Верхний ярус - Ричард Пауэрс

Она смеется от чистоты его обмана.

— Но у тебя есть рутина. Работа. И они двигают тебя вперед, постоянно.

Патриция ничего не отвечает, чувствуя, как подступает страх. На пороге умиротворенного пожилого возраста ее вдруг подстерегает ловушка.

Деннис чувствует, как она сжимается; на протяжении двух совиных уханий он не произносит и слога. А потом:

— Вот в чем дело. Мне нравится готовить для тебя.

Патриция глубоко вздыхает и соскальзывает на уже готовую колею:

— И это хорошо, когда для тебя готовят.

Но все куда менее страшно, чем она предполагала. Куда легче. Деннис продолжает:

— Что если мы будем жить по отдельности? И просто… приходить друг к другу время от времени?

— Так… может быть.

— Будем делать свою работу. Встречаться за ужином. Как сейчас! — Кажется, он удивился, проведя связь между своим неожиданным предложением и тем, что и так есть в настоящем.

— Да.

Она не может поверить, что удача простирается настолько далеко.

— Но я бы хотел подписать бумаги, — Деннис смотрит в просвет между пихтами, где солнце заходит за горизонт. — Потому что так, когда я умру, ты получишь пособие.

В темноте Патриция берет его дрожащую руку в свою. Чувство хорошее, так, наверное, ощущает себя корень, когда спустя столетия находит другой, с которым можно сплестись под землей. На свете существует сто тысяч видов любви, изобретенных независимо друг от друга, каждый более изобретательный, чем предыдущий, и каждый продолжает творить.

ОЛИВИЯ ВАНДЕРГРИФФ

Снегу по бедра, поэтому идет она медленно. Оливия Вандергрифф разгребает заносы, как стайное животное, на пути к пансиону на краю кампуса. Ее последние занятия по линейно-регрессионному анализу и моделям временного ряда подошли к концу. Колокола на учебном дворе бьют пять, но сейчас почти зимнее солнцестояние, и темнота смыкается вокруг Оливии, словно полночь. Дыхание коркой застывает на верхней губе. Она всасывает воздух, и кристаллики льда покрывают глотку. Холод вставляет металлическое волокно прямо в нос. Она может здесь умереть, по-настоящему, в пяти кварталах от дома. Новизна этой мысли завораживает.

Декабрь выпускного года. Семестр почти закончился. Она может сейчас споткнуться, упасть плашмя, и все равно докатиться до финишной черты. Что осталось? Быстрый экзамен по анализу долговечности. Последняя работа по макроэкономике. Сто десять слайдов по шедеврам мирового искусства, ее факультативу. Еще десять дней и один семестр, а потом все закончится.

Три года назад она думала, что актуарное дело похоже на бухгалтерский учет. Когда консультант по обучению сказал ей, что оно связано с ценой и вероятностью неопределенных событий, твердость и жесткость в сочетании с кровожадностью заставили ее объявить: «Да, пожалуйста». Если жизнь требовала рабской приверженности одной цели, то были вещи и похуже, чем высчитывать денежную стоимость смерти. К тому же она оказалась одной из всего трех женщин в программе, что тоже придавало немного нервного трепета.

Толчок, чтобы одержать победу несмотря ни на что.

Но толчок уже давным-давно выдохся. Она три раза сдавала предварительный экзамен Общества актуариев и все три раза его провалила. Отчасти проблема в способностях. Отчасти — в сексе, наркотиках и вечеринках ночи напролет. Оливия получит степень; с этим она все еще может справиться. А если нет, воспользуется любыми возможностями, которые поднимет со дна подобная катастрофа. Ведь это, как доказывает актуарное дело и как Оливия уверяет своих чрезмерно обеспокоенных друзей, лишь еще одна цифра.

Она поворачивает за угол в полутьме. Другие студенты, также спотыкавшиеся под весом своих рюкзаков, протоптали тропинки в снегу, сбиваясь в кучу вокруг самых ужасных решений первопроходца. Под снежными заносами растрескавшийся асфальт поднимается над выступающими древесными корнями, изображая самые медленные сейсмические волны в мире. Оливия смотрит вверх. Хотя она мало по чему будет скучать, когда наконец покинет это убогое захолустье, уличные фонари ей нравятся. Их шары кремового цвета, родом откуда-то из Позолоченного века, выглядят, как потухшие свечи. Они мягко освещают дорогу до ее просторной американской готики, когда-то бывшей особняком какого-то хирурга, но теперь порезанной на частные апартаменты с пятью разными пожарными выходами и восемью почтовыми ящиками.

Перед ее домом, освещенное фонарем, стоит необычное дерево, которое когда-то покрывало всю землю — живое ископаемое, одно из самых древних и странных созданий, когда-либо познавших тайну древесины. Дерево со спермой, которая должна проплыть через капли, чтобы оплодотворить яйцеклетку. Его листья отличаются друг от друга, как человеческие лица. В уличном освещении ветви имеют выдающийся силуэт, из-за него, а также из-за причудливых боковых отростков дерево не перепутать с другими, даже зимой. Оливия жила в его тени весь семестр, но даже не знает, что оно тут. И сейчас проходит снова, не обратив внимания.

Она, спотыкаясь, поднимается по заснеженным ступеням в темный зал, заставленный велосипедами. Закрывает за собой входную дверь, но холодный воздух продолжает просачиваться сквозь швы. Выключатель света дразнит ее на другом конце фойе. Шесть шагов по черной полосе препятствий, и Оливия режет лодыжку переключателем передач. Ее проклятия эхом раздаются по лестнице. Весь семестр, на каждом домашнем собрании она бушевала против велосипедов внизу. Но вот они, по-прежнему стоят тут, несмотря на все голосования, кожа на замерзшей лодыжке содрана и вымазана велосипедной смазкой, а разъяренное чувство справедливости кричит: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!»

Но все это не имеет значения. Пять коротких месяцев, и жизнь начнется. Пусть она все еще живет в арендованной убогой комнатке с холодной водой над дешевой кафешкой, где работает официанткой, но все предстоящие преступления и проступки станут принадлежать ей одной, и это будет замечательно.

Кто-то хихикает наверху лестницы.

— Все в порядке?

С кухни доносится сдавленный смешок. Соседей по дому как обычно развлекает ее рутинная ярость.

— Просто отлично, — оживленно и весело отвечает она. Дом. 12 декабря 1989 года. Падение Берлинской стены. От Балтики до Балкан миллионы угнетенных людей выходят на зимние улицы. Из расцарапанной лодыжки на пол сочится кровь. Ну и что? Оливия наклоняется, чтобы прижать к ране сухую салфетку, останавливая поток. Жжет безумно.

НАВЕРХЕ ЕЁ ЖДУТ ОБЪЯТИЯ: два дежурных, одно насмешливое, одно холодное, а в последнем чувствуется полугодовое угрюмое желание. Оливия ненавидит этот дешевый ритуал соседей по дому, но обнимает их в ответ. Прошлой весной группа сошлась в оргии взаимного энтузиазма. К концу сентября общий праздник любви перерос в ежедневные взаимные обвинения. «Чьи это волосы в моей бритве? Кто-то украл пакетик с дурью, который я оставила в морозилке. Кто, черт возьми, засунул оставшуюся тушку индейки в мусоропровод?» Но девушка может сделать все, что угодно, когда видна финишная черта.

На кухне