Али-баба и Куриная Фея - Ганс Краузе

Хирзе прислушивался. Склонив голову набок, он ходил от одного оркестранта к другому.

— А-а. Ещё раз… Я хочу слышать чистое «а». Яснее…

Перед Али-бабой Хирзе остановился с явным неудовольствием.

— Мальчик, — сказал он, — что ты делаешь? Где бродят твои мысли? Ты настраиваешь совсем другую струну. Внимание! Ведь это же «е». Вот «а», вот…

— Ах да, правильно!.. — Али-баба сделал вид, будто он случайно перепутал струну.

Теперь он ударил сразу по обеим струнам «а». Струны были слабо натянуты. Звуки, которые они издали, при всём желании нельзя было назвать музыкальными. Хирзе зажал уши.

— Натяни же их! Натяни!.. — сказал он раздражённо.

Али-баба не заставил себя долго упрашивать. Он так сильно натянул ослабевшую струну, что она лопнула, издав на прощание громкий, жалобный звук: пенг…

Хирзе заломил руки.

— Больше чувства, юноша, больше чувства! Что ты делаешь? Внимание! Ведь это струна, а не бельевая верёвка. Наверно, ты никогда в жизни не держал в руках музыкального инструмента?

Али-баба был достаточно честен, чтобы сказать «нет».

— Ну хорошо. Тогда слушай внимательно, и дело пойдёт на лад, — сказал Хирзе мудро и снисходительно улыбаясь.

Али-бабе стало стыдно. Он бросил на мандолину взгляд, полный отчаяния.

Рената листала учебник «Игра на мандолине», который Хирзе раздал перед занятием.

— Когда наконец мы будем продолжать урок! — сердилась она.

Но учитель натягивал новую струну на мандолину Али-бабы, и Ренате пришлось запастись терпением.

Тронув рукой плечо своего соседа, она недовольно сказала:

— Послушай, если ты опять что-нибудь пропустишь, спроси лучше меня. При настройке я тебе тоже помогу. Ты же видишь, что задерживаешь всех. Если так пойдёт дальше, мы не сдвинемся с места.

Али-баба втянул голову в плечи. О серенаде, которую он собирался сыграть своей любимой, пока нечего было и думать.

— Внимание. Будем продолжать!

Али-баба опять взял в руки мандолину. Несмотря на то что в Доме культуры было совсем не жарко, он весь покрылся испариной. Хирзе улыбнулся Али-бабе и ободряюще кивнул ему головой:

— Не теряй мужества, сынок. Истинное искусство требует жертв.

Скоро рождество

Первый снег всё ещё заставлял себя ждать, а в катербургском кооперативе уже начали продавать разноцветные стеклянные шары, бенгальские огни и мишуру. В интернате только и разговору было, что о предстоящих рождественских каникулах. Даже тот, кто обычно не очень-то рвался домой, мечтал сейчас провести рождественские дни у своих родных.

— Вы только не воображайте, что все смогут уехать! Это невозможно! — кричал заведующий хозяйством, когда его атаковали бесчисленными просьбами об отпуске. — На животноводческой ферме народ всегда нужен. Может быть, вы воображаете, что в праздники я сам буду ходить за скотиной? Так дело не пойдёт! На ферме должны остаться дежурные.

Только Али-баба не считал дни, оставшиеся до праздника. Ему было всё равно, что значится в календаре, рождество или пасха. Он не хотел никакого отпуска.

— Уезжайте все, я остаюсь добровольно, — предложил он, когда речь зашла о дежурстве на ферме.

Нет, к своему отчиму он ни за что не поедет. Лучше уж чистить навоз в коровнике. «Рождество для меня не существует, — сказал он себе. — О нём просто не надо думать. Мне подарки получать не от кого…»

Но не ошибся ли Али-баба на этот раз?

Хильдегард Мукке взяла из канцелярии ящик с личными делами ребят, работающих в имении.

Александр Кнорц, которому всегда всё нужно было знать, с любопытством вытянул шею.

— Что вы там ищете, коллега? — спросил он.

Это было сказано самым любезным тоном, так как с недавнего времени Кнорц счёл за лучшее поддерживать с Мукке хорошие отношения. Он заглянул в её раскрытую записную книжку. Чёрт возьми, с этой женщиной надо держать ухо востро!

Хильдегард Мукке ответила не сразу. Она записывала в свою книжку имена некоторых учеников.

— Придётся мне помочь деду Морозу, — сказала она наконец. — Ребятам, у которых нет родителей, народное имение решило сделать небольшие рождественские подарки.

— У меня тоже больше нет родителей, — пробормотал Кнорц, садясь за свой письменный стол, — а кто мне что-нибудь подарит?

Хильдегард Мукке, которая держала в руках дело Али-бабы, не слушала его болтовню.

— Не знаю, что нам делать с Эпике! — сказала она нерешительно.

— С Эппке? При чём же здесь Эппке? У этого балбеса есть мать и отчим. С Эппке всё совершенно ясно.

Хильдегард Мукке подняла голову.

