Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты» - Валентин Пикуль

— Вы с моря бросьте ядра в турок. Да как следует раскалите их сначала на жаровнях.

— Есть! Мы их прожарим докрасна… Взрывая воду мутную ударами весел, тяжко прошла галера. За нею проскользили прамы. И потащились в сторону Азова паромы с пушками. От ядер раскаленных в крепости начались пожары. Все складывалось хорошо. Солдаты и матросы уже привыкли к канонаде постоянной. Так было вчера, так будет и сегодняЗемля вдруг встала на дыбы! Громадный столб огня и дыма взметнуло к облакам. Летели в стороны от крепости ошметки тел людских, кобыльи ноги, колеса от телег татарских, лохмотья сена и соломы — горящие.

Это взорвался в Азове турецкий склад пороховой.

Взволнованные, поднимались с земли солдаты русские.

— Ну, вот и все, — сказал Лесси. — Прошу капитуляции! Паша азовский Мустафа-ага в письме ответном умолял Ласси не торопить его со сдачей: он должен еще подумать прежде чем решиться. Пока паша думал, русские войска взломали палисады.

— Беречь людей, — учил Ласси офицеров перед атакой. — Солдаты наши не трава, они растут для армии не быстро… Соотношения потерь я требую такого: на сотню убитых турок вам разрешаю потерять лишь человек пятнадцать-двадцать, но никак не больше!

С тем и пошли на штурм. Капитуляцией окончилось дело под Азовом: население Ласси из города выпустил, а гарнизон был выведен из крепости без почестей — под охраной русского конвоя. Невольников из рабства вызволили. Забрали много пушек бронзовых. Внутри Азова камня на камне не осталось, — Василий Яковлевич, — обратился Ласси к генералу Левашову, — позвольте вам в презент преподнести поганый этот городишко, из-за которого Россия столь много крови потеряла, Отныне крепость снова наша, а вы азовский губернатор…

Прошу — начальствуйте!

Едва успели навести порядок в городе, как прискакал гонец:

— Из Петербурга я… Ея величество писать изволят. Ласси прочел письмо-приказ от Анны Иоанновны:

— Войскам подняться по тревоге. Идем на Крым, где Миниху везет. Идем соединить две армии!

Армия тронулась из-под Азова вдоль побережья. Ласси ехал на лошади в авангарде войск. Офицеры парики сняли, жаркие полынные ветры растрепывали им волосы. Рубашки истлели от пота. Далеко в степи авангард заметил трех казаков.

— Откуда вы, робяты? — спросил их Ласси.

— Идем на Бахмут, ищем корпус Шпигеля.

— Не врете ль вы? На что вам дался Шпигель?

— А в Крыме Миниха уже не стало — убрался… Петр Петрович еще раз проглядел послание императрицы, в котором она требовала идти в Крым через Перекоп. Ласси рассвирепел:

— Нагаек им… по двадцать! Не казаки это, а лазутчики татарские, нарочно посланные, чтобы нас с пути на Крым отворотить.

Дали каждому по двадцать. Казаки встали с земли:

— Воля ваша, а только Миниха в Крыму не стало.

— В обоз их! Под конвой…

Пошли дальше, а к вечеру снова встретились казаки.

— Куда вас черт несет, ошалелые?

— Да мы боимся… татары тут. Мы армию Миниха потеряли.

— А ще она была?

— Да шла на Украину…

Опять лазутчики? Нет, быть того не может. Ласси со вздохом развязал свой кошелек. Дал встреченным казакам по рублю.

— За что нам? — удивились те.

— За спасенье моей армии. А в обозе ваши товарищи арестованы. Я им по двадцать нагаек всыпал. Скажите, чтобы шли ко мне. Я бил их понапрасну, и за позор свой от меня получат тоже по рублю…

Армия нагнала авангард свой, стоявший на месте в степи.

Генералы обступили фельдмаршала, пившего чай возле костерка.

— Отчего стоим? Почему движение прикончено? Ласси долго следил за полетом ястреба в вышине. Крылья сложив, птица рухнула с высоты. И тяжело взлетела снова, неся добычу в когтях жестоких. Не сразу Ласси собрался с мыслями.

— Отсюда правды не видать. Боюсь, — ответил генералам, — что план кампании уже разрушен. Спасибо встреченным казакам. Если б не они, мы в Крым бы влезли, а обратно бы уже не вышли. Случай мимолетный спас армию от истребленья…

Велите солдатам нашим отдохнуть у этой речки, а завтра повернем и мы на Украину.

Ястреб забирался под самые облака. Со страшной высоты слышался слабый писк уносимого в небо зайца.

«Что же там с Минихом? Почему отступил?..»

