед витриной магазина. Как я буду выглядеть, если кто-то посмотрит на меня изнутри? Я пытался увидеть самого себя.

Я выглядел, как ребенок, рано потерявший мать. Засунул руки глубоко в карманы куртки, наклонил голову вперед, будто защищаясь от непрерывно льющегося дождя, сгорбленный, погруженный в свои мысли. Щеки в трехдневной щетине, в глазах скрытый страх. Внимательные наблюдатели могли бы сделать вывод, что я скрываю что-то очень важное в карманах куртки, и у меня при этом дрожат руки и ноги. Я стою перед витриной, но не могу удержать равновесие и немного покачиваюсь взад и вперед. Эксперименты с обезьянами, рано разлученными с матерью, показали, что они раскачивались взад и вперед в результате такого разлучения.

Раньше я был не таким. Далеко не таким. Раньше я был красивым и привлекательным, планировал с достоинством пережить переходный период, а потом самым безболезненным образом прожить жизнь, никому не причиняя вреда и не наступая даже на муравья. Моей главной целью всегда было воспитывать окружающих на личном примере. Правда, для этого я не посещал ни монастырь, ни церковь, но я много читал. Самые разные книги. Раньше я умел произвести впечатление на окружающих красивыми речами и показать, что я не просто человек, который довольствуется посредственностью, что я выше среднего. Раньше мне и в голову не пришло бы украсть или, не дай Бог, ударить кого-нибудь. Вот почему меня много раз в жизни грабили и избивали. Но благодаря вере в себя мне удалось вынести все невзгоды.

Так что сейчас, стоя перед витриной магазина, я совсем не выгляжу тем, кем я был и кем хотел быть. Но времена меняются, и мне больше нечего сказать.

Я не стал сразу подходить к двери, чтобы разобраться в ситуации. Я приник к витрине и попытался разглядеть, что внутри, и двигается ли там что-нибудь вообще. Я хотел, руководствуясь своими добродетелями, вернуть то, что мне не принадлежит, и уйти.

Внутри не было видно никакого движения, никто не шевелился, ни Веда, ни Божо. Я поднял руки и приставил их к вискам, чтобы лучше видеть, что происходит. Никакого движения.

Я постучал в окно: один, два, три раза. Сразу же из двери, которая была нашим тайным убежищем, появились эти двое, Веда и Божо, с несколькими сумками в руках и встали прямо перед дверью. Мы начали разговаривать при помощи жестов и читать по губам.

— Мы же говорили, что ты вернешься.

— Вы просто преступники.

— Как тебе не стыдно называть нас преступниками.