— Ясно? Может быть, вам это ясно, но мне нет… Думаю, что Хорсту Эппке жилось бы лучше, если бы у него не было ни отчима, ни матери. Тогда о нём заботилось бы государство. А теперь парень зависит от своих никуда не годных родителей. Думаете, что на рождество он дождётся от них хотя бы доброго слова?

Она записала фамилию Хорста Эппке в свою записную книжку и сунула его дело обратно в ящик.

— Надо подумать, может быть, удастся подарить бедняге что-нибудь из одежды.

И Мукке сделала в книжке соответствующую пометку:

«Хорст Эппке — узнать номер ботинок и костюма. Спросить Стефани».

Кнорц засунул глубже под стол свои тощие ноги в обмотках. Он сердился. «Мукке собирается устроить здесь благотворительное заведение! — думал он. — А откуда взять средства на такие глупости? Разве так ведут хозяйство? Раньше, когда в имении распоряжался один человек, каждый пфенниг приносил доход. Теперь же… — Он сжал губы и не произнёс ни слова. — Лучше всего помалкивать», — подумал Кнорц. Он обложился со всех сторон бумажками и притворился, будто очень занят.

— «Скоро будет рождество, скоро праздник наш настанет…» — мурлыкал себе под нос Эмиль Кабулке, расхаживая по коровнику. Недавно он плотно пообедал у себя дома, после чего с полчасика вздремнул в кухне на диване. Жена разбудила его, угостив чашкой настоящего кофе. Пока он пил, из старого радиоприёмника образца 1931 года доносилась весёлая песенка «Скоро будет рождество, скоро праздник наш настанет…» в исполнении детского хора.

Мотив этой песенки крепко привязался к Кабулке: «Скоро будет рождество…»

Старший скотник рычал, как медведь. Ещё в школе его освободили от уроков пения из-за полного отсутствия слуха.

Наступил вечер. Малыш и Макки — сегодня они пасли стадо — уже пригнали скотину обратно на ферму. Эмиль Кабулке встречал своих коров у входа; всё стадо, таким образом, продефилировало мимо него.

— Ну, дурни, — сказал он пастухам, которые грели замёрзшие руки в карманах брюк, — как там у вас, всё в порядке?

— Одна корова заболела, господин Кабулке, — сообщил Малыш. — У неё что-то с копытами. Она здорово хромает.

Кабулке сразу помрачнел.

— Вы сами, наверно, виноваты. Я вас знаю, болваны вы этакие! Занимаетесь на пастбище своими делами, а коровы разбредаются куда глаза глядят. А потом, когда надо собрать стадо, вы устраиваете на них настоящую облаву. Какая же корова заболела?

Макки вынул руку из оттянутого кармана и показал на толстобрюхую пёструю, коричневую с белым корову. Она шла последней и заметно хромала.

Кабулке испугался. Это была его любимица — пеструха Фанни. Он побежал ей навстречу.

— Что с тобой, Фанни? — спросил он, ласково поглаживая животное. — Покажи мне, где у тебя болит.

Он начал осматривать её копыта.

Фанни не сопротивлялась. Она смирно стояла, понурив голову.

Кабулке опустился на колени около коровы.

— Хорошенькое дельце! — пробормотал он. — Вот так подарочек к рождеству!

Затем он подозвал к себе обоих пастухов и сказал:

— Смотрите внимательно.

Левое переднее копыто Фанни воспалилось и распухло.

— Мы ни в чём не виноваты, господин Кабулке! — уверял Малыш.

— Дурак! Разве я говорю, что вы виноваты? Знаете, что это такое? Ведь это панариций. Проклятая болезнь! Прямо с ума можно сойти!

Сдвинув шапку на затылок, Кабулке горестно наморщил лоб. Заболела Фанни, как нарочно Фани — лучшая корова в стаде. Кабулке вспомнил, сколько трудов он приложил, чтобы её вырастить. Он взял её к себе, когда Фанни была ещё маленькой, восьмимесячной тёлкой. «Лопай, глупышка, лопай, — говорил он ей. — Скорее вырастешь, станешь большой!» Первое время Фанни отставала в росте, была слабенькой. Но зато потом она щедро вознаградила старшего скотника за все его заботы. Она давала по двадцать шесть литров молока в день. Двадцать шесть литров великолепного жирного молока!

— Бедная моя Фанни! — причитал Кабулке, отводя корову в стойло. — Что мы с тобой будем делать? Иди скорей, иди!

Теперь Эмилю Кабулке было не до рождественских мелодий. Он перестал напевать «Скоро будет рождество, скоро праздник наш настанет…» Вся эта ерунда с рождеством начисто вылетела у него из головы. «Хоть бы нашли какое-нибудь средство против этих трижды проклятых микробов, — думал Кабулке. — Но люди есть люди. Они строят многоэтажные дома, изобретают всевозможную чепуху, а о подлых микробах панариция никто и не побеспокоится!» Нет, состояние современной науки никак не устраивало старшего скотника Кабулке из Катербурга… Вдруг он вспомнил о предложении Занозы. «Я осёл! — сказал он себе. — Надо было испробовать эти ножные ванны. Кто знает, может, это спасло бы Фанни. Какая глупость!» Кабулке готов был дать сам себе пощёчину. Но нельзя же допустить, чтобы от панариция погибло всё стадо…