Девочка на шаре - Марина Друбецкая

— Вот, собственно, и все, что могу сказать. Наверное, опять проигрался в пух! Вы не знали, что он делает ставки на ипподроме? Уже несколько лет! Надеется получить куш и пустить его на свои технические разработки. Ну вы понимаете — здесь мы имеем дело с целым выводком мыльных пузырей! Уток на нашем пруду видели — птицы в теле, не правда ли? Вот таких же рубенсовских форм и мыльные пузыри.

Эйсбар, не снимая пальто, присел к столу, пил чай и хмуро молчал.

— Посмотрел бы я, сударь, как бы вы хохотали, будучи на моем месте, — произнес он наконец. Эйсбар взял из сухарницы несколько баранок и распрощался с доброхотом.

Около будочки тира крутились два мальчугана — то подходили к прилавку, то, прыснув, отбегали в сторону.

— Боятся, коротышки, взять в руки ружье, но рано или поздно поймут, что плюшевого павлина иначе как выстрелом не прикарманить, — говорил, приветствуя Эйсбара, владелец тира. Эйсбар усмехнулся: «плюшевым павлином» он назвал сегодня Долгорукого. — Сколько пулек желаете, господин хороший? — суетился хозяин, заполучивший наконец клиента.

— Да я, знаете, не очень в этом деле понимаю, — сказал Эйсбар, однако уже позволял снять с себя пальто и разминал плечи.

Холеный тонкий приклад оказался очень удобным, в павильоне зажегся свет, на стенде забегали фигурки-мишени. Сухой щелчок выстрела прозвучал недостающей нотой в звуковом маскараде, который происходил у Эйсбара в голове.

— Рука у вас крепкая… Как позволите величать?

— Сергей Борисович.

— Да-с, крепкая. Однако павлины сразу в руки не даются. Желаете еще пулек?

Эйсбар покачал головой.

— Дайте лучше мальчишкам пострелять — я заплачу.

— Как угодно, сударь.

«Итак, Викентий — игрок, я сам — стрелок, — стучало у Эйсбара в голове. — Малышка Ленни — авангардист, которому прочат мировое имя. Булочник завтра окажется балетмейстером, а Жоренька — собственником сибирской магистрали. Все не то, чем кажется. Не то…» Он переходил мостик над прудом, под которым собралась целая стая уток, и вдруг наперерез им двинулся из камышей черный лебедь. Он стремительно мчался по поверхности воды, пеня ее лапами. Эта кутерьма была неожиданным взрывом — секунду назад Эйсбар подумал, как молодо и покойно в лесу, как корабельные сосны, пахнущие смолой, похожи на картинки в детском учебнике природоведения. И ярко-розовый клевер, и свежая июльская трава — все выглядит слишком девственным, чтобы быть настоящим. Лебедь между тем разогнал мелкую птицу и в одиночестве царственно кружил в центре пруда. «Выправка надменная — как у Александриди в ранний период его безумия. Где же этот хлыщ?»

Вдруг он вспомнил, что здесь, в Серебряном Бору, они когда-то были с Жоренькой на поганой дачке. Творилось там довольно немыслимое, гниловатый запах гашиша стоял в саду плотным туманом, и толстушка-хозяйка, помнится, уверяла, что он очень полезен для овощных культур — особенно чарует морковку. Впрочем, помнится, ее фарфоровый ротик был в некотором смысле неплох и готов на многое. Жоренька, кажется, был частым посетителем милого притончика. На какой же улице это было? Эйсбар пошел по наитию — миновал пролесок, липовую аллею, вдоль которой стояли деревянные дачи начала века, свернул в сторону реки и уткнулся в знакомый дом: горизонтали и вертикали темного дерева, финская конструкция.

Его пустили без удивления, как будто бы он был даже зван. Странным образом в доме чувствовалось смещение времени: шторы опущены, общество — человек семь, не больше — одето по-вечернему и явно готовится к ужину. Висел небольшой запах перегара, перебиваемый парами отличного коньяка, где-то в задней комнате то ли заканчивался концерт, то ли играла пластинка — звуки скрипки прерывались жидкими аплодисментами, прозвенел крик «браво!», и все стихло. К столу вышло еще двое. Хозяйка, дама с фарфоровой кожей и упругими, как у малыша-бутуза, щеками, кажется, вспомнила Эйсбара, и румянец оказался ей к лицу. Кухарка внесла блюдо с птицей. Весь этот разгар вечернего праздничного веселья виделся несколько странным в будничное утро: будто в доме часовая стрелка пущена в другую сторону. Эйсбара приняли за своего, усадили за стол, начались тосты. Эйсбар в нетерпении ерзал на стуле. Минут через десять, улучив момент, он подошел к хозяйке и, не пускаясь в долгие объяснения, поинтересовался, нет ли тут где-нибудь на антресолях господина Александриди.

