Убить зло - Рекс Стаут

Ты пожал плечами:

— Просто я беспокоюсь, как бы это не оказалось двойней.

— Значит, ты не хочешь мне сказать?

— Да нечего говорить.

— Ну, не говори, только в последнее время ты какой-то грустный. В моем преклонном возрасте это здорово беспокоит, я представляла нас с тобой сидящими рядышком на солнышке где-нибудь на Средиземном море. Мы вспоминаем молодые годы и всякие остроумные выходки.

Ты спустился в подземку, направляясь в офис, но сначала зашел в табачную лавочку и позвонил Миллисент.

Она ответила сонным голосом — ты вытащил ее из постели, как всегда, когда звонил утром.

— Извини, — сказал ты, — но я не смогу зайти ни сегодня, ни завтра. А в среду у нас дома будет вечеринка до самого утра, и на Рождество мы уедем к Дику на Лонг-Айленд.

— Хорошо, — сонно сказала она.

— Мне очень жаль по поводу Рождества… Не знаю, что ты будешь делать, совсем одна…

— О, все в порядке. Мы с Грейс куда-нибудь сходим.

В офисе, когда у тебя было не очень много дел, ты сидел в своем кабинете и смотрел в окно на серое небо.

Не ждут ли тебя проблемы со стороны Эрмы? Конечно нет, в обычном смысле, но она еще никогда не испытывала такой сильный интерес без того, чтобы не удовлетворить его. Это будет конец, но это будет слишком. Ты не можешь вынести и мысли о том, чтобы она увидела Миллисент. Но она этого добьется, если у нее слишком разгорится любопытство. Невыносимо думать, что она узнает о ней, может, даже будет с ней говорить. Почему Эрма не догадывается? Двусмысленным и неприемлемым вещам лучше оставаться в тайне, поскольку их открытие не даст ничего хорошего. Тебе нужно быть более осторожным, еще тоньше притворяться, может, стоит сочинить какую-нибудь сказку, которая удовлетворит ее, и она не станет совать свой нос туда, куда не следует…

В рождественское утро вы легли спать только в пять часов. Утром ты торопливо принял душ, оделся, выпил стакан апельсинового сока и чашку кофе. К Дику вас ожидали только к трем, и на машине ты вполне мог обернуться за два часа. Оставив Эрме записку, что вернешься домой вовремя, чтобы выехать в час, ты вышел из дома и взял такси до Восемьдесят пятой улицы. Ты не видел Миллисент три дня. Может, ты и осел, говорил ты себе, но сегодня Рождество, а она одна, и тебе ничего не стоит заскочить туда на минутку, сделать ей небольшой подарок и поздравить с Рождеством. «Какой бы она ни была, — сказал ты себе вслух, — она все-таки человек». Подарок лежал рядом с тобой на сиденье в большой коробке; ты был рад, что тебе удалось вынести его из дому, потому что Эрма, к несчастью, заметила, как накануне днем ты притащил коробку домой; это разожгло ее любопытство, которое возросло бы во сто крат, знай она, что в коробке дамская шубка.

Улицы, которые ты редко видел при дневном освещении, казались тебе незнакомыми. Попросив водителя подождать, потому что ты намеревался провести там всего несколько минут, подхватив под мышку неудобную коробку, ты взбежал по лестнице и вошел в квартиру. В гостиной ее не было. Ты огляделся и крикнул: «Привет, счастливого Рождества!» — и, поставив коробку на стул, двинулся по коридору, который вел к спальне. Ты ничего не слышал, как вдруг Миллисент возникла перед тобой босая, в ночной рубашке и перегородила тебе путь в коридор.

— Счастливого Рождества, — сказала она, улыбнувшись.

Эта улыбка ее и выдала — ты никогда не видел у нее такой вымученной улыбки, она встревожила и насторожила тебя. Ты продолжал идти вместе с ней.

— Не ходи туда, — спокойно сказала она, вытянув руку.

Ты остановился и поглядел на нее.

— Грейс еще спит, — сказала она.

Ты оттолкнул ее руку, рванулся мимо и прошел дальше по коридору. Оттуда ты смог увидеть, что действительно в твоей кровати у правой стены лежит кто-то скрытый под одеялом; ты видел только длинную нескладную глыбу. Но, переведя взгляд вниз, ты увидел на полу у кровати пару туфель, которые определенно принадлежали не Грейс, а на туалетном столике валялась сброшенная рубашка и брюки. Ты сделал еще шаг вперед, затем резко повернулся и вернулся в гостиную, где присел на краешек кресла, чувствуя, что тебя вот-вот вырвет, ты с трудом несколько раз сглотнул. Ты чувствовал, что она стоит перед тобой у выхода в коридор, хотя не глядел на нее.

— Если бы ты позвонил… — заговорила она медленно и тихо.

— Замолчи! — сказал ты.

Ты ничего к ней не испытывал, ярость охватила тебя из-за твоего дома, твоей кровати. Был поруган храм, а не жрица. Ха, жрица!

Ты встал и огляделся. Тебя тошнило, и ноги были какими-то ватными. Тебе на глаза попалась коробка, брошенная на кресло, и ты кивком указал на нее.

