Тотем. Проклятый - Дэвид Моррелл

— Но здесь невозможно построить никакую диаграмму. Пути в лабиринте не существует.

— Он, разумеется, существует. В каком месте долины начали пропадать коровы?

— Вот здесь. На западной стороне.

— А где исчезали ранчеро?

— Здесь же, на западе.

— А где находилось поле, где обнаружили тело Клиффорда?

Слотер принялся рисовать на карте большой икс.

— Необходим список всех происшествий. — Он надеялся, что в этом ему поможет Мардж. И тут же вспомнил, что и его дом находится в том же направлении, содрогнувшись от ударившей молнией мысли, что прошлой ночью он собирался воевать вовсе не с рысями.

— Нарисуй линии. Соедини точки.

Они сгрудились возле стола.

— Да, точка пересечения довольно высоко. Как ты и предполагал.

— Достаточно высоко, чтобы туда не забирались люди. Видите? Там не отмечена ни одна тропа.

— А что это за прерывистая линия?

— Железнодорожная ветка, ведущая к старым рудникам, в которых когда-то добывали золото. Теперь вся разбита…

— Добывали золото? Какое золото?

— Когда-то давно здесь были богатейшие месторождения в штате. Еще в 1895-1890-м. Там наверху даже целый городок построили.

И тут Слотер почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Боже праведный, мы были просто слепцами, — вырвалось у Оуэнза.

— Заброшенный город, — сказал Реттиг. — Они называли его Материнской Жилой. Без железной дороги добраться туда будет невероятно сложно. То есть я хочу сказать, что там нет ни фургонной дороги, ни даже тропы. Вот почему в те места сперва была проведена железнодорожная ветка.

— Материнская Жила, штольни, пробитые в скале. Если хорошо знать как, то там можно прожить долгое время. Ведь старатели жили.

— И теперь там лагерь, — сказал Слотер.

— И теперь там лагерь, — эхом отозвался Оуэнз. — И самое главное, неизвестно, что еще.

— Прошу прощения, Слотер.

В комнате прозвучал голос Парсонза. Сквозь стеклянную перегородку были видны вошедшие в большую приемную люди с ружьями. Впереди стоял Парсонз, он нависал своей тушей над остальными и рассматривал компанию, собравшуюся за перегородкой.

Слотер нахмурился и бросил:

— Опять врываетесь?

— Это в последний раз.

В комнате наступила тишина. Шелестение подошв по мягкому покрытию затихло. Офицер, сидевший за приемником, застыл, а телефонисты не договорили последнего предложения. Потом что-то бросили в трубки и положили их на рычаги. И тут же все телефоны разом зазвонили.

— Снимите трубки и положите их, — скомандовал Парсонз.

Полицейские посмотрели сначала на Слотера, затем на Парсонза.

— Я ведь приказал снять трубки.

Он направился к ним, и телефонисты, протянув руки, быстро поснимали все трубки.

— Так-то лучше. Теперь нам никто не помешает. А теперь Слотер — поднимайтесь и — шагом марш.

— Для чего?

— Я только что ввел чрезвычайное положение.

— Я не…

— Это называется гражданским арестом.

— Вы шутите.

— Улыбку видите? Я — нет. Вперед, пока я вас не заставил.

— Но ведь это несерьезно…

— Я тут не собираюсь с вами разглагольствовать. Всем известно, что вы не подчиняетесь приказам.

— Потому что вы не соображаете, что приказываете.

— Я похож на ничего не соображающего человека? Неубедительно, Слотер. Вы действуете без всякого на то основания с неподобающей вам властью. Безответственными методами. Позволили заразе распространиться, а сами устроили заговор с Оуэнзом и Аккумом с целью скрыть убийство, совершенное коронером.

— Что?

— Убийство мальчика, которого Аккум зарезал в морге. Живого мальчика. Вы, что, думали, я ничего об этом не знаю? Как только я предупредил вас, что будет судебное разбирательство, так сразу же организовал вторичное вскрытие. Разрез навряд ли можно представить очень уж профессиональным. Да-да, Аккум изо всех сил пытался замаскировать его под часть необходимой процедуры, но к сожалению сделал это недостаточно умело. Мы арестовываем всех вас до тех пор, пока не узнаем всю правду.

— Только без меня. Я ко всему этому не имею никакого касательства, — произнес Данлоп.

— Но видели достаточно, чтобы стать свидетелем. Слотер лично хвастался.

— А как насчет меня? — спросил Реттиг, вставая.

