По следам неведомого - Ариадна Громова

И, конечно, после такого быстрого продвижения дел в СССР, Осборну и Мак-Кинли было куда легче разговаривать со своей родиной. На Англию не могла не подействовать энергия и щедрость, проявленные руководителями нашей страны.

Экспедиция в Анды требовала, разумеется, куда более сложной и трудной подготовки, чем гималайская. Там экспедиция двигалась в строго определенное место по заранее разведанному маршруту; было, хотя бы в общих чертах, известно, с чем придется столкнуться и как надо будет действовать… А тут сплошная неизвестность: лишь самые приблизительные указания, в какой местности предстоит производить поиски; полное незнание этих диких и пустынных краев… К тому же никто из участников экспедиции (за исключением всезнающего Мак-Кинли) не знал ни испанского языка, на котором объясняется значительная часть населения Южной Америки, ни языков индейских племен, обитающих на этом мало исследованном континенте.

С этой экспедицией было вообще больше хлопот, хотя бы потому, что она отправлялась на долгий срок и участников здесь намечалось гораздо больше, чем в первой. Как-то само собой получилось, что Соловьев больше занимался общими организационными вопросами и подбором кадров, сэр Осборн осуществлял связь с Англией и вел необходимые переговоры, а неукоснительный и всеведущий Мак-Кинли почти целиком взял на себя хлопоты по снаряжению экспедиции. Мы потом не раз выражали ему свое восхищение — так он был точен, (предусмотрителен, изобретателен, я оказал бы даже — остроумен, если б наш милейший Мак-Кинли не был начисто лишен чувства юмора и даже, кажется, способности улыбаться. Несомненно, надо быть своего рода гением, чтоб в таких сложных обстоятельствах, за такой короткий срок снарядить большую экспедицию и не сделать при этом ни единого просчета, даже в мелочах.

Впрочем, не надо думать, что каждый отвечал только за свой участок работы. Нет, скорее это был Совет трех. Все важнейшие вопросы обсуждались втроем. Подготовка шла очень слаженно, Соловьев и англичане были вполне довольны друг другом.

Думаю, опять-таки, что нет смысла посвящать читателя во все сложности этой подготовки. Достаточно будет оказать, что подготовка к экспедиции благодаря исключительной энергии и целеустремленности наших руководителей была успешно закончена в рекордные, почти фантастические сроки. Я думаю, читателям ясно, что торопливость эта оправдывалась тем, что мы направлялись в южное полушарие я должны были попасть туда в период года, который там соответствует нашему лету. Поэтому Соловьев, Осборн и Мак-Кинли и добивались всеми силами, чтоб экспедиция смогла выехать не позже начала ноября.

И они этого добились. Мы очень весело и шумно провели в Москве первый день праздника, а на второй уже прощались с друзьями и родными на аэродроме: мы летели во Владивосток, чтоб оттуда морем отправиться к берегам Чили. Весь багаж экспедиции заранее был отправлен во Владивосток, и Мак-Кинли полетел туда немного раньше, чтоб самолично проследить за его прибытием и погрузкой на корабль.

Маша тоже ехала с нами. Ее включили в состав экспедиции как ботаника: в штате экспедиции были предусмотрены различные специалисты. Ведь мы собирались работать в совершенно незнакомых краях, чтоб искать неизвестные следы неведомых существ. Вполне понятно, что нам нужны были специалисты, которые могли хотя бы указать, что является нормой и что отклонением от нормы, и почему.

Что и говорить — можно было найти более опытного специалиста, чем Маша. Ведь ей было всего 24 года, и она не так давно окончила университет. Правда, известный опыт Маша уже накопила и именно в области высокогорной флоры — не случайно и я с ней познакомился в горах! А в дальнюю, трудную и опасную нашу экспедицию вряд ли пошел бы умудренный опытом, но зато отягченный годами и болезнями специалист. Мы набирали преимущественно молодежь — здоровую, крепкую, со спортивной закалкой и, по возможности, с альпинистскими навыками. В сущности, единственный, кто внушал нам опасения в этом смысле, был сэр Осборн. Мы решили, что в случае необходимости оставим его в каком-нибудь горном селении или просто в удобном базовом лагере.

Так что удивительно тут не то, что Машу включили в состав экспедиции, — тем более, что об этом позаботился лично сам Арсений Михайлович, — а то, что она вдруг сама изъявила желание поехать. Впрочем, и это не очень удивительно.

Произошло это после долгой ее беседы с Соловьевым. Я уходил в коридор звонить по телефону, бегал за папиросами, оставляя их вдвоем. Как я и ожидал, Соловьев произвел на Машу сильнейшее впечатление. Я понял это сразу, увидев, как Маша слушает его, чуть прикрывая глаза рукой (была у нее такая привычка в минуты волнения), как горят ее щеки. Я даже ощутил укол самолюбия. Ведь вот здесь, в этой комнате, я столько раз так горячо, с такой тоской просил ее поверить, быть по-настоящему вместе, а она только головой качала! А Соловьеву она верит, хоть он ее как будто бы и не убеждает особенно, просто рассказывает о провале гималайской экспедиции, о новых замыслах, о своих хлопотах, об английских друзьях… рассказывает с веселой, чуть насмешливой улыбкой, будто и не придавая особого значения тому, что говорит. Нет, решительно, никогда Маша не любила меня по-настоящему, — думал я тогда, — я ей все казался мальчишкой, которого надо воспитывать и держать в руках. И когда я вдруг резко свернул куда-то в сторону с намеченного ею пути — она пришла в отчаяние и не знала, как к этому отнестись. А пришел другой человек — опытный, зрелый — и ему она верит безоговорочно, с его слов легко воспринимает идеи, еще вчера казавшиеся ей пустыми бреднями. Вот уж типично женская манера восприятия, — со злостью говорил я себе, — субъективная, ненадежная, опирающаяся больше на эмоции, чем на интеллект!

Потом, постепенно я понял, что был неправ. Во-первых, разговор с Соловьевым послужил просто последним толчком. Замкнувшись в обиде и ожесточении, я не замечал, что Маша уже иначе относится ко всему, что происходит. Она говорила, что перемена в ней началась с того вечера, когда мы слушали загадочную передачу по радио и Бершадский пришел с пластинкой. Во-вторых, хоть Соловьев глубоко поразил ее воображение, но энтузиасткой нашего дела она не стала. Это-то я понял сразу.

— Все же, Шура, — говорила мне Маша, — я должна тебе честно сказать: хотя в тот вечер я как-то начала верить в реальность небесных гостей, мне и сейчас больше всего хотелось бы, чтоб все было по-прежнему.

— И сейчас ты этого хочешь? — опросил я, заранее угадывая ответ. — Неужели и сейчас, Маша?

— Да! — сказала она, прямо глядя мне в глаза. — Да! Можешь считать меня мещанкой, эгоисткой, трусихой. А я бы просто мечтала повернуть все назад. Вот снова апрель, но ты не едешь в Гималаи. Вот июль — мы едем вместе отдыхать. Вот сентябрь — ты поступаешь в аспирантуру. И все так хорошо…