По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - Андрас Рона-Таш

День заканчивается торжественным вечером в Доме культуры. Мы опаздываем. По-монгольски приношу извинения публике, которая встречает мои слова громкими аплодисментами. Торжественный вечер кончается прощальным ужином; нам преподносят альбом с фотографиями: достопримечательностей Хубсугульского аймака. В гостиницу возвращаемся только в полночь. Собираюсь ложиться, как вдруг слышу у своей двери шаги. Прислушиваюсь: нет, я не ошибся! Кто-то тихо и мерно прохаживается у наших дверей. Выглядываю и вижу старика с ружьем на плече. Подхожу к нему и спрашиваю, что он тут делает. Неужели его поставили нас стеречь?

— Нет! — отвечает мне импровизированный часовой. — Просто караул из уважения к вам.

Садимся с «часовым» на веранде; угощаю его сигаретой, и начинается тихая беседа. Старик, оказывается, был партизаном.

Национально-освободительная борьба в Монголии началась, разумеется, гораздо раньше 1919 года[68]. Корни ее уходят в глубокое прошлое, когда Монголией правим маньчжурская династия.

В 1368 году китайцы свергли монгольскую династию Юань и монголы вернулись в степи Центральной Азии. Монгольские феодалы постоянно враждовали друг с другом, разбившись на три большие группы: в Западной Монголии расселились ойраты, в Восточной — халха-монголы, на юге образовалось южномонгольское ханство. Эти три группы беспрестанно враждовали, совершали набеги на чужую территорию, а иногда и сами теряли власть, подрываемую междоусобицами. Иногда кому-нибудь из враждовавших феодалов удавалось захватить власть над всей страной, например ойрату Эссену (в 1454 г. — Ред.) и Даян-хану[69], распространявшему буддизм в Южной Монголии в XVI веке. В конце XVI века в Азии появляются последние завоеватели-кочевники — маньчжуры. С северо-востока современной Китайской Народной Республики они ринулись на юг, считая своей первоочередной задачей завоевание степей Центральной Азии — древнего центра кочевых империй — и живущих здесь монголов.

С начала XVII века монголы непрестанно боролись за свою независимость против маньчжуров, которые к этому времени (с 1644 г. — Ред.) уже успели возвести своего императора на китайский трон. Среди участников монгольского освободительного движения можно назвать такие имена, как чахар Лэгдэн-хан или герой Цогту-тайджи[70]. Крупные монгольские феодалы один за другим предавали национально-освободительное движение, и только немногие из них остались ему верны. Мудрый и храбрый витязь Цогту-тайджи не склонил головы и боролся до последнего вздоха. И народ сохранил о нем вечную память.

Ринчэн написал сценарий фильма, посвященного жизни и борьбе Цогту-тайджи. Стоит рассказать о том, как родился этот фильм. Ринчэн написал научную монографию о Цогту-тайджи. Когда члены правительства узнали об этом, они пригласили Ринчэна и сказали ему, что научную книгу прочитают немногие, поэтому хорошо было бы создать фильм на эту же тему. Ринчэн отложил очередной научный труд и написал сценарий одного из лучших монгольских фильмов. Мне посчастливилось посмотреть ого в Улан-Баторе. Великолепные массовые сцены, оригинальность трактовки, реалистический показ кочевой жизни: произвели на меня глубокое впечатление[71].

Но вернемся к национально-освободительной борьбе монгольского народа. В середине XVII века ойратскому Патуру-хуитайджи на короткое время удалось объединить монголов для совместной борьбы против маньчжуров. Однако монгольское единство было разбито маньчжурами, умело использовавшими распри между монгольскими князьками, которые предали в руки врага и своих конкурентов и монгольский народ. В конце XVII века крупную роль в борьбе против завоевателей играл ойратский правитель Джунгарии Гаядан-хан, пытавшийся создать под своей властью самостоятельное монгольское государство в составе Халхи и Джунгарии. Борьба против маньчжурского господства продолжалась и в XVIII веке. В 1755 году начались антиманьчжурские освободительные восстания Амурсаны и Ценгуньчжаба. Крепостные араты, независимо от того, кому они принадлежали — монастырям, церковным или светским феодалам, вливались в ряды борцов за национальное освобождение.

Середина XIX века положила начало новому подъему национально-освободительного движения. Возникшие в это время тайные общества борцов образовали так называемое движение дугуйлан. Оно началось в Южной Монголии и распространилось по всей стране. Одно за другим вспыхивают восстания за свободу и независимость монгольского народа. Самым крупным из них было восстание в Халхе под предводительством Аюши, начавшееся в 1906 году[72].

