Горячий след - Олег Верещагин

Юргил вскинул руку и щёлкнул пальцами, что-то выкрикнув. Стало тихо.

— Что ты сказал? — спросил он.

— Пожалуйста, — ненавидя себя, повторил Олег, — дайте мне пить…

— Громче!

Олег вскинул голову, но тут же опустил её. Вздохнул и громко сказал:

— Пожалуйста, дайте мне пить.

— Повтори: пожалуйста, господин! — заорал Юргил.

— Пожалуйста, господин… — в горле Олега пискнуло, все захохотали.

— Повтори сначала!

— Пожалуйста, господин, дайте мне пить…

Самым ужасным было, что выговаривалось это каждый раз всё легче и легче…

Юргил удовлетворённо кивнул жирным подбородком и лениво махнул рукой. Кто-то — Олег даже не понял, кто — поставил к ногам мальчишки, рядом с костью, большую чашу. Литра на два, и вода плескалась вровень с краями, прозрачная, чистая, отражавшая огоньки ламп…

У его ног — нагнуться и поднять. А потом — выпить разом всю, залпом, погасить эту жажду, которая сейчас, при виде воды, вспыхнула, как злое пламя…

— Пей! — весело крикнул Юргил. — Пей всю, до дна! Я добрый!

Олег, уже ни о чём не думая и не жалея, рванулся… И застыл.

— Руки, — просящее сказал он. — Руки, господин, развяжите, пожалуйста… Его передёрнуло от собственных слов. Но они уже были сказаны.

— Руки? — задумчиво спросил Юргил. — А зачем? Ты так пей. Становись и пей, — и вдруг захохотал, еле выговорив, — на колени, привыкай, баран! Давай, пей, пей! — и, наверное, прокричал то же самое на своём языке, потому что хохот рухнул со всех сторон обвалом, похоронив под собой Олега. В шатре ржали все — в предвкушении развлечения, зрелища, как сейчас упрямый мальчишка со связанными за спиной руками встанет на колени и будет лакать воду, как щенок… Ух и развлечение! Ух и зрелище!

До Олега не сразу дошло, что именно от него требуют. И, когда дошло… когда дошло — ему внезапно захотелось…

Да. Ему захотелось одного. Встать на колени. Напиться. И поблагодарить за воду. И пусть всё идёт, как идёт. Он привыкнет — и к этой вони, и к побоям, и к тому, что приходится называть Юргила «хозяином». Человеческая психика — штука гибкая. Он забудет Россию. Он даже во сне не будет её вспоминать. Это, наверное, окажется нелегко — но зато больше никаких мук, никаких развилок в судьбе, когда не знаешь, куда идти… А самое главное — сейчас прекратятся эти страдания. Он и будет жить этим сейчас. И — всё. Хватит. Сейчас — без вчера, никогда не переходящее в завтра. Когда ему говорили — родители, в школе, старшие друзья — о чести, об отваге — никто не знал, как мало будут значить эти слова, если тебе просто хочется пить, а вода — вот, у твоих ног, и за ней надо просто… просто нагнуться.

Просто встать на колени.

Просто! Даже не обязательно потом быть рабом. Он убежит, он просто наберётся сил и убежит, он притворится покорным — и убежит! А сейчас сделает вид, что покорился — на время…

…«А разве можно предавать на время?» Олег вспомнил, как год назад нашёл на чердаке школы подшивку старых журналов «Пионер». Там была пьеса. По Гайдару — настоящему Гайдару, писателю. Про какого-то мальчишку со смешным именем, его Олег никак не мог вспомнить сейчас. Там тоже было что-то похожее. И вот там были эти слова. Разве можно предавать на время? Правда — это книжка, а не жизнь… но что он знает о жизни?

Немного. Например — что путь к предательству начинается тоже с какого-то шага, которому можно найти оправдание. Например — «просто» встать на колени. Это и правда просто. Только потом уже не поднимешься. Так и проживёшь на коленях всю жизнь — долгую или короткую, не важно. Важно, что после этого тебя будут всё глубже и глубже втаптывать в грязь. И любая долгая жизнь обернётся просто долгой мукой. Особенно — если будешь помнить, кем ты был. Конечно, жизнь у человека одна.

Но ведь и честь — тоже одна. И что с того, что в неё почти никто уже не верит, что в моде другие книжки, освящающие право предавать снова и снова, лишь бы выжить — такие приятней читать трусам и слабакам, которых много развелось на свете…

Да, всё просто.

Стоишь в рост — умираешь человеком.

Становишься на колени — живёшь рабом.

Выбирай, Олег Серёгин. И помни, что ты уже занёс ногу для первого шага в никуда. Ты трижды назвал эту бочку сала «господином». Ты — сын и внук русских людей, мальчишка великой страны, плоть и кровь отважного народа — назвал. И уже об этом будешь жалеть всю жизнь.

