Любвеобильный джек-пот - Галина Романова

– Повезешь их халат рассматривать? – Лия скептически поджала губы. – Если эта Лена не дура, она от него избавилась сразу же после твоего ухода!

– Она-то, может, и не дура. Но и я не дурак! – Тишаков довольно улыбнулся и вытащил из заднего кармана штанов обшарпанную «Моторолу» с фотокамерой. – Мне тут двоюродный братан подарок сделал. Себе навороченный телефон купил, а старенький мне отписал на бедность мою милицейскую.

– И ты ее тайком сфотографировал?! – ужаснулась Лия.

– Ага! Она как раз у этого самого комода спиной ко мне стояла, я ее и того – щелк!

– Так это же нарушение, Сережа! Ты не сможешь предъявить этот снимок в качестве вещественных...

– Да знаю я, знаю! Прокурору предъявить не смогу. А вот детям этой женщины запросто. Если узнают, тогда все! Тогда уже буду конкретно рыть под эту троицу. И вообще! – Тишаков по-детски насупился. – Я что-то не пойму вас, Лия Андреевна, вы хотите своего шалопая из тюрьмы вытащить или нет?

– Спрашиваешь! – фыркнула она, встала и начала убирать со стола за Тишаковым. – Конечно же, я хочу. Только хочу, чтобы все было по закону. Правильно, понимаешь! Я не хочу сомневаться.

– Как в соседе своем? – брякнул догадливый Тишаков и, заметив, как потемнело у нее лицо, прикусил язык. – Простите меня ради бога! Не обижайтесь, ладно!

Лия промолчала, отвернулась от него к раковине и принялась греметь тарелками.

Обижайся не обижайся, но поводов для сомнений в Димкин адрес было более чем предостаточно.

Он утверждал, что умершая в его постели девушка была ему незнакома, а она утверждала обратное. Сама же гуляла по их подъезду в обществе другого мужчины. Это была первая неясность.

Вторая неясность – это сумка. Куда она могла подеваться? Гольцов рассказывал, что девушка сидела у лифта на сумке. Рассказывал, что потом у него в квартире делали обыск. А Иванов рассказывал, что сумку не нашли. Выходит, ее кто-то присвоил! Кто?! Гольцов? Приехавшие милиционеры? Или кто-то еще?..

Третья, самая отвратительная, самая непонятная непонятность – это смерть Игоси.

Думая о нем, правильнее, о ранах на его голове, Лие и самой хотелось биться головой о стену. Кто мог искалечить Игосю после того, как ушел Гольцов? И уходил ли он?!

И самая последняя неясность была та, о которой ей совершенно не хотелось думать и даже классифицировать ее не хотелось, поскольку она была ужаснее всех предыдущих.

Марта...

Как она могла оказаться в Димкиной постели? С какой стати была голой? Вдруг она и в самом деле пришла к нему накануне вечером. И они с Гольцовым вместе совсем недурно проводили время, а потом Димка, внезапно разозлившись на что-то, ушел в соседнюю квартиру и оставил Марту одну у себя дома. Утром он не стал ее будить, оставил все, как есть, и, приняв душ, уехал вместе с Лией по делам. Марта осталась одна. И потом кого-то впустила в дом?..

Нет, что-то не так, что-то не получается.

Удар, по заключению экспертов, Марта получила ближе к вечеру. Не могла же она проваляться весь день в постели! Да еще голой! Вряд ли. Ей просто-напросто надоело бы.

Даже если учесть, что вошла она сама, поскольку у нее оставались ключи от этой квартиры, и разделась потом без посторонней помощи, как потом попал туда тот человек, что нанес ей сокрушительный удар по голове? Она что же, разгуливала по дому голышом? И открывала кому-то так же – в чем мать родила? Она же, получается, сама этого человека впустила.

Значит... Значит, значит, значит...

Значит, она его знала! Она его знала настолько хорошо, что впустила в квартиру, не стесняясь собственной наготы. А может... Может быть, они вместе и пришли?.. В любом случае она знала того, кто на нее напал.

И Игося знал, иначе не подпустил бы к себе близко незнакомца. Он был очень подозрительным и осторожным. А тут ночь, пустынная улица, предварительная ссора с Гольцовым. Да подойди к нему кто чужой с палкой наперевес, он орать бы принялся и звать на помощь. Патрули милицейские еще никто не отменял! Пускай низким уровнем преступности их город похвастать не может, но уж что патрулирование ведется повсеместно, поспорить будет некому.

– Я не сомневаюсь в Димке, – сказала она твердо после продолжительной паузы, в течение которой Тишаков отчаянно боролся с подступающей на неслышных бархатных лапах дремотой. – По ряду причин не могу этого сделать, даже если бы и хотела.

– Что за причины? Его алиби?

– И алиби тоже, Сережа. Вот ответь мне, как мог кто-то войти в квартиру Гольцова, когда там находилась Марта? И почему она была голой?