— Вас я ни в чем обвинить не могу. Но также арестовываю, хотя нет, не буду. Но вы тоже подозреваемый, — в дружеском отношении к Слотеру. Одно движение, чтобы ему помочь, — и окажетесь в его компании. Это управление слишком долго находилось в плохом состоянии. Придется немножечко его переорганизовать, прибавить вам силенок. Но больше я вас просить об этом не собираюсь. Реттиг, разоружите Слотера.

Но тот переводил взгляд с одного человека на другого.

— Давай, — сказал Слотер. — Выбора нет. Но запомни, я отплачу.

Тут Парсонз расхохотался.

— Еще бы. В собственной тюремной камере. Давайте заканчивать с этим делом.

Реттиг внимательно посмотрел на Слотера и взял у него револьвер. Мужчины, вооруженные ружьями, сформировали коридор, и четверо арестованных с охранниками по бокам прошли в него.

81

Реттиг молча стоял. Посмотрев в окно, он увидел на улице возле здания толпу рассерженных людей, — по преимуществу мужчин, которые потрясали оружием. Внезапно он почувствовал, как на него навалилась невыносимая усталость.

— Можешь мне объяснить, что этот ублюдок намеревается делать? — спросил полицейский, дежуривший у приемника.

— Боится, что Слотер его переиграет… — задумчиво произнес Реттиг.

— Но толпа там, внизу. Он же ее подстегивает.

— Он делает то, чего хочется им. Так он скажет позже… Правда, так он поступал всегда. Не-ет, у него все будет в полном порядке, а когда все закончится, сила его власти возрастет раза в два. Не хотелось бы каркать, но боюсь, что начинаются дерьмовые времена, и, что самое страшное, — остановить их приход не удастся никаким образом.

Реттиг смотрел, как толпа начала расступаться, чтобы пропустить разглагольствующего Парсонза в свое чрево…

82

Он стал как-то странно себя чувствовать. Его предупреждали, что такое вполне возможно, но он не слишком верил: укус в палец был совсем не болезненный и неглубокий. Царапин полно, но укус всего один — когда он поднял руку, чтобы защитить от нее лицо. Когда она начала бесноваться прошлым вечером, он сперва решил, что от горя жена свихнулась. Это ведь был их единственный ребенок. А затем до него дошло, что даже в очень большом горе люди себя так не ведут, и он попытался ускользнуть от нее. Но сделать это оказалось непросто. Если бы та женщина не стукнула битой жену, то он не был уверен, что смог бы ей долго противостоять. И вот — снова горе. Его жена в бессознательном состоянии. Он жалел ее и сокрушался, что пришлось применить силу, чтобы ее остановить. Боялся, что их жизнь теперь никогда не войдет в нормальную колею. Переживал, что жена может и не выжить.

А теперь еще он знал что они с женой, оказывается, подцепили какой-то опаснейший вирус, и он теперь вполне мог гнездиться и в его мозгу. Ему объяснили, что если произошло непоправимое, то за завтрашний день все симптомы должны в полной мере проявиться, а для этого его помещают в эту палату. Закрывают, если быть точным. Комната вся была обита мягкой тканью — стены, потолок, пол — окон не было. «Для психопатов», — подумал он. Да, в такой палате все симптомы могли проявляться в полной мере.

Взглянул на часы. Ему разрешили их оставить, и это несколько успокаивало. Три часа, прошло четырнадцать часов с того времени, как его укусила жена. Может быть, все и обойдется, но он чувствовал некую странность. Может, это горе? Депрессия? Еще что-то? Может, так все и начинается?

Выведенный из себя, он внезапно стукнул по мягкой стене. Затем, выругавшись, пнул ногой. Еще вчера его жизнь была идеальна. Везя Уоррена домой из больницы, он чувствовал облегчение, счастье, духовное единение с семьей. А теперь все разрушено. Сын мертв. Он снова ударил по стене. Потом рыкнул. Было так легко представить, что этот день мог бы быть совсем иным. И тут до него дошло, что только что он рычал.

В полном изумлении он замер. Да нет, это всего лишь злость. Так, ерунда. Его преследовал едкий соленый запах пота внутри комнаты. Он понюхал. Запах исходил от стен. Он подступил еще ближе и принюхался. «Значит, вот как оно начинается», — подумал он. Сомнений не осталось. И хотя по идее он должен был чувствовать все нарастающий страх, его переживания, горе и злость пошли на убыль. Он очень устал. Ему стало на все плевать. Видимо, пассивность тоже была частью нового состояния. Как будто у него был выбор!.. Его заставили примириться с неизбежностью.