Россия белая, Россия красная. 1903-1927 - Алексей Мишагин-Скрыдлов

– Вы больны, генерал? – спросил полковник.

Я увидел, как генерал Май-Маевский покачнулся и, показав полковнику язык, растянулся на полу.

Разумеется, подобные истории моментально расходились по городу, обрастая фантастическими деталями. Помимо того что они выдавали состояние умов тех, от кого народ ждал освобождения, они еще вовлекали в подобное бездумное существование и гражданских лиц. Все жили как на вулкане: спектакли следовали один за другим, люди много пили, играли в карты.

Что же касается деревень, в них белых любили меньше, чем в городах. Свое правление они начинали с реквизиций хлеба у мужиков; впрочем, красные делали то же самое. Мне довелось много ездить с концертами, и я часто расспрашивал крестьян. Они мне говорили, что одинаково боятся и красных, и белых. Но большевики обещали диктатуру пролетариата, а белые объявляли о грядущей реставрации монархии, с которой крестьяне были уже знакомы. Программа же красных привлекала как раз своей новизной и непонятными формулами. Очевидно, что значительная часть крестьян и евреев, не будучи большевиками по убеждениям, сначала с надеждой обратилась к белым, но затем разочаровалась в них, что способствовало триумфу красных.

Переезды из одного город в другой, как можно догадаться, были затруднены. Беженцы, спасавшиеся от наступавших большевиков, безостановочно тянулись на юг, еще занятый белыми. Тем же путем следовали раненые, которых было очень много. Переполненные поезда, лихорадка на вокзалах – всего этого было достаточно, чтобы заставить любого путешественника отказаться от поездки.

В Харькове слышалось эхо побед красных; когда после концерта в честь иностранных миссий я хотел возвратиться в Ростов, то провел три дня и три ночи на вокзале, битком набитом народом, и не мог найти никакого места в поезде. До двадцатиоднолетнего возраста, которого я еще не достиг, в паспорте должна была стоять отметка с именем отца владельца этого паспорта и его разрешением на поездку. На третью ночь моего пребывания на вокзале меня арестовал патруль. Под предлогом, что мой отец в его возрасте вряд ли мог иметь несовершеннолетнего сына, меня обвинили в краже паспорта и арестовали как шпиона. Толпа набросилась на меня и чуть было не линчевала, когда очень вовремя появился старший другого патруля, мой знакомый, который знал, что я действительно сын адмирала, после чего ситуация резко изменилась и все встретили меня с распростертыми объятиями. Сколько человек погибли или, напротив, избежали смерти в подобных ситуациях!

Смятение было в умах и читалось в глазах. По пути из Харькова в Ростов я видел белых офицеров, едва произведенных в чин, в том числе юношу в мундире Пажеского корпуса (возможно, краденом), которые ходили по вагонам и реквизировали бумажники, заявляя, будто проверяют документы. Люди с не по-христиански звучащими фамилиями подлежали аресту и высадке из поезда. Бумажники евреев, разумеется со всем их содержимым, патрульные оставляли у себя; собственно, содержимое и интересовало их в первую очередь. По пути из вагонов на ходу выкинули много евреев. Одну еврейскую семью поставили к стенке здания вокзала.

– Мы вас сейчас расстреляем! – грозили офицеры этим несчастным, которые падали с мольбой о пощаде на колени.

Потом давался залп в воздух; евреи оставались живы. Пугая их, офицеры веселили публику, но не всем нравились подобные увеселения. В одном купе со мной едет офицер в мундире императорской гвардии, закрывающий лицо обеими руками. Решив, что он болен, я его спрашиваю:

– Я могу вам чем-нибудь помочь, господин капитан?

Он отнимает ладони от лица, и я вижу, как он бледен. Он показывает мне на свои погоны и говорит:

– Мне стыдно… Стыдно, что я их ношу.

Возвратившись в Ростов, я нашел матушку обрадованной приездом своей сестры, появившейся на две недели раньше меня, и дочери, которая вернулась из Тифлиса, излечившись от ран. Теперь, когда нас стало четверо, мы, чтобы не увеличивать расходы, стали жить в двух комнатах, которые снимали в городе.

В Ростове было спокойно, но и там случались неприятные происшествия. Приходилось остерегаться ближнего своего и рассчитывать только на себя.

Мне предложили поступить в профессиональную труппу Ростова на роли героя-любовника, где это амплуа оказалось вакантным. Счастливый за себя и близких тем, что появилась постоянная работа, я стал искать соответствующий гардероб. Поскольку наши финансовые ресурсы истощились, я решил продать большую часть остававшихся у меня драгоценностей: кольца, запонки, булавки для галстука. Я собрался их оценить, и один из моих друзей, оказавший мне услугу, отнеся вещи к оценщику, вернул мне их в саше во время ужина, состоявшегося, как я помню, у начальника контрразведки. Поскольку я возвращался с этого вечера домой поздно, меня задержал казачий патруль. Меня обыскали, обнаружили в кармане саше и отобрали, заявив, что я не имею права носить ценности. Я стал протестовать, говоря, что это поведение соответствует теориям и практике большевиков, но не их. Я заявил, что готов проследовать с ними к коменданту города. Мы отправились в путь, но буквально через двадцать шагов я услышал приказ идти вперед, не оглядываясь. Я понял их тактику и отказался. В ту же секунду меня окружили, избили прикладами и оставили лежать на земле без сознания и без моего саше. Пролежав три дня с сердечным приступом и параличом глазного нерва, вызванным этим шоком, я отправился в полицейское управление подать жалобу. Начальник сыскного отделения спросил, на какую сумму меня ограбили. Я назвал цифру, на которую эксперт оценил мои драгоценности: семьдесят тысяч рублей (в то время рубль потерял примерно треть своей прежней стоимости).

– Всего-то семьдесят тысяч? – воскликнул чиновник. – Два дня назад одну даму ограбили на полмиллиона, и то мы не можем найти грабителей!

Я понял, что придется попрощаться с моими драгоценностями. Никаких иллюзий относительно расследования сыскного отделения я не строил. У меня даже сложилось впечатление, что полицейский заподозрил меня в подаче ложного заявления. Надо признать, что в эти смутные времена воры и мошенники встречались во всех слоях общества.

Например, через некоторое время после этого случая я перехватил буквально на пороге дома собиравшегося покинуть город крупного промышленника, которому отдал на продажу крупное жемчужное ожерелье, переданное нам одной знакомой, нуждавшейся в деньгах. Хоть и с трудом, но мне все-таки удалось заставить его вернуть колье. Этот человек уехал на следующей неделе, увозя целое небольшое состояние, полученное таким путем.