Книга из человеческой кожи - Мишель Ловрик

Джанни дель Бокколе

Я должен был рассказать Санто кое о чем, чтобы он понял, как обстоят дела между ними. С Марчеллой мне приходилось соблюдать еще большую осторожность. С тех пор как у нас отняли конта Зена, я вызвался сам сносить ее вниз по лестнице, когда в том возникала надобность. По пути вниз на ужин в тот печальный день я прошептал ей в шею:

– Мисс Марчелла, вам не обязательно оставаться здесь Если вы не имеете ничего против того, чтобы не жить в роскоши, а я думаю, что вы ничего не имеете против, тогда у вас есть выбор.

Она повернула ко мне свое растерянное личико. Из ее глаз что-то ушло.

– Доктор Санто… я случайно знаю… – начал было я.

– Я не могу ничего есть сегодня вечером.

Ее глаза замерзли в тоске и печали – вот каким был ее ответ на упоминание имени Санто.

– Джанни, пожалуйста, отнеси меня обратно в комнату, – попросила она.

Она больше ничего не добавила, когда я поднимался с ней по лестнице. Я осторожно положил ее на постель. Она уставилась в стену с лицом белым, как будто вырезанным из мрамора. Я попробовал снова:

– Это неправда – то, что вы думаете о Санто, вы ошибаетесь. Санто сделает для вас все. Все, что угодно.

Голос ее был холоден, как серая вода на дне колодца:

– Мой брат говорит, что мне будет назначено новое лечение.

– Ваш брат! Вы только играете на руку своему брату, – заявил я ей прямо, как говорят ребенку, потому что меня напугала происшедшая в ней перемена. – Как вы можете думать, будто он заботится о вас? А вот Санто… он не просто хочет, а может…

Я не мог найти правильных слов, будь проклят мой неловкий язык, чтобы сыграть Купидона. Я-то думал, что мне нужно будет бросить коротенькую веревку, и тогда между ними возникнет мост, построенный на чувствах, которые они тайно носили в себе так долго. Но Марчелла не протянула руку, чтобы подхватить веревку, а я оказался не готов к тому, что она не станет помогать мне.

Марчелла смотрела на стену с таким видом, будто это была дощечка с десятью заповедями, и каждая из них была вырезана изо льда и гласила: «Тебя никто не будет любить».

Потом в дверь просунула свою обожженную голову Анна и поманила меня рукой.

Снаружи она запричитала:

– Мингуилло только что рассказал ужасную историю нашей хозяйке!

Мингуилло Фазан

Мы называем его Archipelago delie Malattie, Архипелагом Болезней, эту группу островков, которая окружает Венецию, как щитом. Собственно говоря, это и есть щит, который предохраняет город от заразы, как телесной, так и духовной. Там есть Санта-Мария-дела-Грация для инфекционных заболеваний, Сан-Лазарро для проказы и Лазаретти, Нуово и Веккио для чумы. И наконец, Сан-Серволо, остров душевнобольных.

Еще до того, как пришел Наполеон и принялся сводить нас с ума, Сан-Серволо начал принимать паршивых овец из благородных семейств, сыновей и дочерей, чье поведение могло вызвать скандал. Туманы лагуны смыкались над этими несчастными голубой крови, dozzinanti,[93] всепрощающие и всепоглощающие.

Остров был велик; его помещения – огромны. Сан-Серволо специализировался на душевнобольных и помешанных. Вскоре его сады и коридоры стали поглощать даже представителей плебейских классов. «Буйные» же помешанные содержались в строгой изоляции, так что в городе не было слышно их криков. Сан-Серволо превратился в дом для всего, чего Венеция не желала слышать, обонять или видеть, – эпилептиков, идиотов от рождения, буйнопомешанных, умственно отсталых, неполноценных, аморальных пациентов и женщин.

Разумеется, образованному читателю известно, что все женщины – потенциальные сумасшедшие из-за раздражительного и неугомонного органа в их телах, до которого удобнее всего добраться через рану у них между ног. Для женщин, пренебрегающих своими мужьями или испытывающих чрезмерный сексуальный энтузиазм, составлен живописный словарь терминов – нимфомания, эротомания, бешенство матки, распущенность и так далее. От женщин, придерживающихся подобных половых убеждений, избавлялись быстро и без особой огласки, отправляя их через лагуну на Сан-Серволо.

Существовала еще одна причина, по которой Венеция спешила отделаться от любвеобильных дам. Самое главное заключалось в том, чтобы не дать им возможности совокупляться и размножаться, распространяя свою заразу. Полоумная женщина заражает всех, даже собственных отпрысков, которые кормятся ее испорченной кровью в утробе и пьют отравленное молоко из ее грудей.

