Персональный ангел - Татьяна Устинова

Чувствовал? Он не способен чувствовать.

Или способен?

В какую-то головокружительную секунду она вдруг распахнула глаза, и он увидел их прямо перед собой, и, кажется, даже понял что-то, что нужно понять, чтобы жить дальше, и тут же забыл, проваливаясь в самую глубокую пропасть, из которой, конечно же, не было пути назад.

– Тебе тяжело?

– Нет, мне хорошо. Я так замерзла, а ты такой теплый…

– Я вешу, наверное, целую тонну.

– Ага… две.

– Значит, тебе все-таки тяжело.

– Нет, мне хорошо. Я…

– Да, я понял: ты замерзла, а я теплый.

– Да, и весишь целую тонну… Тимофей засмеялся, сам не зная чему.

– Хочешь, я с тебя слезу?

– Не хочу. Я не хочу, чтобы ты с меня слезал. Что ты пристал?

Он пристал потому, что боялся, что ей неудобно, хотя он очень старался опираться на локти. Она пошевелилась, и он нехотя перекатился на бок, продолжая тем не менее прижимать ее к себе. Она пристроила голову ему в подмышку и сказала оттуда:

– Ты замечательный.

Это признание привело его в восторг. Самый банальный щенячий мальчишеский восторг. Он даже выдохнул с облегчением.

– Ты что? – спросила она с интересом, все еще из его подмышки. Кожей он чувствовал, как шевелятся ее губы.

– Я рад, – просто ответил он, и они помолчали. Она чуть повернула голову и задышала ровнее и глубже, и он спросил с изумлением: – Ты что, спишь?

Не открывая глаз, она засмеялась:

– Что тебя так удивляет? Вот если бы я сейчас пустилась в пляс, вот тогда ты должен бы удивиться…

– А я бы, пожалуй, того… Мог бы… – сказал Тимофей задумчиво, оценивая свое внутреннее состояние.

– Что?

– В пляс. А?

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо, и они захохотали, как пара идиотов.

Ветер налегал на стекла. За окном стояла холодная балтийская ночь, полная шума моря и призрачного сияния весенней луны. Необыкновенная ночь.

– Тебе с утра с министром культуры встречаться, – позевывая, напомнила Катерина, плотнее зарываясь в его бок.

– Я помню, – ответил он, думая о чем-то другом. – Я все помню.

– Что тебя смущает, Тим? – спросила она осторожно. Вдруг он уже жалеет, что переспал с ней?

Он потерся заросшим подбородком о ее макушку. Ему не хотелось думать о встречах и министрах. Он был весь успокоенный, разнежившийся, теплый и томный. Каким-то краем сознания он понимал, что это ненадолго. Кончится эта волшебная необыкновенная ночь, она уже почти кончилась, начнется обыкновенный прозаический день, в котором не будет места неконтролируемым эмоциям и опасной расслабленности.

Чувствуя, что у него стремительно портится настроение, Тимофей на секунду заколебался. Возможностей было всего две – встать и уйти, о чем невыносимо даже подумать, или прижать ее покрепче, обняв гладкую розовую спину, стиснуть ногами бедра, сунуть нос ей в волосы, вдохнуть ее запах…

Катерина слегка отодвинулась, и он понял, что выбор за ним.

И это был не простой выбор.

Можно ведь убедить себя, что ничего не произошло – в общем и целом так оно и было. Можно объяснить чем-нибудь собственное звериное неистовство – в конце концов, он не старый еще мужик, с нормальным, еще не старым набором гормонов. Но откуда это совсем незнакомое чувство полной расслабленности и внутреннего покоя и ощущение правильности происходящего, как будто после долгой дороги он наконец вернулся… куда?

Ему нужно работать. Он должен обдумать покушение. Созвониться с Серегой, понять, в чем дело – в войне или в выборах. С утра встреча с министром – зачем она, к черту, нужна! – а он совершенно не готов. У него должна быть ясная и холодная голова, а ему ничего не хочется, только бы лежать рядом с этой девушкой, чувствуя ее рядом, всю – от распухших губ до странно маленьких ступней…

– Ну что? – спросила она с легкой насмешкой. – Надумал?

Она все понимала, и это почему-то его раздражало.

– Пойду я, Кать, – сказал он голосом обычного Тимофея Кольцова. – Скоро утро, тебе надо поспать.

– Спасибо за заботу, – холодно ответила она, едва удержавшись прибавить – Тимофей Ильич, и повыше натянула одеяло.

– Утром увидимся, – пробормотал он, отступая к двери, и через пять секунд оказался на свободе.

В полутемном коридоре, соединяющем гостевое крыло с остальной частью дома, он остановился, натягивая свитер. Ночь за окном была уже не глухой, а сизой, предутренней. Луна сияла сквозь голые ветки оглашенным весенним светом. Тимофей замер, глядя в парк, так и не натянув до конца свитер.

Эта девушка – твой первый и последний шанс, сказал кто-то ему в ухо. Вернись. Скажи, что просто боишься. Что не знаешь, как правильно себя вести, ведь ты привык, чтобы все было правильно. Может быть, она знает и растолкует тебе, и все в твоей жизни наконец станет на свои места. Ты же хотел рассмотреть ее поближе. Узнать, из чего состоит ее уверенное, доброжелательное, неистерическое отношение к жизни. Ты слишком поторопился и так ничего и не узнал. Вернись, еще не поздно.

Тимофей вдруг стукнул кулаком в переплет окна и почти бегом бросился в свой кабинет.

В темноте он с размаху ударился плечом о косяк и так хлопнул дверью, что вздрогнули тяжелые портьеры на окнах.

В прессу ничего не просочилось. Журналисты о покушении на Тимофея Кольцова ничего не узнали, и предвыборный штаб продолжал заниматься обычной работой.

Слава Панин с Мишей Терентьевым почти не выезжали из Калининграда, Скворцов мотался туда-сюда вместе с Катериной, а Приходченко в основном сидел в Москве, согласовывая и утрясая с Абдрашидзе детали, которые менялись чуть ли не каждый день.

“Тот берег” после публикации “цитатника”, как назвала Катерина свою подборку высказываний про каждого из кандидатов, несколько изменил тактику. Стало потише, но это напоминало затишье перед бурей. Откуда-то вылезла еще пара кандидатов, то ли от ЛДПР, то ли от фашистов, и оттянула часть голосов на себя, что моментально отметили рейтинги. Кроме того, зарегистрировался еще один кандидат в губернаторы по имени Тимур Кольцов. С ним вообще история была очень мутная, никто не знал, чей он и откуда взялся, хотя все понимали, что сделано это для того, чтобы запутать избирателей перед “последним и решительным”.

Катерина срочно сняла Сашу Андреева с крымских вин и отправила выяснять подноготную Тимура Кольцова.

Однофамилец новоявленного кандидата после покушения сделался раздражительным и свирепым, за что моментально был переименован из Кота Тимофея в Медведя Шатуна.

Работать с ним стало невозможно – он не допускал к себе Абдрашидзе, не говоря уж о Приходченко, совещания одно за другим отменял, пресс-службу на дачу больше не звал, что очень затрудняло работу – приходилось ловить его в Калининграде. Это было трудно, потому что перемещался Тимофей Ильич по родным, а также зарубежным просторам с немыслимой скоростью, и Катерина тоскливо думала, что это от нее он спасается таким поспешным бегством.