Дело о лазоревом письме - Юлия Латынина

– А вы сами когда-нибудь любили? – спросил Шаваш.

– Не знаю, – сказал Шан’гар, – а вот про моего старшего брата есть очень хорошая песня.

Шаваш попросил рассказать историю про старшего брата, и Шан’гар рассказал:

– У князя горных ласов по имени Идлис Непоседа была красавица-дочь, и в нее влюбился один раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие песни о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей влюбилось в нее из-за этих песен. Когда мой старший брат услышал эти песни, он потерял сон и покой, он ворочался на постели ночами, но отец запретил ему свататься к ней, потому что наши роды враждовали. Вот однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала засада. Отец вынул меч и стал драться, а брат только вертелся за щитом, не вынимая меча. «Вынимай меч!» – закричал отец. А брат: «Клянусь, я обнажу свой меч не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься к дочери Идлиса Непоседы!» – «Сватайся, – заорал отец, – пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый». Вот после этого они отбились от засады, вернулись домой и стали снаряжать послов. Брат мой приготовил уже свадебные подарки, но вдруг засомневался. «А что, если этот певец врал! – подумал он, – в конце концов, я влюбился в нее со слов какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася или на овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе своих сватов и погляжу на невесту!» Он взял и поехал с собственными сватами. К его изумлению, отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат увидел девушку и сказал себе: «Поистине, этого певца мало повесить, ибо все его сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не было и не будет».

А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в холод. Он выиграл первую партию и спохватился: «А на что мы играем?» – «На деньги, – ответила невеста». «Нет, на поцелуй! – закричал брат. – Я выиграл партию, а значит, и поцелуй!» С этими словами он схватил ее в руки и стал целовать, а потом, осознав опасность происшедшего, выскочил в окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей о странном поведении свата. «Не бойся, – сказала нянька, – этот сват был сам молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал». И так они любили друг друга и были счастливы, – сказал Шан’гар, – а когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.

«Надо же, – подумал Шаваш, – а эти варвары совсем как люди.»

А Шан’гар погладил Шаваша и сказал:

– Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами удивительные штуки, от которых радуется сердце, но в вашей империи ничего не делают даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Амадией и за молодым господином, потому что молодой господин находится всецело под влиянием покойницы, и как бы он не навредил отцу.

Глава седьмая,

в которой некий осуйский купец наносит визит алхимику и в которой выясняется, что когда государь меняется к человеку, то даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому

Усадьба, где хозяйничал господин Амадия, спускалась к самой реке. У пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот, похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый кабачок, с верандой, приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках.

Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из усадьбы, и среди них – одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником и расписывал простую бумагу так, что она походила на билеты государственного казначейства. После того как его брата сварили за это в кипящем масле, он исправился.

Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе Амадие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том, что Амадия произошел от свиньи, съевшей императорский персик, рабочие слышали, но сомневались.

– А много ли он платит? – спросил Шаваш.

– Сто розовых в месяц, отвечал бывший художник, – в полнолуние и в первый день молодой луны.

До полнолуния оставалось два дня, и художник горько вздохнул, вспоминая те времена, когда брат его был жив.

В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись, и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и сам Амадия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге, оба они направлялись в храм Двенадцати Слив.

Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом. «Удивительное дело», – подумал Шаваш, вспоминая золотистые башенки и утопающие в зелени павильоны городской усадьбы императорского наставника: поистине по красоте это место было приближено к небу, и если рай есть на самом деле, то не иначе, как он расположен над усадьбой Андарза. Между тем он не пробыл в усадьбе и пяти дней, как молодой господин велел ему шпионить за Иммани, Шан’гар – за молодым господином, а Андарз и Нан – за Иммани, Шан’гаром и Амадией, вместе взятыми. «Если дело пойдет так дальше, – подумал Шаваш, – то сегодня Амадия должен попросить меня следить за Шан’гаром».

Храм Двенадцати Слив находился по ту сторону реки, посереди четырехугольного пруда, поросшего белыми тысячелистными кувшинками. К храму вела дамба, чья узость напоминала об узости добродетели. Середина храма была перетянута золотой аркой, а за ней стояла статуя Бога Правосудия с весами в руках. Наверное, он измерял, кто больше даст.

В дальнем углу пустого храма играла кучка детей. Эконом поставил перед богом жертвенную корзинку, стукнулся носом о пол, испещренный молитвами, и молился довольно долго.

После этого супруга его направилась в часовню Исииратуфы, а эконом ушел в домик для еды. Перед домиком продавали связки прутьев, приносящие счастье, и эконом Амадия купил себе несколько связок. В домике для еды пожилой монах поставил перед ним целое блюдо ароматных блинов, свернутых трубочкой. Блины плавали в соусе из масла, сахара и шафрана. Амадия принялся жадно есть блины. Немного погодя он поднял голову: над столом стоял осуйский посланник Айр-Незим.

– Какая неожиданная встреча! – сказал осуйский посланник, оглядываясь, нет ли вокруг свидетелей.

Они уселись за стол и стали есть блины. Служка принес им вино в белом кувшине, и Амадия вылил первую чашку в священный прудик и сказал, что делает это во здравие Осуи.

Дело в том, что, как уже было замечено, эконом Амадия очень хотел бы перебраться в Осую. Он устал от непрерывных притеснений со стороны императорских чиновников, и ему казалось, что, как только он приедет в Осую, он сможет застроить своими станками половину города и одеть ими половину мира.