Читатель готов заклеймить меня грехом словоохотливости? Требует сменить тему на имеющую прямое отношение к нашему сюжету? К чему столь много сведений о сумасшедших, изложенных к тому же весьма здраво?

От мнения читателя по данному вопросу мне ни холодно, ни жарко.

Потому что для меня имелась веская причина много знать о происходящем на Сан-Серволо. Памятливый читатель уже надувается от важности, потому что он-то, без сомнения, уже вспомнил тот момент, случившийся много лет назад, когда я перехватил письмо своего отца, предлагающее отправить меня именно туда для исследования мозга. Из более поздних писем я узнал, что он даже подумывал о том, чтобы заточить меня на острове, и предпринял некоторые предварительные шаги на этот счет. Но мать, так уж получилось, никогда не одобряла его намерений.

До прихода Бони избавиться от больного родственника было проще простого, достаточно просто негласно обратиться к благородной ровне моего отца в Совете Десяти. Но создание королевства Италия все испортило. Теперь благородные господа более не могли по собственному желанию отправить в заключение своих жен или сестер. Мелкие чиновники получили право совать свои длинные меланхоличные носы в наши дела и даже мешать нам. Ужасно неприятно, но мне придется в мельчайших подробностях изучить все новые бумаги, порожденные жерновами государственной машины.

Джанни дель Бокколе

Несколько дней я как угорелый метался между ними, пытаясь подбодрить теряющего последнюю надежду Санто и заставить разговориться отделывающуюся односложными восклицаниями Марчеллу.

– С чего бы это вдруг она поверила своему братцу? Который не скажет ей правды, даже чтоб спасти свою шкуру? – убивался я перед Анной. – Но не людям, которым она верила всю свою жизнь?

Я был уже на полпути к решению этой загадки, когда Мингуилло осуществил свою угрозу в отношении Санто. Санитарный магистрат или, по крайней мере, его патроны с голубой кровью узнали о Санто, и узнали с плохой стороны. Один из них заявился к Санто в его комнатушку с двумя громилами и приказал мальчику убираться из Венеции:

– Или тебе будет плохо.

Громилы задержались, чтобы сказать ему:

– Если мы узнаем, что ты распространяешь клевету о лосьоне для кожи под названием «Слезы святой Розы», где бы ты ни находился, мы найдем тебя и сунем твою башку в ведро с ним. Надолго.

Я застал Санто жалобно глядящим на свою потрепанную сумку, как будто в ней и крылась страшная неприглядная тайна. Он что-то лепетал насчет того, чтобы остаться и бросить вызов Мингуилло, но, когда он рассказал мне о своих визитерах и их угрозах, я сурово оборвал его:

– Вы наверняка погибнете, если останетесь.

Потому как я узнал по его описанию двух убийц. Санто положительно нужно было уносить ноги из Венеции теперь когда эти псы взяли его след. В любом случае магистрат не позволил бы ему больше практиковать в городе.

– Куда вы поедете?

– В один из монастырей, где еще занимаются медициной Я могу учиться и помогать лечить их пациентов. В Падую скорее всего. Тревизо. Куда-нибудь, где конт Фазан меня не достанет, надеюсь.

– А как же моя молодая хозяйка? – опечалился я.

– Подумает ли она вновь обо мне хорошо когда-нибудь? Как она выглядит, когда ты упоминаешь мое имя?

Мне пришлось покачать головой.

– Но, Санто, неужели вы позволите Мингуилло Фазану заполучить ее?

– Брат затеял все эти дьявольские игры, но Марчелла не доверяет мне и презирает меня. Сейчас Марчелле больнее всего. Как я могу… навязываться ей, когда ее уверенность во мне разбилась вдребезги? Я должен найти способ доказать ей… свои чувства. Да и потом, если даже она снова сможет поверить мне… мне нечего предложить ей, кроме преданности.

Он использовал сухое слово «преданность», когда на самом деле имел в виду «обожание и преклонение».

Вот тогда мне жутко захотелось рассказать Санто о настоящем завещании. Но как я мог? Это бы выглядело так, словно я использую состояние Марчеллы, чреватое неприятностями, искушая его остаться в Венеции, где – и это было ясно как божий день – его непременно убьют. И помахать завещанием перед его носом сейчас – значит оскорбить его, в глаза назвав охотником за сокровищами. Ну и потом, оставался еще один маленький вопрос: я ведь так и не узнал, где оно сейчас.