Берта Исла - Хавьер Мариас

тебе не кажется? Если он и бывает им нужен время от времени, не слишком ли долго они его при себе удерживают, а? Должны были бы учитывать его семейные обстоятельства, маленького ребенка… Бог им этого не простит. Ты только не подумай, что я его осуждаю, работа есть работа, да, но ему бы следовало почаще бывать дома, первый год в жизни малыша – самый трудный, он требует массу сил и внимания. Видно, как ты устаешь, как нуждаешься в помощи. Кроме того, Томас многое упускает, ведь дети так быстро меняются, и Гильермо никогда больше не будет таким, как сейчас. Когда твой муж намерен вернуться? Небось это из-за каких-то служебных проблем, из-за сложного задания. Небось сильно скучает по семье? Правда? И горит желанием увидеть вас, особенно тебя.

Я мало что могла ответить – ни конкретно, ни неконкретно. На самом деле я сама почти ничего не знала, даже даты его возвращения. И никогда не слыхала такого имени – Реджи Гаторн. И не имела представления, как Томас проводит все эти дни в Лондоне. Ему было вроде бы скучно рассказывать об этом по возвращении, а мне, разумеется, было бы скучно его рассказы слушать. Я никогда не любила что-то выпытывать, в нем же всегда – с самой ранней юности, со времени нашего знакомства – была некая непроницаемость, и она с годами стала только заметнее. Единственная область, которая была для нас по-настоящему общей, главной и основной, имевшей безусловное значение, как и для любой пары, – это дом, постель, ребенок, смех, поцелуи и разговоры без нудных подробностей и отчетов о повседневных делах, это радость быть вместе, и пойти куда-то вместе, и видеть друг друга или слышать дыхание любимого в постели. Думаю, кто-нибудь более стеснительный сказал бы: “дыхание нашей любви”. Да, я страшно скучала по нему и воображала, что и он тоже скучает. Но то, что связано с другим человеком, чаще всего относится к особой области, к области воображения. Ты никогда не знаешь точно, да и вообще не знаешь, насколько искренни самые пылкие слова, или это только игра, только условность, как не знаешь, на самом ли деле другой это чувствует или просто считает, что должен чувствовать, а потому с готовностью такие слова произносит. Я всегда горела желанием поскорее увидеть его. А он? Наверняка судить не могу. Как я уже говорила, что-то непонятное терзало ему душу, какое-то бремя, взваленное на плечи в конце пребывания в Оксфорде, то, что, по его словам, само его выбрало. Любые желания угасают и остывают, если все решено заранее и человек лишен права свободного выбора. В некотором смысле для желаний тогда просто не остается простора, либо они возникают в моменты слабости в виде пустых фантазий, чтобы тотчас рассеяться как дым.

Примерно через месяц после нашего знакомства супруги Руис Кинделан пришли ко мне домой поздним утром. У Гильермо ночью поднялась температура, и я решила от прогулки отказаться. Вот они и заглянули, чтобы его проведать. К утру температура у малыша спала, но он все еще выглядел вялым, часто плакал и явно не выспался. А я почти всю ночь не смыкала глаз.

Мигель, обычно любивший пошутить и поболтать, поначалу больше помалкивал и выглядел расстроенным. Оба сели на диван, а я сидела слева от них в кресле, поставив колыбель на пол между нами, чтобы постоянно наблюдать за сыном. В те годы курили даже в присутствии младенцев, и супруги Руис Кинделан тоже так поступали. Не сказать чтобы очень активно, но курили, как, впрочем, и мы с Томасом. Я не прикасалась к сигаретам месяцев девять-десять, а потом вернулась к старой привычке. Руис Кинделан вытащил сигарету из кожаного портсигара, но сразу зажигать не стал, просто крутил ее в руках, а потом даже заложил за ухо, как это принято у механиков, а раньше было принято у лавочников.

– Берта, нам надо кое о чем с тобой поговорить, – заявил он вдруг, прервав пустую болтовню о разных мелочах.

Тут досадливое выражение исчезло с его лица, и он постарался улыбнуться, показывая зубы, квадратные, как клавиши пишущей машинки, то есть постарался вести себя дружелюбно и выбрал легкий тон, почему я и не почувствовала ни малейшей тревоги, несмотря на вступление, не обещавшее ничего хорошего, так как подобное начало обычно сулит неприятности, ссору и дурные известия.

– Давайте поговорим. О чем именно?

– На самом деле есть две темы. Во-первых, мы пришли попрощаться, к большому нашему сожалению. Представь себе, нас переводят. После того как мы столько времени прожили здесь. Это несправедливо. Человек постепенно налаживает свою жизнь в том или ином месте, привыкает к нему, и вдруг ему приходится уезжать и невесть где начинать все заново. Конечно, такое может случиться в любой момент, как ты сама знаешь, такая у нас профессия. Мы этого боялись, но до сих пор, и не один год, как-то все обходилось. Теперь удача от нас отвернулась, и никто не знает, когда мы сможем снова оказаться в Мадриде и вообще сможем ли. По крайне мере мы добились, чтобы нас перевели вместе, куда бы ни пришлось ехать. Мы бы не выдержали разлуки. А такая опасность существовала. Не очевидная, но существовала.

– Мигель заботится обо мне, а я забочусь о Мигеле, – вставила Мэри Кейт, повторив ту же фразу, что и в день нашего знакомства.

– Надо же, мне очень жаль – как из-за вас, так и из-за себя самой. Очень печально. – И я действительно огорчилась, поскольку мы быстро привыкаем к тем, кто нас поддерживает, к людям, которые нас опекают. – И вы до сих пор не знаете, куда вас направляют?

– Есть пара предположений, – ответил Руис Кинделан. – Иногда место нового назначения становится известно в последнюю минуту, и тебе организуют спешный переезд. Может, это будет Италия, где мы уже были, а может Турция. Последнее – совсем не лучший для нас вариант. Они ведь там не католики – да и вообще не христиане. Язык у них черт знает какой, точнее не скажешь, и не похож ни на один другой. Вроде как немного напоминает венгерский, не знаю, и это мало радует, как ты понимаешь. В Венгрии мы по крайней мере были бы среди христиан, хотя там, кажется, осталось много евреев, или, возможно, они потом туда вернулись.

Они никогда прямо не говорили про религию, но по некоторым мелким деталям я успела заметить, что пара придавала ей большое значение. По воскресеньям они ходили к мессе, это точно, об этом упоминалось как о чем-то само собой разумеющемся,