В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

Да и сявки у дверей притона появлялись лишь тогда, когда сюда с минуты на минуту должны были объявиться фартовые.

Алешка смотрел, кто пришел, и тогда, вернувшись в свою комнатуху, зажигал верхний свет. Это был сигнал оперативникам. Те подходили к притону под прикрытием темноты, окружали со всех сторон и брали фартовых всех до единого. Но ни разу при этих облавах в руки милиции не попадали ни Медведь, ни Коршун, ни другие — самые дерзкие, опасные ворюги.

После очередной облавы уцелевшие законники с неделю обходили притон. Потом по одному заскакивали на часок-другой. А еще спустя неделю вваливались туда, забыв о недавнем.

В «малине» Медведя, как и в других, фартовые постоянно менялись. Одних по решению суда увозили на «дальняк» за казенный счет, другие, отбыв свое, возвращались из зон.

Гришку Медведя знали шлюхи. Помнили его милиция, прокуратура и суд. О нем ходило много всяких слухов. Они зачастую обрастали небылицами, дикими измышлениями, откровенной ложью, рассчитанной на дремучее незнание и слабые нервы горожан.

Так, одна пьянчуга клялась на базаре торговкам, что на нее в тайге напал Медведь, когда она ходила за грибами вместе со своими соседками- старухами.

— Он, козел срамной, как увидел меня, так и попер напрямки! Я от него бежать через кусты. Да на корягу наткнулась. Упала. А он, пес шелудивый, наскочил на меня, всю засиловал.

— Во, размечталась! Да кому ты нужна, дура неотмытая? Тебе ежели юбку задрать, не то что мужик, все хорьки передохнут! — не поверил бабе старый дедок, продававший лук.

Торговки рассмеялись, поддержав старика, а пьянчуга, показав деду заголенный зад, говорила всем, что и этот старик водится с ворами.

В магазинах и автобусах, в скверах и горсаду, в бане и около домов рассказывали горожане друг другу о Медведе всякие небылицы.

— Ох и здоровенный мужчина, говорят, этот Медведь. И косматый! Чисто зверь. А еще сказывают, что у него на руках когти растут. И он людей живьем ест, — говорила шепотом своим соседям старуха на лавке. И добавляла: — Но, сказывают, старых не жрет. Только молодых. Так что нам бояться нечего…

Оперативники милиции слышали все эти разговоры. Они знали Медведя по фото, по описаниям очевидцев, тех, кто не просто мельком видел, а и знал Медведя. Тот был силен. За что и получил свою кликуху. Внешне он вовсе не походил на зверя и производил впечатление респектабельного интеллигента; был человеком крепкого сложения, умным, проницательным, улыбчивым, прекрасным собеседником, всесторонне развитым, разбирающимся во многих профессиях. Те, кто знали его ближе, добавляли, что Медведь любит и умеет выпить. Никогда не пьянеет. Не теряет голову. Редко выходит из себя, не любит пускать в ход кулаки.

Умеет держать слово и требует того же от фартовых. Никогда не нарушал воровской закон и всегда называл себя честным вором.

Из всего сказанного о нем никто в милиции не запомнил главного, что основной слабиной Гришки была не водка, не спиртное вообще, не шмары, и даже не деньги. Медведь питал слабость к красивым вещам. Особо любил антиквариат. И мог часами любоваться какой-нибудь безделушкой, разглядывая ее со всех сторон. Он был поклонником и рабом всего изящного. У него была самая большая и дорогая коллекция разных диковинных вещиц, которые Медведь не доверял никому.

Казалось, именно эти вещицы были его друзьями, забравшими все тепло и человеческие привязанности Медведя.

С фартовыми пахан был строг, даже свиреп. Никому из них он не отдавал предпочтения, никого не выделял. Со всеми был одинаков и ни к кому не питал дружеских чувств. Он жил на виду у всех, и законники знали о Медведе все и ничего. Пахан всегда оставался для них закрытым сейфом.

Его уважали и боялись. Он держал в руках всех и не дорожил никем. Он не верил никому, а иногда даже самому себе. Он с трудом, с проверками брал кентов в свою «малину». И легко, без сожалений расставался с лажанувшимися. Ни за одного такого не вступился на разборках, целиком вверив судьбу каждого законника в руки «малины».

Фартовал Медведь всю свою сознательную жизнь. Вместе с Коршуном. С ним отбывал ходки на Колыме. Вместе они примерзали к стылым шконкам в воровском бараке. Потом выходили на волю и снова воровали. Иного не умели.

