Два фотографа - Татьяна Юрьевна Холина-Джемардьян

— Ром, погоди. Хочу тебя честно предупредить: я не знаю, чем это закончится. Двоюродная бабушка научила меня в детстве довольно странным вещам. Наверное, их можно назвать колдовством. За много лет я убедился, они очень хорошо работают в лаборатории. Но не только в лаборатории. Это как бы судьба сплетается, вся жизнь! Я хочу, чтобы ты научился. Ты хочешь учиться. Мы уже начали вчера: ты и я. С той вазочкой, и я потом ещё, вечером. А спичка — это... ну, Рубикон такой, наверное.

— Она же — жребий, который надо бросить? — криво ухмыльнулся нав. — Имейте в виду, я рисковый. Вы даже представить себе не можете, насколько. Я решил. Я буду учиться.

— А я ещё вчера решил. Дальше, как судьба.

— Понять бы, кто или что это такое — судьба? — хмыкнул Ромига.

Снова на мгновение прикрыл глаза. Вздохнул. Уверенно расщепил спичку ногтём вдоль: на две идеально ровные половинки, даже сера не осыпалась. Одну отдал обратно Семёнычу, и они синхронно, одинаковыми движениями, сломали поперёк каждый свою часть.

Нав передёрнул плечами, будто от холода. Чел нервно поправил очки и надолго замолчал.

— Ну? Правильно? — первым нарушил тишину Ромига.

Старик полез в тумбочку под столом: глубоко, чуть не целиком туда нырнул. Долго возился. Достал откуда-то из-за припасов к чаю бутылку коньяка и два бокала:

— Запить надо... Будем считать, правильно. Ты сделал даже лучше, чем я сперва подумал. Баба Шура называла это "переплетать судьбу". Сначала просто чувствуешь дрожание нитей, потом вдруг понимаешь, за какую ниточку потянуть, чтобы ритм начал меняться, потом начинаешь пробовать. Ты ведь тоже иногда так делал? Раньше?

— Я вижу светящуюся паутину, и как она изменяется, если сделать то или это. Я выбрал самый красивый и сложный узор из всех, завязанных на эту спичку. Только...

"Только я не уверен, доберёмся ли мы до конца учёбы живыми!" — мысль пришла внезапно, пока Ромига говорил, и была очень похожа на предсказание. К сожалению, запоздалое. Теперь, когда обломки спички лежали в стерильно чистой пепельнице, наву стало жутко до озноба. Он не собирался показывать свой страх челу, хотя... С этим челом, сегодня, они понимали друг друга без слов. Ромига бережно взял из старческих рук бутылку, свинтил пробку, разлил янтарную жидкость по бокалам. Поднял свой:

— За удачу в нашем общем деле. В фотографии, учёбе. И вообще!

— За твою удачу, Ром! — эхом откликнулся Семёныч. Проглотил коньяк, будто спирт или водку. — Налей-ка мне ещё.

Помолчали. Нав грел в ладонях бокал, смотрел, как играют в нём отблески от яркой лампы над столом. Медленно опускал веки — видел "паутинку": столь же зыбкий, изменчивый и в то же время по-своему закономерный узор. Поглядывал на чела, глубоко ушедшего в свои мысли. Будь Ромига вправду котом, шерсть стояла бы дыбом. "Переплетать судьбу — хороший образ для геомантии, подходящий. И что-то, кроме этого, он сказал любопытное..."

— Семёныч, а что значит "с той вазочкой, и потом ещё вечером"? Что "ещё"?

Переход на "ты" старика не смутил. Кажется, сломанная спичка связала их с Ромкой гораздо теснее, чем если бы взялись пить на брудершафт. И "рентгеновский" тёмный взгляд стал почти привычным. Вздрогнул Семёныч по другой причине. Не представлял он, как говорить о некоторых вещах вслух. Тем более, объяснять. Однако почуял: промолчать, соврать, отшутиться — немыслимо. Это исказит или вовсе уничтожит узор, который они едва начали плести вместе. "Если хочу учить Ромку, должен ответить правдиво и точно".

— Что ещё? А колдовал до ночи. Как бы тебе поточнее объяснить...

— Может, просто расскажешь, что делал?

"Вот оно!" — Семёныча осенило. Учить он никогда не умел, объяснять терпеть не мог, зато рассказывать умел и любил. Историями его многие заслушивались. Воскресил в памяти вчерашние похождения и принялся живописать их: во всех подробностях, какие виделись важными, пока шёл по вечернему городу, делая странные вещи. Наградой рассказчику был неотрывный взгляд чёрных глаз, кажется, чуть расширенных от удивления:

— А ловко ты, человече, картинки показываешь. Кто бы подумал... Ты кино снимать не пробовал?

— Что?

— А, не важно. Потом. Слушай, а зачем ты всё это делал? Можешь сказать?

"Снявши голову, по волосам не плачут, а самый короткий путь между точками — прямая", — подумал Семёныч:

— Я хотел перестать бояться твоего тёмного колдовства.

— Ну и как? Успешно? Проверим?

Шальная, азартная улыбка. Тень за Ромкиной спиной вдруг налилась чернотой, хищно зашевелилась. Парень вскинул руки ладонями вверх, из них хлынул уже знакомый тёмный туман, на этот раз густой, плотный, словно облака сажи. Заклубился, окружил человека тесным коконом, подступил к лицу. Старик почти перестал видеть родные стены лаборатории, даже яркую лампу над столом. Мелькнула мысль: "Лучше надышаться фосгена с ипритом, захлебнуться гнилой болотной водой, чем впустить в себя это". Жуть сдавила сердце. Семёныч был близок к панике, однако нашёл, что противопоставить тёмной стихии. Как-то исхитрился окружить себя защитной пеленой, будто скафандром. Тут же почуял: защита слабая, хрупкая. Тёмное, если навалится, сметёт мигом. А не подержав в руках кувшинчик — Ромкой же дарёный — старик и того бы не смог. "Ёж твою двадцать! Да оно не нападает, даже не старается напугать по-настоящему. Просто играет мускулами, показывает силу!"

— Ром, перестань издеваться над стариком. Ты крут. Думаю, захотел бы, сожрал меня на ужин, даже не запачкав костюма. Однако пришёл учиться ко мне, а не наоборот. Вот и веди себя прилично. Умеешь ведь!

Ромка сделал красивый, стремительный пасс, и комната мигом очистилась от чёрного тумана. Ухмыльнулся довольно, и столько обаяния было на этой шкодной физиономии, что Семёныч даже не нашёл сил злиться за неприятную выходку. Только вздохнул:

— Ох, намаюсь я с тобой, чертяка! И откуда ты такой вылез?

Ученик не ответил, сочтя вопрос риторическим. Чуть помолчал, снова прожёг "рентгеновским" взглядом и спросил:

— Семёныч, а сам-то ты как думаешь: помогло тебе вчерашнее колдовство?

— Помогло.

— Но ты ведь испугался.

— Испугался, да. Но без паники.

— Ты и раньше в неё не впадал.

— Но совладать со страхом было гораздо труднее.

— Допустим, без зелёной энергии ты совсем не мог защищаться. Теперь можешь, вот и осмелел.

— Да какая там защита — слёзы!

— Тебя кто-то когда-то учил её правильно строить? Может, одна