Седьмая вода - Галина Валентиновна Чередий

и передышек, пока она не изогнется дугой подо мной, кончая. А потом снова и снова. Я заставлю ее помнить эту ночь и спустя годы. Да, я этого хотел, довести ее до состояния невменяемости. Не новичок же и знаю, как сделать, чтобы женщина еще долго, мечтательно-стыдливо улыбаясь, вспоминала, что творил в постели с ней такой безбашенный засранец, как я. И все это я собирался обрушить на Василису, и пусть потом сравнивает и думает, дотягивает ли кто до этой планки. Но каким же был идиотом, думая, что сам смогу продержаться, глядя, как Василиса отзывается на каждое прикосновение. Слыша, как вздохи превратились в стоны, а потом в хриплые отчаянные вскрики. Фантазии — ничто, бледная тень. Они лишь способ не умереть с голоду, но и рядом не стояли с реальным насыщением. Я так хотел долго-долго смаковать каждый нюанс — вкус и ощущение ее кожи, когда целовал и облизывал ее шею, грудь. Дрожь и мурашки под пальцами и прерывистое дыхание от каждого скольжения жаждущего рта, когда спускался к ее животу. Одуряющий запах возбуждения и краткое, едва заметное сопротивление, когда раздвинул для себя ее бедра. Хотел ощущать снова и снова эту судорогу, что пробегала по телу Василисы, когда я терся лицом, как обезумевший от валерьянки кот, о нежную влажную мягкость ее складок, царапая своей щетиной. Ее первый хриплый крик и спазм мокрой плоти под моим вторгшимся языком был как новая доза кайфа в мою кровь. Василиса реальная, просто лежащая на спине, открытая, доступная и содрогающаяся от любого моего действия стерла из памяти все даже самые грязные фантазии, посещавшие меня в жизни. Это был тот момент, когда понимаешь: вот еще один маленький шаг и все — большего тебе просто не надо. И когда она остервенело впилась в мои волосы, буквально взлетая на диваном и выгибаясь так, что мне показалось, что сломает себе шею, я окончательно сорвался. Просто больше не мог быть нигде, кроме как внутри ее тела, или просто бы сдох. Причем прямо сейчас, пока ее еще трясет и гнет отзвук ее первого оргазма, данного ей мною. Схватив Василису за бедра, я рывком сдвинул ее ниже, вклинивая свои между ними. Не давая ни секунды обоим, рванулся вперед в обжигающую глубину ее тела, торжествующе рыча, как дикое животное… и тут мое ликование обратилось болью и кошмаром.

Нет, Василиса даже не кричала. Но я по гроб жизни не забуду, как она из податливой и мягкой в одно мгновение стала словно деревянной, стиснув меня в своем теле так, что за малым не заорал. Ее и без того большие глаза распахнулись до предела, а лицо так побледнело, что пугало в темноте. Сказать, что я был испуган и шокирован — ничего не сказать. Когда мой язык перестал быть куском камня, я начал нести какую-то ахинею. По сей день не помню что. Сокрушался, умолял о прощении, говорил, что ни за что бы не сделал так, если бы знал, упрекал, что не сказала. Меня трясло, как в ознобе, от чувства вины и резало на куски Васькиной болью. Стало бесконечно стыдно за свой проклятый член, что продолжал стоять чертовым колом, по-прежнему наверняка мучая ее. Попытался отстранится, но она не пустила.

— Я хочу знать… до конца, — повторила она свои слова и обхватила мою поясницу ногами, одновременно протяжно выдыхая и расслабляясь.

В какой-то момент я хотел сказать, что просто не могу, это невозможно, но Василиса притянула мою голову, и сколько бы я не материл себя, но снова улетел от ее поцелуя. Какая, на хрен, польза от того, что я знал, как сделать будет лучше, если ничего уже не вернешь. Это все равно, что прыгнуть со скалы и вдруг передумать в полете. Назад уже не вернешься — или отращивай крылья или падай на камни. Да и кто сказал, что я хотел вернуться?

— Покажи мне, как это… со мной, — шептала Василиса между поцелуями, и мне, опять охмелевшему, было плевать на слова, важен лишь ее голос и тихий вздох, когда я позволил себе двигаться. И новое его повторение, и еще, еще… А еще она смотрела… невыносимо-сладко убивала меня этим взглядом, от которого я за пару вдохов опять завелся до невменяемости. Возбуждение вернулось, став еще в десять крат сильнее от пережитого потрясения. Мои глаза метались от лица Василисы к нашим телам, прямо туда, где я наглым агрессором раз за разом все быстрее погружался в нее. И вдруг вина и любое ощущение ошибочности и неправильности случившегося исчезли. Так должно быть. Отданное добровольно желаю присвоить навсегда и сделаю это. От этой мысли меня накрыло таким диким оргазмом, что я глотку сорвал, выпуская его из себя наружу. Василиса все смотрела, делая мой финал еще острее, а я позволял ей увидеть все, что она со мной делает. А потом мы лежали в темноте и тишине, и в этот момент все между нами было правильно и совершенно. Вот только первые же слова все испортили.

* * *

Резко открывшаяся дверь вагончика чувствительно двинула мне в спину, и наружу вывалился взъерошенный Геша.

— Ой, черт, Седой, прости ради Бога! А ты чего здесь? Тоже подышать надо?

— Мне-то надо, а вот тебе, неугомонному сочинителю семейных хроник, чего не спится?

— Угу, — только и ответил. — Я вчера, похоже, чуть перебрал. Не сильно достал тебя разговорами? Со мной такое бывает, — немного виновато посмотрел на мою мрачную физиономию парень.

— Да нет. Все норм. — За исключением того, что ты был на волоске от принудительного погружения в сон самым неприятным образом.

— Просто, знаешь… стал что-то задумываться о семье, детях. Пора уже, наверное. Опять же, вот как смотришь на Шона с Рыж, Манки, остальных наших женатиков… как-то хочется такого. У тебя такое бывает? — Да что ж сегодня за день-то такой. Точнее уже ночь глубокая.

— Нет, у меня такого не бывает. Меня все в моей жизни устраивает, — соврал я и поднялся. — Я спать.

ГЛАВА 13

Василиса.

Утро началось как в сказке про Хаврошечку — с первыми петухами, примерно в начале четвертого. Неугомонная Леся подхватилась и пошла в машину, разумеется, ворчащий Шон потащился за ней. Я проснулась от двойного шарканья ногами и переругиваний громким шепотом возле самого крыльца. Все же жизнь в квартире за наглухо закрытыми пластиковыми окнами приучила меня к полной тишине ночами, а здешние тонкие стены явно не справлялись