Минувшее - Сергей Трубецкой

Так была подготовлена война!

А как она велась?..          

Тут, как не специалист, я должен быть особенно осторожным в суждениях, но факты остаются фактами.

Как самое общее правило (об исключениях я не говорю), наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше, чем выше войсковая единица, тем у нас было больше шансов поражения.

Из таких фактов, мне кажется, можно вывести заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Почему это так — судить окончательно не берусь, хотя мне приходилось и думать над этим вопросом и говорить о нем с нашими крупными военачальниками. Пусть в этом разбираются специалисты, но именно разбираются, а не отмахиваются от этого вопроса. Неблагополучие тут налицо.

Один наш штабной генерал, бывший начальник штаба армии (Н. Н. Стогов), споривший со мною в 20-х годах в Париже и доказывавший, что наше офицерство по подготовке стояло, по его мнению, «выше германского^, а наши штабы «приблизительно одинаково», высказал мне как-то суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной операции на нашем фронте, Н. Н. сказал мне: «Войска навезли массу. Знаете ли, когда уж очень много войска,начинаешь бояться: не провернешь»...

Вот это «не провернешь»—характерно и грустно! У нас на высоких постах было слишком мало генералов, действительно подготовленных к ведению крупных операций с большими войсковыми массами. Почему? — Это вопрос иной, на который специалисты обязаны нам ответить.

Поражала пестрота нашего командного состава. Я сравнивал ее с нашими московскими улицами за последнее время, где бок о бок стояли милые старинные особнячки с мезонинами, безвкусные дома так называемого «стиль модерн» (уже устаревшего!) и огромные «небоскребы». Так и среди нашего генералитета было очень мало однотипности. То встречаешь действительно современного военачальника, то — часто очень милых, но совершенно устарелых генералов, годных скорее для помещения в какой-нибудь «ретроспективный музей», чем на командный пост. Один такой милейший старик — начальник   дивизии — публично высказал мысль, что противогазовые маски «надевают только трусы» и что его, «старого георгиевского кавалера, никакой газ не возьмет». Профессор Лавров, работавший но противогазовой обороне, лично присутствовал при том, как этот генерал, несмотря на все уговоры, без маски вошел в испытательную газовую камеру, откуда был скоро вытащен без сознания... Он сам мне об этом рассказывал.

В турецкую кампанию 1877 года такой генерал, быть может, еще годился, но дальше!.. А человек он был прекрасный: «слуга Царю, отец солдатам». Знал я и другого генерал-лейтенанта, Ушакова, анекдотически известного на всем Северном фронте. Это был уже прямо гоголевский тип... Конечно,такиекрайности были исключением, но, к сожалению, и они занимали значительные командные должности в нашей армии; генералов же «устарелого» и даже «совершенно устарелого» образца было совсем не мало... Порою хороших генералов «додерживали» на месте до того, что они становились более чем негодны,— про- сто опасны для армии. Я помню свое впечатление от генерала Плеве, который долго командовал армией (5-й), а потом некоторое время исполняя обязанности главнокомандующего Северным фронтом. Я слышал о Плеве как о хорошем, очень волевом генерале и помнил его еще по Москве, где он был Командующим войсками округа. И вот я его увидел Главнокомандующим... Навстречу мне вышел человек, из которого, как говорится, «песочек сыпался», он ничего толком не понимая в самом простом деле и говорил вещи, которые я предпочитаю назвать наивностями, чтобы не употребить более резкого слова... Слава Богу, его скоро убрали на покой, но уж можно сказать — «додержали» и «передержали»! Когда, много лет спустя, я рассказывал ген. Миллеру (долго бывшему начальником штаба при Плеве) об этом моем приеме у Плеве, он сказал, что уже и раньше, при командовании армией, с ним случались такие моменты впадения в детство. Следовательно, его назначили исполнять обязанности Главнокомандующего (временно заменять Рузского), когда он уже был в таком состоянии! Его боялись «огорчить», убрав с поста, но такое чувствительное отношение к нему больно отзывалось на армии.