– Войти?.. Войти можно было только в двух случаях. – Тишаков поднял кверху оттопыренный от сжатого кулака палец. – Первое – если у него имелся ключ, так как эксперт не нашел ни единой царапины на замке, которую могла оставить отмычка. Второе...

– Второе, – перебила его Лия, наблюдая за вторым поднятым пальцем. – Если бы она сама кому-то открыла, так?

– Так, – не хотел, кажется, да согласился он. – Если открыла, значит, знала. А могли и вместе прийти и покуражиться в его постели. А че? Такое сплошь и рядом бывает. Предавались, предавались любви, а потом поссорились по какой-то причине, и он ее хрясь по голове.

– Значит, отрицать того, что человек, напавший на нее, был ей знаком, ты не станешь?

– Нет, конечно! Это всеми так именно и рассматривается. Только тут один нюанс имеется...

– Ну!

Тишаков задумчиво уставился на часы, молотившие маятником воздух. И молчал неприлично долго, потом вздохнул и произнес весьма неохотно:

– Я ведь всегда наперед паровоза лезу, вы уж знаете, так?.. Вот и сегодня... Перед тем как подняться к вам, переговорил тут кое с кем. Ну и немного, нет, так кое-что мне удалось выяснить. Удивятся, конечно, что этих показаний нет до сих пор в деле. А может, и спасибо скажут.

– Так ты долго будешь ходить вокруг да около?! Кого допрашивал? Консьержа?

Надин сегодня не было. Она должна была заступать с завтрашнего утра, и этого утра Лия ждала с нетерпением. Именно она, по странному стечению обстоятельств, дежурила в ту ночь, когда погибла от передозировки рыжеволосая девушка в квартире Гольцова. И именно ей выпало работать, когда пострадала Марта.

Иванов наверняка знал, о чем она рассказала, но делиться своими соображениями и показаниями свидетелей, проходящих по делу, с Лией не пожелал. Она и не стала настаивать. И так, слава богу, удостоили радушного приема и каких-никаких – да откровений.

– Я разговаривал с охранником. С тем, что в будке дежурит у шлагбаума. – Тишаков снова уставился на часы. – Что со временем такое творится, Лия Андреевна! Только вот недавно было полседьмого, а уже почти девять! Ничего не успеваю! Ничего!..

– Сережа! – прикрикнула она на него и даже замахнулась полотенцем, которым вытирала до этого тарелки. – Что рассказал тебе охранник?!

– Он почти слово в слово повторил показания консьержки. Сказал, что никто из посторонних мужчин не въезжал и не выезжал. Не входил и не выходил.

– Ну! И что?!

– Так то-то и странно, Лия Андреевна! То-то и странно! Мы ведь как поначалу думали... Если к лифту мимо консьержки никто не проходил, значит, кто-то мог проскользнуть незаметно от ее глаз через подземный гараж. Вы же знаете, что оттуда попасть к лестнице и лифту можно незаметно для консьержки.

– Знаю, дальше!

Вот именно в этот момент и родилось в ее душе пускай еще слабое, до конца не сформировавшееся, но уже подозрение. Не прозрение, пока еще, нет, подозрение... И она уже почти знала, что скажет в следующую минуту Тишаков, так сокрушавшийся о потерянном времени.

Да не потерянное оно, нет, Сережа, хотелось ей воскликнуть. Не потеряно совсем, если ты что-то уже успел сделать или узнать, чтобы помочь кому-то. И воздастся оно тебе сторицей и добром вернется.

– Так вот... – продолжил свое рассуждение Тишаков, как завороженный отслеживая плавный бег секундной стрелки. – Мои коллеги, ну и я в том числе, заподозрили, что посторонний мужчина мог пробраться на ваш этаж, соответственно и в квартиру Гольцова, как раз из вашего подземного гаража. А что, думали мы, незаметно проник на территорию. Потом, минуя конторку дежурной консьержки, поднялся на этаж и... Только не было посторонних мужчин, вот в чем дело!!! Не было никого, кто бы незаметно проник на территорию двора как раз в это самое время!

Да, не было. Что-то подобное она и ожидала услышать. И не удивилась почти ничему.

Тишакова ее спокойствие немного задело. Так надеялся произвести впечатление, а тут почти полное равнодушие. Но он все равно продолжил говорить с не меньшим воодушевлением:

– Тот самый охранник, что дежурил в будке, постоянно топтался на улице. Курить он не может в помещении, вот в чем дело! А будка тесная совсем, два раза затянется, и не видно ничего. Вот и выходил то и дело на улицу.

– А чего же это его в ту ночь так курить разобрало?

– С девушкой он поругался, на наше и ваше, быть может, счастье! – Тишаков улыбнулся обезоруживающе. – Поругался и курил без остановки. Тут еще к нему ваша Надежда присоединилась. Они и проболтали часа два без остановки. Болтали, хочу заметить, прямо возле клумбы.