София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

раз со смыслом, — возразил Евгений, выбравший место по соседству с Вячеславом именно потому, что его полотна отличал несвойственный уличной живописи мифический символизм.

— Скажем так, кого интересует смысл, у того обычно не бывает денег. Вообще-то я здесь не ради продажи стою.

— А ради чего?

— В основном ради общения. На ярмарку приходят мои друзья и даже преподаватели. Видишь того старика? — Вячеслав покрутил головой в сторону пожилого художника на другой стороне аллеи. — Когда-то Геннадий Иванович был самым востребованным художником в городе. Рисовал плакаты к праздникам и монументальные полотна. По его эскизам создавали мозаики и скульптурные композиции для зданий соцкультбыта. Он иллюстрировал книги, которые расходились стотысячными тиражами. Чем только он ни занимался! Потом вдруг наступила перестройка — и он тоже перестроился, стал главным критиком соцреализма. Я тогда был его студентом, помню, как на одной из лекций он признался, что всю жизнь мечтал быть сюрреалистом, как Магритт, Кей Сэйдж. Представляешь?

— И что ему мешало?

— Он во всем обвинял советский режим, диктовавший ему, что и как рисовать, чтобы не остаться без куска хлеба. В начале девяностых он носил на руках либеральных политиков, разваливших Союз, потом быстро выяснилось, что разграбленной стране нет никакого дела до искусства. Уехал в Берлин, прожил там пару лет и вернулся обратно. В Европе ведь и без него художников хватает. Как видишь, теперь Геннадий Иванович занимается лубочной живописью, а когда выпьет, начинает вспоминать советские времена, когда у него отбоя не было от больших заказов.

— Получается, сейчас ему тоже «режим» мешает? — усмехнулся Евгений. — Может, проблема все-таки в нем самом. Всегда есть что-то, что мешает. Воздух мешает разгоняться атлету, но он бежит и продолжает дышать благодаря воздуху, который мешает ему разгоняться.

— Вот-вот, — покачал головой Вячеслав. — Мне жаль таких художников-конформистов, хотя, ты знаешь, рано или поздно любой профессиональный художник становится приспособленцем того или иного жанра, стиля, направления. Особенно, когда приходит популярность, и от тебя начинают чего-то ожидать, либо когда художник сам начинает ожидать от себя безупречных образов. Для нас это самая опасная штука…

— Почему? — вырвался вопрос у Евгения.

— Может показаться, что тебе чего-то не хватает. Новых эмоций, наблюдений, более сильных впечатлений, именно так сходят с ума и рушатся судьбы. Но для настоящего творчества нужен просто чистый холст, тишина, песок нехоженого пляжа, очищение от всего того, что загрязняет наше восприятие.

В словах художника сквозило что-то выстраданное, о чем он не хотел вспоминать, тем более, рассказывать, и Евгений решил его поддержать:

— От избытка впечатлений сознание запутывается точно так же, как от их недостатка. Темной ночью мы видим свет от далеких звезд, тогда как в яркий солнечный день не видно ни одной звезды, и даже пламя свечи незаметно. Есть такой психофизиологический закон Вебера-Фехнера, если внешние раздражения возрастают в геометрической прогрессии, ощущения от них изменяются в арифметической.

— Да, я где-то читал об этом. В какой-то момент для получения новых впечатлений начинают требоваться раздражения, разрушающие нервную систему человека и дальше общественную, — добавил Вячеслав. — Ты не читал «Игру в бисер» Германа Гессе? Он приводит подобный пример из истории музыки. Об этом еще древнекитайские поэты писали, если деградирует музыка, это предвестие гибели государства и общественного уклада. Поразительно, правда? Музыкальные тона могут разрушать цивилзации.

— Либо создавать, только это сложнее.

— А ты случайно не психолог?

— Нет, просто книжки разные читаю, правда, до Германа Гессе пока не добрался.

— Отличный писатель, рекомендую. Кстати, он тоже увлекался индийской философией, хотел познакомить народы Европы с восточной мудростью накануне войны. Понятно, что из этой затеи ничего не вышло, — Вячеслав неожиданно прервался, вспомнив о чем-то. — Слушай, я скоро сворачиваться буду. Намечается посиделка в кофейне «Цэ квадрат», если хочешь, поехали со мной.

— «Цэ квадрат»? — улыбнулся Евгений. — Как скорость света в квадрате?

— Вообще-то от названия одной картины, изображающей доказательство теоремы Пифагора: «А квадрат плюс Бэ квадрат равно Цэ квадрат», — объяснил Вячеслав. — Но, думаю, скорость света в ней тоже подразумевалась.

Постояв еще минут пятнадцать-двадцать, Вячеслав набрал чей-то номер, о чем-то переговорил по телефону и стал снимать картины с раскладного витража. И надо же такому случиться — в это самое время возле работы Евгения задержалась девушка в длинном бежевом пальто. Она спросила, сколько стоит картина, однако за разговором с Вячеславом Евгений так и не придумал цену, и в ответ только пожал плечами. Выглядело это довольно странно, даже как-то комично. Недоуменно на него взглянув, девушка прошла дальше.

— Даже если бы ты назвал цену, она бы вряд ли купила, — прошептал Вячеслав.

— Постойте! — Евгений вложил картину в бумажный пакет и догнал девушку. — Если картина вам понравилась, разрешите подарить ее на память, я все равно в ценах не разбираюсь.

— Спасибо, это так неожиданно, — еще больше удивившись, произнесла девушка.

Евгений тоже не ожидал, что на морозном воздухе кто-то остановится и обратит на его картину внимание. Тем не менее, в действительности он пришел сюда именно за этим. Он не думал о том, как продать картину, ему хотелось в чем-то убедиться, и поведение девушки, несмотря на всю кажущуюся нелепость ситуации, полностью совпало с его желанием, которое он осознал лишь сейчас. Он испытал какую-то непередаваемую детскую радость, как будто подарил не картину, а само время и жизнь, и последовательность неких действий, которые ни с кем больше не повторятся. В этой радости не было ничего материального, ничего от мира сего, где люди радовались лишь тогда, когда могли что-либо продать или купить.

— Правильно сделал! Даже завидую тебе почему-то, — признался Вячеслав. — Так что, мы едем в кофейню или нет? А то за мной уже приехали.

На обочине дороги стоял внедорожник с затемненными окнами, в багажник которого Вячеслав по-хозяйски составил полотна. Евгений подумал, что этот большой сверкающий автомобиль как-то не сочетался с образом художника в стареньком свитере и китайском пуховике, который торгует картинами на ярмарке.

Забравшись в кожаный салон, он увидал за рулем эффектную даму в стрекозиных очках. Она завела машину, когда Вячеслав сел на переднее сиденье, и поехала, не произнося ни слова. Скорее всего, она не одобряла того, что с ними едет какой-то незнакомый человек. Евгений почувствовал себя неловко, и это чувство только усилилось, когда автомобиль остановился возле кофейни.

— Кто к нам пожаловал! — широко распростер руки Вячеслав, подходя к респектабельно одетому посетителю, сидевшему в кафе. — Давно тебя не было видно. Опять в Тунис летал?

— Нет, слишком много дел накопилось, — коротко ответил посетитель, боковым зрением изучая Евгения, стоявшего рядом с Вячеславом.

Респектабельный посетитель обладал тем типом мужского