Убедившись, что маньчжурское владычество доживает последние дни, монгольские князья поспешили покинуть тонущий корабль. В 1911 году они провозглашают своим владыкой богдо-гэгэна, главу монгольской ламаистской церкви. После буржуазной революции в Китае китайское правительство под давлением царской России в 1913 году признает автономию Монголии. Но китайские милитаристы считают это временной уступкой. Они ждут подходящего случая, чтобы снова захватить страну. В 1918 году, используя международное положение, они возвращаются в Монголию. Но монголы и на этот раз начали борьбу за свою независимость.

Старик замолчал и затянулся сигаретой. Я расспрашиваю о его личном участии в борьбе. Он неохотно говорит о себе. Ему все кажется вполне естественным; сначала выгнали маньчжуров, потом китайских милитаристов и, наконец, белогвардейскую банду барона Унгерна[73], выдававшего себя за защитника монгольской независимости.

Старый партизан принимал непосредственное участие в крупнейших событиях монгольской истории.

На другой день я напрасно ищу ночного собеседника, он ушел, а я не успел даже спросить, как его зовут. Но и теперь он встает передо мной как живой: типично монгольское лицо, седые волосы, острые глаза.

С трудом раздобыв бензин, выезжаем только в полдень. В дороге два раза останавливаемся чинить машину. Леса сменяются пустынями, похожими на африканские. Вторая вынужденная остановка оказывается такой длительной, что представляется возможность побродить по окрестностям. Вдоль дороги тянутся деревянные хлева. В них зимой загоняют скот сельхозобъединения. Рядом с хлевами сохнет собранный в кучи навоз. Невдалеке возвышается маленький холм. Почти у самой дороги под темной листвой деревьев мы находим среди скал лошадиные черепа. Здесь был когда-то древний жертвенник. К сожалению, не к кому обратиться с расспросами.

Вскоре приезжаем в госхоз Таряланского сомона. В Тарялане, административном центре сомона, дома деревянные и каменные. На пологих склонах простираются обширные массивы пашни, словно огромные коричневые заплаты на зеленой мантии гор. Не успели мы вынести вещи из машины, как к нам уже пришли посетители.

— Почему город носит название Тарялан, то есть земледелие? — тут же спрашиваю я у пришедших. — С каких пор здесь занимаются земледелием?

— В долине Селенги и Мурэна земледелием занимаются очень давно, — отвечает мне старый монгол. — У меня тоже есть земля.

— Где она?

— В этом году низко, у самой реки.

— Как так — в этом году? А в прошлом?

— В прошлом у меня было поле в другом месте, — говорит старик как о чем-то само собой разумеющемся. — Поля кочуют, как и мы с нашим скотом.

Изученная мною литература по Монголии и все, что мне довелось здесь видеть, говорят о том, что в этой стране все связано с кочевьем. Но я не могу себе представить кочующих полей. Усталость как рукой сняло, расспрашиваю об этом новом для меня явлении.

Под пашню обычно отводят те земли, на которых в прошлом году пасли скот. Вспахивают землю деревянной сохой, боронят вручную, вернее, даже не боронят, а разбивают крупные комья земли. Зерно сеют в ветреную погоду, а затем поля оставляют. Все лето кочуют люди со своим скотом, ни разу не возвращаясь к полям, так как; летние месяцы обычно проводят в горах. Осенью, когда приближается время жатвы, пастухи спускаются с гор, разбивают юрту у своего поля и начинают убирать зерно; вручную. Живущие здесь китайцы жнут серпом, но монголы серпом срезают только траву, а пшеницу вырывают руками из земли. Затем колосья расстилают на сухой площадке и пускают на нее неподкованных лошадей. После такого обмолота зерно провевают на ветру и ссыпают в кожаные мешки. Зиму оно хранится в выстланных соломой ямах, засыпанных сверху землей. Такие ямы не обязательно выкапывают около зимовья. Случается, что после жатвы люди перекочевывают в поисках лучшего места для зимовки, а на следующий год сеют там, где застает их весна.

В долине Селенги я не раз видел такие беспорядочно разбросанные «кочующие» делянки, иногда соприкасающиеся по краям целинных земель, но чаще отстоящие далеко друг от друга. И около каждого поля стоят небольшие деревянные сарайчики; в них хранятся инструменты, деревянные сохи, войлок для покрытия юрты в зимнее время.