— Это шуба, — сказал ты, — возьми ее. Забирай себе все. Надеюсь, я скорее увижу ад, чем еще раз это место.

Ты посмотрел прямо на нее; ее серо-голубые немигающие глаза невозмутимо встретили твой взгляд.

— Тебе следовало позвонить, — сказала она. — Я тебе никогда ничего не обещала. Ты прекрасно знаешь…

Ты пересек комнату, открыл дверь и, не отвечая ей, спустился вниз по лестнице. Эта лестница. Такси ожидало тебя у тротуара. Ты посмотрел на часы, увидел, что еще только начало первого.

— Поезжайте вокруг парка, — сказал ты и уселся в машину.

Перед твоим мысленным взором возникло мучительное воспоминание: ты видел самого себя в ту ночь, когда уехала Люси, сидящего на мокрой трубе, рыдающего, как ребенок, с залитым слезами лицом. Почему ты подумал об этом? Потому что сейчас тебе тоже хотелось плакать? Вряд ли. Скорее ты был близок к тому, чтобы рассмеяться, ты даже попытался это сделать, но у тебя вырвался только хрип. Почему ты подумал о том вечере? Во-первых, это было оскорблением памяти Люси — это было бы оскорблением памяти любой женщины.

И этот тип, кто бы он ни был, лежал на твоем матраце, под твоим одеялом, на твоей подушке. Его туфли валялись на ковре, который ты старательно выбирал, потому что тебе нравится, когда из постели ты опускаешь ноги на мягкий и пушистый ковер. Внутри тебя все горело, готовое к взрыву бессильной ярости. Такое никто не смеет делать, это не по-человечески. «Ублюдок, ублюдок», — твердил ты вслух.

И среди этой злобы ты вдруг ощутил внезапное чувство облегчения; ты освободился от нее! Как только значение этого озарило тебя, возмущение исчезло, и весь ты, снаружи и внутри, стал спокойным, в этом подскакивающем на неровностях дороги такси. Казалось, у тебя почти перестало биться сердце; бодро, но осторожно, чтобы не вспугнуть это умиротворение, ты начал его исследовать. Возможно ли это? Почему твоя ярость не была направлена против нее? Ты намеренно воображал себе сцены с участием этих двоих — и ты задрожал, а это было опасно. Ты больше никогда туда не вернешься, больше никогда не увидишь этого дома. И ее тоже. И ее!

Тебя поражало то, что ты не просто говорил это себе, ты действительно так думал и верил этому. В первый раз убежденность в этом пришла к тебе изнутри, от сердца.

Ты чувствовал внутри великую свободу и очищенность — тебе хотелось смеяться вслух, — проклятые чары были разрушены!

У тебя оставались там некоторые вещи и одежда. Что ж, она может прислать их тебе, вольна продать или подарить своему гостю. Конечно, не в первый раз твой матрац служил для развлечения ее приятелей — ты был дураком, когда не понимал этого. Мистер Гоуэн, мистер Пефт и бог знает кто еще. Собственно, ты знал это. Нет, не так, ты не знал, что они бывали в твоем доме. В других местах, где-нибудь в гостинице, пожалуй. Ты с удивлением понял, что все это время, с самого начала, в глубине твоего сознания было определенное убеждение — она продолжает поддерживать отношения с другими мужчинами. Ты не испытывал из-за этого ни ревности, ни негодования — просто не думал об этом. Что же ты за рыба такая? Наверное, это стало твоей второй натурой после десяти лет жизни с Эрмой. Самая хорошая тренировка для благодушного мужа. Вздор! Ты никогда не любил Эрму, так какое для тебя это имело значение? И Миллисент тоже не любил. Господи, что за пышное имя — Миллисент! Ты никогда об этом не думал. Миллисент, леди Пемброук сэра Джошуа Рейнольдса.

Ты вернулся на Парк-авеню вовремя, и вы успели с Эрмой выпить кофе перед тем, как отправиться на Лонг-Айленд.

Это было веселое Рождество. Сначала легкая прогулка на такси, чтобы подарить Миллисент меховую шубку. Затем в машине всю дорогу до дома Дика Эрма грызла тебя за то, что ты был недостаточно вежлив с тем толстым немцем, который зашел накануне вечером в библиотеку.

Она была в плохом настроении и вымещала его на тебе, как обычно.

После того как вы оказались у Дика, все пошло нормально. Были все, кроме Ларри и Розы. Даже Маргарет появилась со своим знаменитым ученым — он оказался нормальным парнем. За столом тебя посадили между Джейн и Мэри Элейр Керью Беллоуз Карр, Джейн заняла место справа от тебя, и, когда она поблагодарила тебя за подарки, которые ты послал ее детям, похлопала тебя по руке и улыбнулась тебе, ты подумал: «Милая старая Джейн»..У тебя так сдавило горло, что ты не мог говорить. Но тебе хотелось говорить, ты хотел рассказать ей о благословенном освобождении, которое обрушилось на тебя, ты хотел сказать ей: «Я счастлив, чист и свободен!» А потом, если бы она не поняла, как это для тебя важно, ты усмехнулся бы и повторил старую рождественскую шутку: «Дай мне печенье!»