Босые ноги солдат ступали через камни раскаленные, через лужи поноса, через трупы лошадей и верблюдов, замученных в артиллерийской упряжи. Мухи густо облипали живых и мертвых. Коляску Миниха трясло и бултыхало на рытвинах бездорожья татарского. Закрыв глаза, с пулей во рту, фельдмаршал жаждал уснуть.

Возле него, держа на сердце тряпку мокрую, изнывал пастор… Люди иногаа ложились на землю, в тоске смертной закрывали глаза. На последних милях пути в степи бросали умирать не только солдат, но и офицеров. Лишь 17 июля примчался адъютант, горланя издалека:

— Пере-е-еко-оп!..

И город этот, грязный и блошливый, вдруг показался райским убежищем для солдат великого похода. Входили в улочки, средь строений глиняных, с радостью: отсюда, казалось, и до России уже рукой подать. Радовались сухарям, скопленным в Перекопе:

— Ржаные, господи… даже не верится! Миних армию довел. Дотащил. И был мрачен:

— Не этого я ждал, и не этого ждут в Петербурге. Как я теперь отлаюсь от попреков при дворе?.. Нет ли ошибки в расчетах наших?

Манштейн, обхватив голбву, сидел над списками армии:

— Ошибки нет, ваше сиятельство. Под легендарным жезлом своим вы из Крыма вывели всего лишь половину тех войск, которые недавно в Крым вводили.

— Но убито и в полон татарами взято всего лишь две тысячи моих солдат. Неужели остальные просто умерли?.. Кто виноват?..

«И хотя я, — записывал Манштейн, — большой почитатель графа Миниха, однако я не могу вполне оправдать его ошибки в эту кампанию, стоившую России 30 000 человек… Миних часто без надобности изнурял солдат своих».

Курьерская почта заработала снова, и Миних узнал, что Ласси взял Азов, а генерал Леонтьев отобрал у турок крепость Кинбурн. Оба они справились с цитаделями вражескими, имея неслыханно ничтожные потери в людях своих. И это малость окрылило Миниха.

— Велико счастье мне выпало, — говорил он Мартенсу, — что Густав Левенвольде, мой враг жестокий, сдох уже! А то бы мне отчет суровый держать за потери свои. Меня б сожрали эти господа! А ныне граф Бирен ко мне не придирчив.

Даже ласков… Эй, кстати, позовите-ка сюда принца Гессен-Гомбургского!

Явился тот на зов фельдмаршала.

— Высокий принц, — сказал ему Миних, — я не стану спрашивать, зачем вы смуту сеяли в войсках противу моей досточтимой особы, которая при всех дворах мира столь прославлена. Но зачем вы письменно жаловались на меня графу Бирену?

— Я? На вас? — возмутился принц. — Позвольте, граф, я благородный человек и никогда бы не позволил…

— Вы благородный? Как это приятно. — Миних бровями двинул. — Так, значит, не писали в Петербург, что я дурак пьяный? Что я давно уже спятил? Что я гарем таскаю в обозе армии? Что я в безумии своем войска гублю напрасно?

— Как вы могли подумать! — огорчился принц. Миних из портфеля извлек письма принца к Бирену:

— Вот ваши пакости! Конечно, спору нет, вы очень благородный человек. Но обер-камергер императрицы нашей Бирен благородней вас оказался. И все ваши пасквили на меня мне же и переслал… Что скажете теперь, принц благородный?

— Скажу, что вы невежа.

— Немного вы сказали… Я в Гессене бывал не раз, — упивался Миних в издевательствах. — Хороший городок. Покладисты там девки. И пиво там варить умеют. И надо ж так — не повезло всем гессенским на принца! Ступайте прочь, навоз в ботфортах лакированных!

Ночью Миних получил письмо из столицы — прямо из Кабинета императрицы.

Накрыл его ладонью и сказал Мартенсу:

— Даже не распечатав, заведомо знаю, о чем тут писано. Ругают меня за то, что к Перекопу армию вернул… А разве я виноват?

Генерал-провиантмейстера, князя Никиту Трубецкого, он изрядно отколотил в шатре своем — при свидетелях.

— Вор! Вор! — кричал фельдмаршал, свалив князя на ковры и топча его ногами. — Мира постыдись… Ты жену слушайся, благо она умней тебя, дурака. А теперь встань… Анна Даниловна породит вскорости, так я тебя, сукина сына, в генерал-лейтенанты жалую. Что рот раскрыл? Кланяйся…

Князь Никита кланялся. Так и жили. Война затянулась, и каждый год Анна Даниловна исправно по младенцу приносить будет. Миних был мужчина в соку, еще крепкий. И князь Никита оттого-то быстро в чинах повышался… Эхма!

Ласси вызвали в Петербург, императрица ему заявила:

— Очумел, что ли, Миних мой? Из Бахчисарая обратно приехал на Перекопь…

Видана ли где ретирада постыдная? Ныне я по Воинской коллегии желаю охулить его. А тебя прошу осуждать Миниха… Ну?