«Может быть — недолгую,» — с усмешкой подумал Олег напоследок.

И одним точным ударом ноги отправил чашу прямо в ухмыляющийся блин лица Юргила. Как футбольный мяч по центру ворот, не жалея босой ноги.

— Гол, — сказал Олег спокойно, видя, как каган уныло обмяк на подушках от пушечного попадания в лоб.

Потом его стали бить. И били долго — уже после того, как вышибли сознание.

Бить того, кто ничего не чувствует — не интересно. Поэтому Олег пробыл без сознания недолго — ровно столько, сколько понадобилось воинам, чтобы понять: мальчишка вырубился — и, вытащив его наружу, привязать к козлам для распилки дров. После этого на него выплеснули два ведра ледяной воды. Олег широко схватил воздух ртом, поймал губами и языком несколько струек и, хрипло выдохнув, открыл глаза.

В ту же секунду его спину обжёг секущий, беспощадный удар — такой, что, казалось, разлетелся пополам позвоночник. Боль от удара перехватила горло, Олег просто открыл рот — и тут же по ещё не успевшей отхлынуть боли рубанул огненным клинком второй удар.

— АААА!!! — истошно заорал Олег и рванулся, но ремни впились в запястья и щиколотки.

В ответ на третий и четвёртый удары — его били с двух сторон — не раздалось ни звука. Олег лежало. Мотал головой, бросая её со щеки на щёку.

Грыз дерево. И молчал. Потом послышался стеклянный, очень красивый звон, вокруг пошёл снег — ложась на спину, он обжигал, но потом превратился в ледяной водопад, и ночной мир, полный болью и огнями, снова выплыл из приятного забвения. Олег не видел, что стекающая с его спины вода имеет розовый цвет. Но он чувствовал такую боль, что стон невольно прорвался сквозь стиснутые зубы. Рот был полон кровью, взявшейся непонятно откуда.

В губы ткнулся мягкий сапог. Олег чуть вывернул шею и увидел ухмыляющееся лицо Юргила. Лоб «хозяина» был замотан тряпкой — это радовало.

— Целуй, — сказал Юргил и снова ткнул загнутым носком в губы мальчишке. — Целуй, ну?

Олег с удовольствием плюнул кровью на расшитую кожу. И засмеялся прежде, чем его вновь начали полосовать кнутами.

На третьи сутки Хирст перестал бояться, что Олег умрёт. Судя по всему, кочевникам это тоже перестало быть нужным — во всяком случае, мальчишек стали поить и кормить. Не хотелось только думать — зачем… Одному, если честно, было страшно, поэтому трудно даже передать радость Хирста, когда на исходе третьего дня Олег не просто перестал метаться в бреду, крича что-то на совершенно непонятном языке, но и пришёл в себя. и что-то зашептал по-английски — Хирст наклонился ближе и услышал:

— На вершине снежного сугроба сидит человек, рядом лежит перевёрнутая машина. Мимо едет ещё один, притормаживает, кричит из окна: «Что тут случилось?!» А первый отвечает: «Не знаю, я сам только что тут очутился…» Привет, Хирст.

— Очнулся, слава богам! — выдохнул тот и помолчал, пережидая спазм в горле. — Спина очень болит?

Скривившись, Олег прислушался к себе:

— Болит… А что, там очень страшно?

— Очень. — признался Хирст честно. — Как будто тебя палашом рубили.

— Может, и рубили, не помню… У нас пить есть? В смысле, вода есть?

Хирст напоил Олега. Потом тихо спросил:

— Чего они хотели?

Олег помолчал. Отвернулся к стене и внятно, коротко, но точно рассказал обо всём, ничего не скрывая.

— Короче, мне до предательства оставался один шаг, — беспощадно заключил он. — За это с меня ещё не так надо шкуру спустить.

Хирст помолчал — что тут скажешь? Олег попытался сесть — и не удержал длинного стона.

— У меня плохие новости, — тихо сказал Хирст.

— Да ну? — хмыкнул Олег. — Я бы удивился, случись наоборот…

— Нас стали поить и кормить.

— Это — плохая… — Олег осекся, его лицо окаменело. — А. Понял. Ну и что с нами сделают?

— Скорее всего — сдерут кожу, а потом посадят на колья, — ответил Хирст. — Люди так живут ещё дня по два…

— Меня это не устраивает, — Олег перевёл дыхание. — Я всегда раньше думал — зачем американцы в набор для выживания обязательно кладут библию. А теперь понял — это на случай, если всё остальное не поможет… У тебя библия есть?

— Нет, — серьёзно ответил Хирст. — А кто такие американцы, это твой народ?

— Нет, слава тебе, господи. Так нет библии?