— Александриди… — мечтательно повторила толстушка. — Ах, если бы! С ним очень весело! Да и с вами мы не скучали, — пропела она, глядя Эйсбару в глаза.

Он увидел, что сфокусировать взгляд она не может и пребывает, вероятно, в сладком тумане грезы. Так же чувствовал себя и ее супруг — господин чиновничьего вида с треугольной бородкой и в сюртуке. Контраст между мещанской внешностью этой пары и ухмылками разодетых бесов, которые, совершенно очевидно, правили их рассудком, был презабавнейший. Эйсбар оставил их и прошел по задним комнатам — вдруг Жоренька где валяется. Но — нет. В кабинете крутилась под иглой патефона закончившаяся пластинка. Эйсбар машинально поставил новую. Собрался было уходить, но вдруг передумал. Решил дать себе короткую паузу: выманил фарфоровую из гостиной, затолкал в одну из спален — собственно, кто кого толкал — и позволил ей занять ее бестолковый рот хоть каким-то стоящим делом.

— Вспомнил. У вас редкого оттенка зеленые глаза, — произнес он, глядя сверху вниз на ее старания. — И кажется, правый и левый — несколько разного цвета, не правда ли? — Дама кивнула. Потом приостановилась:

— Хотите, пригласим кого-нибудь из гостей? — спросила она Эйсбара, меланхолично улыбаясь. — Было бы неплохо.

— О, это, милая, оставим для Александриди. Мне уж теперь не до того. Но где искать оболтуса, не подскажите? Дайте хоть какую-то идею!

Фарфоровая, не отнимая рта, произвела пальцами пантомиму — дескать, напишу адресок. И написала, пока Эйсбар приводил в порядок костюм.

Пока он добирался до города, начало смеркаться. Заехал в монтажную — пустые хлопоты. Стул Викентия пуст, одиноко стоит на столе его вымытая чашка, в которую обычно налит крепкий сладкий чай. Эйсбар достал из кармана записку с каракулями Фарфоровой: адресок отсылал на Олений Вал. Наверное, где-то в Сокольниках. Однако длинному дню с чумными разговорами и дачными утками пора было кончаться. Хотелось домой, в свое тепло, заказать из ближайшей ресторации ужин и посидеть в тишине за куском мяса и стаканом портвейна. Бросить все — снимать детективы. Уехать… Куда? В Крыму построили русский Холливуд. Нет, там уже наверняка слишком многолюдно. В Сибири студий нет. Лучше в Берлин — немцам понравилась «Защита Зимнего», точно дадут работу.

Время стало двигаться по загадочным траекториям, более всего напоминающим Эйсбару странные углы: дни казались многообещающими и неожиданно быстро сходили на нет. Пятница сменяла вторник, как будто через среду и четверг время следовало без остановки. След Викентия простыл. Без него монтаж кружил на месте. Фильмовые перипетии накапливались у Эйсбара в голове и уже несколько подгнивали. Однажды утром он в конце концов поехал в Сокольники искать Жореньку.

Автомобиль мчался вдоль извилистой набережной реки Яузы: черные изломы голых лип, вертикали труб и горизонтали фабричных корпусов темно-красного кирпича, туннели, в которые то и дело ныряло авто, — дорога напомнила Эйсбару о детективном сюжете, который крутился у него в голове. Выложенный из черного камня массивный дом прятался в леске. На звонок вышел сам Жоренька. «Актер Актерыч», — усмехнулся Эйсбар. Жоренька выглядел на удивление авантажно: на славу отмыт, волосы подстрижены и гладко зачесаны назад, в черном шелковом шлафроке, источает изысканный — лимонный — запах одеколона, с сигариллой в мундштуке. Он выпрямился и в целом вернулся к былой величавой поступи.

— Сергей Борисович Эйсбар, гений русской кинопостановки! — провозгласил он, как будто Эйсбар ступал на подмостки, а там, в глубине комнат, располагался не видимый пока партер.

— Что с вами, Жорж? — сухо спросил Эйсбар, сбивая пафос. Он прошел в гостиную и, не снимая пальто, сел в кресло. Великолепный, однако, интерьер. Пятиметровый потолок с цветными витражами, черного дерева обивка стен и лестница, уходящая к внутреннему балкону, громадный камин, на панели которого вырезана новомодная египетская живность: сова с телом юноши, сова с человеческими руками. Как же клоун Александриди сподобился разместиться в эдакой роскоши?

— Со мной?! Со мной происходят дивные вещи, мой друг, — разглагольствовал меж тем Жоренька. — Сегодня позирую для скульптуры Ворона-освободителя. Айда со мной? С вас тоже мерочку снимут! А?

— Какую мерочку, Жорж! Вы опять бредите?! Вы, полагаю, читали гнусный пасквиль в «Московском муравейнике»? Что за история? Откуда у них пленка из «Защиты Зимнего»? Что все это значит?!