Все в «малине» считали, что Коршун ближе и дороже всех кентов для пахана…

Так считала и милиция. Ведь никому другому, а именно Коршуну поручил Медведь убрать Коломийца. Знал сноровку и опыт своего кента, который метал ножи так, что поражал воображение любого фартового. Никто другой, а именно Коршун по слову Медведя, не дрогнув, убил четверых милиционеров. И не попался. Не нашли, не поймали Коршуна оперативники. Не помог им союзный розыск: ведь у каждого законника при себе по нескольку паспортов. А уж «маскарада» — не счесть. Парики, усы и бороды, бакенбарды и грим изменяли внешность до неузнаваемости.

Фартовый в любую минуту мог нарисоваться дряхлым стариком и тут же возникнуть красавцем юношей. Меняли не только внешность и одежду, но и голоса, походку. Умение перевоплощаться оттачивалось в «малине» до совершенства.

Коршун не был исключением. Умел многое даже лучше других.

Медведь не раз хохотал до слез, когда Коршун по бухой, под хорошее настроение, рядился в старуху и, тряся откляченным гузном, пел скрипучим голосом похабные частушки.

Редко веселились кенты все вместе. Но всякая попойка помнилась подолгу.

Не так-то часто охотились законники за кем-нибудь из горожан. Но коли решали пристопорить, от их рук никто не уходил.

Фартовые, несмотря на слухи, сами никого не убивали и не насиловали горожан. Это им было запрещено законом. Кто его преступал, того наказывала сама «малина». Исключение из правил составляла лишь милиция. Убить лягавого считалось за честь, а потому охотились за ними фартовые всегда и всюду.

Коломиец, работая в угрозыске много лет, знал, что, даже убив Коршуна, «малина» не оставит в покое его самого.

«Но за что законника хотели убить? За что вытащили на разборку? За то, что не убрал меня? А может, отказался он от этого? — думал следователь и в сомненье качал головой: — Этот не откажется. Да и с чего ради? Слово пахана для него закон. А моя шкура лишь чести прибавила бы. Еще одного мусора размазал, хвалился бы в «малине», — размышлял Коломиец по дороге в больницу.

— Нет, не пришел в создание. Бредил всю ночь. Орал как сумасшедший. Нес какую-то околесицу. Тебя тоже вспоминал. Но так, что мне не только кислород ему давать, трубку вокруг горла хотелось завязать на бантик. Нервов не хватает с ним. Столько сил и времени отнимает! А зачем такому жить? Для чего спасаем? — нервничал Баргилов. — Да и больные, проходя мимо палаты, вздрагивают. Оглядываются на охранника у двери. Нервничают. Не знают, но предполагают, что бандита или сумасшедшего лечим. Убери его в тюремную больницу.

— Там его не поднимут на ноги. Не вылечат. Нет у них твоего опыта. Да и помешать могут врачам. Всякая случайность не исключена. У «малины» руки длинные. Сам знаешь. Помоги. Он мне живым нужен. Постарайся, Юрка. Сюда фартовые не войдут. А там — в тюрьме, как знать…

— Возни с ним — тьма. Завтра еще одна операция ему предстоит. На кишечнике. Кровоточит. Видно, сосуды повредили. От этого воспаляется брюшная полость, дает температуру. Ты дня через три загляни. Раньше не стоит. Ну, а если не вытяну, позвоню сам…

Патологоанатом встретил Коломийца с улыбкой:

— Пока еще не привезли мне твоего крестника. Я уж своему обществу о нем рассказал. Поведал им, что если все их болезни собрать в кучу, то и десятой доли не наберется. И ведь коптит! Ишь, как за жизнь держится!

— Никому он не понадобился? — перебил Коломиец Волкова.

— Как же! Мне он очень нужен. Интересуются им. Глянь! Сплошной цветник. Одни дамы! Им без мужчин скучно. Так ты своему передай — пусть не мешкает. Изысканное общество его ждет! Глянь, какие бабы! — Он указал на покойниц.

— О Коршуне не спрашивали? — отмахнулся следователь.

— Нет. Да и кому он нужен?

— Никто посторонний не заходил? — поинтересовался Коломиец.

— Да нет, никого, если не считать ханыгу, перепутавшего свой дом с моргом. Он, идиот, ко мне с песнями ввалился. И на лавку, под бок к покойнице сел. Подвинуться требовал. Я ему показал, к кому пристает. Так ханыгу чуть инфаркт не хватил. Как припустил из морга, про песни забыл. Со страху все пятки себе обосрал. Не то что о бабе, родное имя, верно, не сразу вспомнил.

— Остальных покойников он видел?

— Да что ты? Они все укрытые были. Ему и одной по горло хватило. Если бы всех показал, уже не добежал бы домой. Тут бы и остался вместо сторожа, — рассмеялся Волков.

— Ничьи родственники не проявляли любопытства, кто по соседству лежит?

— Своего горя каждому хватает. У меня не цирк. Подолгу не задерживаются.

— Покажи, на какой замок закрываешь свое заведение?