Люди трех океанов - Николай Котыш

Воевал, однако, Шеремет неплохо, и это амнистировало все его чудачества и прегрешения. На счету он имел шесть сбитых.

Размышления комэска прервал приближающийся гул мотора. «Он, Шеремет!» — со слабой надеждой подумал Степан, хотя знал, что время возвращения давно прошло.

Выбежав на улицу, Степан стал всматриваться в горизонт. Да, там действительно показался самолет. Он шел напрямик к аэродрому. Но странное дело, по нему зенитки открыли огонь. «Что они, черти, не видят своих, что ли?!» — вслух выругался Рудимов, но тут же осекся: к аэродрому шел чужой самолет. Ну, ясное дело, это же «густав»! Однако он чешет напропалую и, кажется, крыльями качает. Посадки просит, что ли? Но зенитки поставили перед ним непроходимый барьер.

В землянке штаба зазвонил телефон. Зенитчики просили совета: как быть? «Густав» просит посадку. Пропустить или бить по нему?

Яровиков распорядился:

— Пропустите.

Фашистский самолет по всем правилам развернулся над аэродромом и пошел на снижение. Вся аэродромная команда попряталась в щели. Кое-кто на всякий случай приготовил автомат.

«Густав» грубо ударился о полосу, трижды «скозлил» и после небольшого пробега остановился. Рудимов и Яровиков подъехали к нему на машине и с минуту не могли проронить ни слова: из фашистского «густава» вылез… Кузьма Шеремет. Он неторопливо, с подчеркнутой солидностью подошел к Яровикову и доложил:

— С боевого задания вернулся…

Павел Павлович выронил даже перчатки, простонал:

— Всего, Кузьма, от тебя мог ожидать. Но чтобы в воздухе пересесть в чужой самолет…

Шеремет в двух словах объяснил ситуацию. Его подбили. Бросать машину жаль. Решил посадить. А когда сел, рядом опустился тот самый немец, который подбил Кузьму: видимо, посчитал, что советский летчик убит и можно прихватить трофеи. Кузьма лежал во рву и наблюдал. Когда немец подошел к его машине, Шеремет бросился к чужому самолету. Мотор не был выключен. Дал газ и — на взлет. Вся история.

О ней долго говорили в полку. И теперь уже без всякой иронии утверждали:

— Кузьма все может.

ЖИЗНЬ НУЖНА ПОЗАРЕЗ

Почему стонешь, птица? Больно? А мне? Помоги, птица. Помоги, степь. Помогите, люди…

Кажется, Степан и сейчас видит перед собой калейдоскопический хаос вспышек огня, молний трассирующих пуль и дымных хвостов самолетов.

А все началось с той минуты, когда сопровождаемые эскадрильей Рудимова бомбардировщики прошли всего полмаршрута на пути к линии фронта — Сивашам. Им наперерез бросилась девятка фашистских истребителей. Еще издали скрестились пулеметные трассы. Наземь сразу рухнуло несколько самолетов — наших и немецких. Бомбардировщики продолжали идти своим маршрутом, доверяясь прикрытию.

Первая атака отбита. Но путь еще далек. Из нашей шестерки истребителей осталось четыре. Очень мало. А к немцам пришло подкрепление — еще четверка. Казалось, все небо обрызгано их черными крестами. Наши «тяжелые» настороженно подтянулись друг к другу. «Яки» упредительно бросились навстречу «мессерам».

Вновь над степью покатился гигантский клубок огня, дыма, обломков. Рухнуло еще четыре машины — две наших и две с крестами. На какое-то время «мессеры» рассеиваются. К сопровождению возвращаются только двое — Рудимов и Шеремет. Бомберы качают крыльями. До цели еще далеко. Неужели так и не прорваться к Сивашам? Нет, надо довести. Степан качнул плоскостью — подозвал к себе ведомого. Кузьма появился по правому борту. На подбородке краснело размазанное пятно крови. Наверно, задело осколком. Рудимов ткнул пальцем в подбородок. Кузьма беспечно боднул головой: мол, пустяки. Рудимов показал рукой вперед. Шеремет понял: не отставать от бомбардировщиков, идти до последнего.

Цель оказалась ближе, чем предполагали. Ее приближение Степан почувствовал по тому, как встрепенулись «тяжелые». Они вмиг перестроились, вытянулись в пеленг. И тут опять пахнуло адом. Казалось, в самих кабинах самолетов рвались снаряды. От дыма слезились глаза, першило в горле. Но бомберы уже бьют по немецкой пехоте, растянувшейся вдоль окопов. Рудимов мысленно их умоляет: «Ну, побыстрее же, ребятки…»

И вот последний заход. Бомбардировщики, цепко держась строя, разворачиваются, ложатся на обратный курс.

Кажется, «мессершмитты» отстали. Но Шеремет почему-то шарахнулся влево, а потом боевым разворотом ушел вверх. Рудимов огляделся и увидел, что с разных сторон пикируют сто девятые.

