Поиск Предназначения (сборник) - Дмитрий Горчев

Вот, например, где-то в украинских степях живёт один программист. Но живёт он там не просто так: будучи необычайно прозорливым, как все программисты (прозорливее их только шахматисты), он тщательнейшим образом подготовился к обрушению мировой экономики, ядерной войне и другим напастям. Он подсчитал, сколько нужно на двадцать лет соли, спичек, туалетной бумаги, мыла и гвоздей, всё это за несколько лет закупил и только тогда переехал в деревню.

С ним всё понятно.

А я зачем?

Я хоть родился в крестьянской семье, но уже в городском роддоме: мать моя была первой из всей семьи, кто вырвался наконец в Город. Туда, где течёт из крана горячая вода, где тёплый сортир и где не нужно каждый день топить печку.

Она поступила в педагогический институт, и дети её, то есть я, через двадцать лет тоже поступил в педагогический институт, и жить бы, казалось бы, да жить, в наше время вообще очень много возможностей для достойной жизни.

Бежать от мирового кризиса? Да нет, тогда, когда я садился в поезд, им даже и не пахло, а пахло наоборот невиданным в нашей вечно голодной стране изобилием. А я, в отличие от того программиста, вовсе не прозорлив.

И не потому что там чистый воздух и натуральные продукты – о своём здоровье я вовсе никак не забочусь, если не сказать хуже.

От людей? Ну, может быть, в какой-то степени – уж слишком их много в городе. Правда дальнейшая жизнь показала, что в деревне людей хотя и много меньше, но зато все они гораздо ближе.

Поэтому я не знаю, что ответить на этот вопрос: мне просто нравится жить в деревне и всё. И хватит об этом.

Излишки c/х продукции

Все сколько-нибудь работящие мужики уехали из нашей деревни в Белоруссию. До Белоруссии двенадцать километров, и все знают, что страшнее места, чем Белоруссия нет. Ничего там нет: ни оппозиции, ни свободы слова, ни педерастии, ни прогрессивного искусства, ни макдональца, и вообще ничего нет, что бы не нравилось заскорузлому Батьке с фальшивым начёсом на лысине, но всё равно почему-то едут. И едут по одной причине: там в каждой деревне есть такая штука, которая называется «приём излишков сельскохозяйственной продукции».

Вот вы задумайтесь: лично вам нужно куда-нибудь сдавать эти излишки? Или может быть кому-то из ваших знакомых это нужно? Готовы ли вы пожертвовать за возможность сдавать излишки вашей сельскохозяйственной продукции драгоценной возможностью пиздеть всё, что вам придёт в голову? И это при том, что вам никогда, вы слышите, никогда не позволят пройти по центральной улице города Минска в разноцветных колготках.

Всё-таки город от себя никак не отпускает.

Вроде бы и уехал, и попрощался. «Ну, – думаешь, – раньше, чем через месяц я туда ни ногой». Да где там! Всё равно пробьётся этот город с суетливыми своими делами сквозь неработающий телефон: надо! Надо! Срочно!

И что поделаешь? Рюкзак на спину – и вдоль по дороге, как солдат из какого-то древнего фильма по сказкам Андерсена. До станции, там на дизель, там до райцентра – всего-то ничего.

Во львовском поезде в полпятого утра за полтора часа до прибытия в город Петербург включают безжалостный люминесцентный свет.

Что может сделать пассажир за полтора часа? Поссать, умыться, покурить в тамбуре, выпить кофе, подумать и выпить ещё пива, опять покурить, сдать бельё, закинуть матрас на третью полку – вот и двадцать пять минут долой.

А дальше всё, дальше заниматься совершенно нехуем. Смотреть разве что в непроглядное ноябрьское окошко и вести обратный отсчёт тем станциям, с которыми с таким удовольствием расставался месяц тому назад: Сиверская, Вырица, Павловск, Паровозный Музей, Купчино, Воздухоплавательный Парк. И наконец говнотечка обводного канала – приехали значит. Витебский вокзал.

Витебский вокзал города Петербурга – это такой совмещённый аналог Казанского и Киевского вокзалов города Москвы.

Остальные вокзалы в Петербурге очень скучные. Московский, скажем, – ну что в нём интересного? Ездят с него в основном артисты телевизионных сериалов туда-сюда, туда-сюда, заебали уже. Ну и офисные работники, конечно. Все офисные работники в Москве родом из Петербурга, это давно установленный факт. Возят стареньким своим родителям свежие овощи из гастронома Ашан.

С Ладожского вокзала поезда уходят в разнообразные ебеня: Петрозаводск, Мурманск, Кандалакша, Вологда, Апатиты. Пассажиры там либо заскорузлые поморы, либо никому нахуй не нужные байдарочники и любители пения у костра.

С Финляндского ездят совсем уже какие-то идиоты. Я не знаю, сколько стоит спальный билет на поезд до Хельсинок, но точно знаю, что с площади Восстания то же самое стоит десять евров и поэтому в поезде ни один нормальный сигаретный спекулянт не поедет, даже если его предварительно расстрелять.

С Балтийского не знаю чего ездит. Кажется, только дачные электрички.

В Варшавском нынче боулинг.

А вот Витебский! О, Витебский! Все гастарбайтеры, которые не таджики, ездят на родину с нелегальных своих работ через Витебский вокзал: молдаване, гагаузы, белорусы, украинцы, да кого там только не встретишь. И все пьяные, и у всех просроченная регистрация, если она вообще когда-то была.

И милиция на Витебском вокзале такая румяная, какой более нигде в мрачном городе Петербурге не встретишь. Она даже не шевелится (а то треснут штаны на жопе), а только делает жесты пальцем – иди, мол, сюда, нелегальная сволочь, выворачивайся.

Отправлением в наряд по Витебскому вокзалу награждают особо отличившихся сотрудников.

Я, впрочем, хожу по Витебскому вокзалу совершенно невозбранно. У милиции, у неё же рентгеновское зрение. И что она им видит в моём рюкзаке? Два валенка видит с галошами: в одном валенке колун, во втором от него топорище. Запасные носки. Книжка, неинтересная. Давно снятый с производства фотоаппарат.

В кармане штанов пятьсот рублей на обратный путь.

Очень уж я ненажористый, даже и пальцем махать лень.

Впрочем, на Витебском вокзале я давно уже не интересую не только милицию, но даже и таксистов с назойливыми их услугами. Едва чиркнув по моему лицу лживыми своими глазами, они уже знают, как искренне я рассмеюсь, услышав названную ими цену за проезд.

И потому прохожу я, никем не остановленный к не открытому ещё метро, закуриваю и думаю, думаю: почему же мне так грустно?

А потом засыпаю в подземном поезде и ничего уже не думаю, ибо нехуй.

Ночь

Когда ночью начинают лаять соседские собаки, я слегка отодвигаю на окошке штору и тщетно вглядываюсь в темноту – в точности как какой-то негодяй из американского кинофильма.