Подготовка к современной войне у многих наших военачальников была весьма слабая. Бессмертный суворовский принцип «пуля дура — штык молодец!» они понимали не как преобладание духа над материальной техникой, а чересчур примитивно и буквально. Сколько стоило это армии!

Крови наше командование не жалело. Причиной этого была, насколько я понимаю, не какая-то «жестокость», а скорее примитивизм стратегических и тактических концепций. Сколько генералов у нас прославились любовью к ударам «в лоб»...

Но только таких безмерных потоков крови не мог в конце концов выдержать, не дрогнув даже, дух нашей армии, прославленной тем, что она может, не теряя боеспособности, выносить самые большие потери из всех армий мира. Струна была перетянута. При революции она лопнула.

Да и саму революцию можно отчасти рассматривать как дикую, но психологически понятную реакцию народа на преступную военную неподготовленность, за которую приходилось расплачиваться потоками бесполезно проливаемой крови. Вина лежала так или иначе на высших классах. Они жестоко были наказаны бешеным, но не случайным народным взрывом...

Я отнюдь не хочу бросать грязью в наше высокое и высшее военное командование. Мне противны гнусные и часто несправедливые нападки на него со стороны нашей «левой общественности». Однако думая, а, главное, болея сердцем над нашими поражениями, я считаю, что наш долг для будущего — постараться дать себе ясный отчет в том, какое именно из звеньев стальной цепи русской военной силы оказалось наименее крепким в тяжелом испытании.

Мне кажется, что это звено — командование. Сам по себе металл, из которого ковались русские полководцы, прекрасен: Суворовы, Румянцевы, Багратионы — тому порука. Но надо обратить внимание на ковку и закалку этого металла. Очевидно, что-то у нас здесь было неладно в последние полвека.

Неблагополучно было у нас и с отношением к армии.

Армия — кость от кости и плоть от плоти народа. Между тем в России за последний период начала образовываться опасная трещина между армией и наиболее культурной частью народа. Наша интеллигенция —даже не интернациональная и антинациональная ее часть—считала армию чем-то чуждым. А уж, кажется, в «недемократичности» нашу армию последнего периода упрекнуть было невозможно! Скорее — наоборот. Высший командный состав армии был обычно скромного, а часто —оченьскромного происхождения. Чего, кажется, скромнее происхождение, например, генералов Алексеева и Иванова, занимавших в нашей армии самые высшие посты! И это было не исключение, а скорее правило. Например, можно отметить, что за время Мировой войныни одинГлавнокомандующий или Командующий армией не носил громкой, тем более титулованной русской фамилии! Люди с такими именами сражались на куда менее видных постах, И это нельзя назвать неожиданным для тех, кто следил за эволюцией в отношении к военной службе среди нашей аристократии и высшего дворянства. Среди этого слоя общества, тоже за последний период русской истории, начался какай-то отход от армии, при этом менее понятный, чем в рядах интеллигенции. Вот пример из истории нашей собственной семьи, но типичный для многих. Поколения три тому назад почти все наши предки были военными, а в следующих поколениях военных, наоборот, было очень мало. При этом «интеллигентского» отталкивания от армии у нас но было. Как сейчас помню ответ моего отца — это было в мои студенческие годы — на уговоры войти в какое-то пацифистское "Общество мира". «Я признаю в России только одно "Общество мира",—ответил мой отец,—русскую армию!» Характерно, что у меня, как со стороны отца, так и со стороны матери, оба прадеда были полные генералы, деды, служившие в гвардии, ушли в отставку еще в обер-офицерских чинах, мой отец только отбыл воинскую повинность и, единственный из четырех сыновей деда, был офицером запаса... Такой отход от армии, даже без ее интеллигентского отрицания,— очень характерен и столь же печален.