Бой приходится вести в одиночку. То Шеремет, то Рудимов отсекают наседающих «мессеров» от бомбардировщиков. Боезапас на исходе. Неужели не оторваться?! И вдруг на концевой бомбардировщик сваливаются два сто девятых. Степан бросается на выручку, зрачками впивается в остроносую машину с синими капотами, на которых желтеют две строчки крестов. Но он еще раньше определил, что встретился с матерым охотником. По искусным разворотам угадывался властный и опытный истребитель: он ловко отвалил, и Рудимов не успел разрядить ни единого снаряда.

Первая попытка зайти к нему в хвост оказалась бесплодной. Едва Степан лег в разворот, как Шеремета взяли в клещи два «мессершмитта». Пришлось сменить цель. К крестовине прицела вот-вот подползет силуэт «мессера». Чуть-чуть довернуть и…

Нажать гашетки Рудимов не успел. В кабине ахнул взрыв. С треском разлетелись осколки приборной доски. Лицо обожгла колючая боль. Заныли голова, руки. Казалось, тысячи осиных жал впились в тело и разъедают обжигающим ядом. «Но глаза-то, глаза целы!.. Вижу». Он водил трясущимися пальцами по стеклам очков и бессмысленно повторял: «Это ничего… Вижу… Вижу…»

Но будто назло тем словам на глаза опустилась пелена. Поднес Степан ладонь к очкам и ощутил липкую влагу. Снял подшлемник, провел по окровавленному стеклу. Посветлело. И на мгновение совсем рядом увидел промелькнувшие синие капоты, а на киле — жирную цифру «21». «К счастью», — подумал совсем некстати и нажал на упершийся в пломбировочную проволоку сектор газа. Медная контровка лопнула, мотор харкнул синим пламенем из патрубков. Нет, он не останется в долгу. Где тот, синий с желтыми крестами? Это он нанес рану из-за угла. Но его не видно…

Ну что ж, нет синего, есть зеленоватые. Рудимов идет на первого встречного. А на глаза вновь наползает багровая темень. Так бывает, когда смотришь на солнце сквозь закрытые веки. Сладкой болью в сердце кольнуло воспоминание далекого детства. Днепр… Трава щекочет щеки… И солнце над головой… Когда это было? И было ли?..

Протер очки, будто стряхнул видение. Вновь в глаза брызнуло солнце. Степан привычно толкает педаль на глубокий доворот и до хруста в пальцах нажимает на рубчатые выступы гашетки. «Мессер» горит. Падает! Но вдруг что-то горячее, острое резануло по ноге. Затошнило. К горлу подступило удушье. И пропало… солнце. Вновь ничего не видно. Степан пытается протереть стеклышки очков тем же подшлемником и не может. Пропитанный кровью шелк лишь размазывает багровую жижу. А может, это только кажется, что очки затемнены кровью? Может, вообще с глазами… От одной мысли берет оторопь. К горлу вновь подкатывается теплый удушающий клубок. Перед глазами замельтешило сонмище искр. Лишь бы не потерять сознание.

Степан срывает очки, и в тот же миг в глаза бьет вернувшееся солнце.

А где же Шеремет? Увидел его пикирующим на того самого синего. Но почему Кузьма не открывает огня? Уже можно стрелять… Инстинктивный поворот головы, и Рудимов скорее почувствовал, чем увидел пристроившийся за спиной сто девятый. Хватает ручку на себя и втыкает самолет в зенит. Одна мысль: «Не выдать раны. Иначе «мессер» не отстанет». Трудно вывернуться. «Мессершмитт» все ближе. Вот-вот довернет хищный клюв…

Выход один: с переворота — на петлю. Когда-то еще в училище Степан получал за нее высший балл. Сейчас все делал, как раньше. Но машина не слушается. Наверно, мотор перегрелся. Теперь страшнее другое — не обрезал бы мотор, ведь он уже несколько минут работает на пределе. Нет, вытянул! «Мессер» проскочил и оказался впереди. Теперь Рудимов у него в хвосте. Но немец тоже бросает машину в «мертвую петлю». Степан закручивает вторую, более крутую петлю, даже не подумав, сможет ли выдержать ее нагрузку и не заглохнет ли форсированный мотор.

Рукав кителя мокрый, Рудимов то и дело вытирает им застилающую глаза кровь.

Сил хватило и на второй адский круг. Фашист не выдержал, вышел из бешеной игры и спешно потянул в сторону. Кажется, все. А теперь на посадку. Но куда? До аэродрома не дотянуть. Искалеченная машина кренится и теряет высоту. Да и самому совсем плохо — голова кружится. А жгучая, не дающая пощады мысль подстегивает: «Домой, домой, домой…»

Промелькнули окопы. Взблеснули в кустарнике зенитки. Над их хоботами заплясал огонь. Самолет будто налетел на выбоины — его то швыряло вверх, то бросало в ямы. Убрав газ и едва удерживая судорожно бьющуюся ручку управления, Степан взглянул вниз: широкая, размахнувшаяся до самого горизонта степь. Выпустил шасси…