Ананасная вода для прекрасной дамы - Виктор Пелевин

Борис закатил глаза, как бы говоря «я вас умоляю…».

— Никакого либерализма в России нет и быть не может. Потому что при либерализме придется всех в тюрьму сажать. В России есть либеральный дискурс. Это, если говорить по-научному, последовательность шумовых и визуальных эффектов, сопровождающих передачу созданной Гулагом стоимости в руки сами хорошо знаете кого. Набор особых мантр, который специально обученные люди начитывают по радио и телевизору для создания ментальной завесы. Против я ничего не имею, но как я могу такому служить? Я ведь адепт мистического зла, а не экономический журналист или там автор колонки «Из-под глыб» в каком-нибудь глянцевом каталоге…

— Вы очень разносторонний молодой человек, — одобрительно произнесла Румаль Мусаевна.

— Благодарю. В общем, я твердо решил ограничить круг поиска чисто духовными учениями, не претендующими на трансформацию социальной реальности — поэтому исламских товарищей тоже пришлось отбросить.

— Сатанизм? — поднял бровь Аристотель Федорович.

Борис усмехнулся.

— Сейчас уже стыдно признаться, — сказал он, — но пару лет я ему уделил. И пришел к выводу, что все существующие на Западе формы сатанизма — это просто ряженые. Мэрлин Мэнсон никогда не занимался сексом со свиньей — врал, подлец, свинья его убила бы на месте. Американская Церковь Сатаны — это, скорей всего, спонсируемый ЦРУ реликт холодной войны, призванный доказать человечеству необычайную широту американской веротерпимости. Главное, знаете, чтобы сатанист не отрицал Холокост и верил в демократию и рынок. Еще есть разные формы черной мессы для пожилых европейцев из среднего класса, но это в большинстве случаев просто попытка сделать предклимактериальный секс-свинг чуть интересней. Если там и присутствует элемент служения злу, то совсем маленький, как при торговле просроченным йогуртом.

— Выходит, — с легкой иронией спросил Аристотель Федорович, — совсем была пустая трата времени?

— Практически да. Но выводы я все же сделал. Я понял, что при поиске истинного учения надо обращать внимание прежде всего на используемую им образность. А не на слухи, которые о нем ходят, и даже не на его саморепрезентацию, ибо она по многим причинам может быть не вполне искренней… Я решил довериться символам, поскольку они прямо выражают ту суть, которую слова только размывают и прячут.

— Поясните, пожалуйста, — попросила Румаль Мусаевна.

— Ну например, — ответил Борис, — западный сатанизм бесперспективен уже по той причине, что его центральным образом является вписанная в звезду козлиная морда. Это, если коротко, учение для козлов — что можно понять либо по прямо явленному знаку, либо после многолетних изысканий, за время которых искатель вполне может окозлиться до полной невменяемости сам. Западный сатанизм — не зло, а мелкое рогатое животноводство.

— Понятно, — сказал Аристотель Федорович, — понятно. Какая же образность показалась вам заманчивой?

Борис поймал взгляд Румали Мусаевны, просительно улыбнулся и кивнул в сторону кухонной стойки. Румаль Мусаевна встала, налила ему немного чая и поднесла чайную чашку к его губам.

— Спасибо… В первую очередь, конечно, тибетский буддизм.

— Я так и подумал, — отозвался Аристотель Федорович.

— Поначалу все выглядело крайне многообещающе. Черепа, кости, человеческие головы в нескольких стадиях разложения, всякие мучения и казни… Конечно, настораживало, когда какого-нибудь трехглазого монстра с этих шелковых свитков объявляли «просветленным существом». Но потом мне объяснили, что черти в аду тоже просветленные существа, и других там на работу не берут. В общем, решил я в это дело нырнуть по-серьезному. Выяснил, какое ответвление в тибетском буддизме считается самым жутким, преодолел робость и сблизился с адептами.

— А какое ответвление у них самое жуткое? — спросила Румаль Мусаевна, широко открыв глаза.

— Бон, — ответил Борис. — Но реальность, однако, оказалось довольно унылой. У меня быстро сложилось ощущение, что когда-то давным-давно бонские шаманы поймали заблудившегося в горах буддийского монаха и, перед тем как разделать его на пергамент, флейты и ритуальную чашу из черепа, заставили придумать политкорректные объяснения всем их мрачным ритуалам. Чисто на случай конфликта с оккупационной администрацией. И вот именно эти фальшивые покровы и сохранились в веках, а изначальная суть или утеряна, или скрыта от непосвященных.

— А что такое Бон с практической точки зрения? — спросил Аристотель Федорович. — Мы ведь люди в этом вопросе совершенно темные.

— Тренировка духа, — ответил Борис. — С целью обрести свободу от привязанностей. Только в реальности кончается тем, что вместо одной тачки с говном человек катит по жизни две — свою родную и тибетскую. Сначала на работе отпашет, как папа Карло, а потом сидит у себя в каморке, начитывает заклинания на собачьем языке, чтобы умилостивить каких-нибудь нагов, которых ни для кого другого просто нету… И психоз бушует сразу по двум направлениям. А вообще там много всяких развлечений. Каждый практикует как хочет.

— Например?

— Ну, например, есть шаматха и випашьяна. Это такие медитации. Скучные, как разведение редиса.

— В чем они заключаются?

Борис задумался.

— Ну если на простом примере… Вот, например, выпили вы водки и не можете ключи от квартиры найти. И думаете: «Где ключи? Где ключи? Где ключи?» Это шаматха. А потом до вас доходит: «Господи, да я же совсем бухой…» Это випашьяна. У нас этим вся страна занимается, просто не знает.

— А еще что бывает?

— Например, Чод. Это когда предлагают свою плоть демонам с кладбища. Некоторые делают на Новодевичьем. Призывают обычно Гайдара, Хрущева и Илью Эренбурга. Говорят, круто. Только мне тоже скучно было… Есть еще Шитро. С помощью сложной, занимающей полжизни практики разделить сознание на загробное бардо и путешествующего по нему бегунка, чтобы после смерти бегунок преодолевал бардо до полного прекращения электрохимических процессов в коре головного мозга. Изысканный жест подлинного ценителя тибетской культуры, хе-хе. Но я им, увы, так и не стал.

— Что же помешало? — спросила Румаль Мусаевна.

— Главным образом, — сказал Борис, — ритриты с приезжими ламами. Я в какой-то момент понял, что они до ужаса напоминают экономические семинары, где артисты этнографического ансамбля через двух переводчиков зачитывают собравшимся написанную триста лет назад брошюру «как стать миллионером».

— А вы таким брошюрам не верите?

Борис, насколько позволяли веревки, пожал плечами.

— Почему не верю? Я просто правильно понимаю их назначение. Миллионером с их помощью действительно можно стать. Но для этого надо их продавать, а не покупать. У нас ходил на ритрит один такой гуру — специалист по социальному альпинизму. Хотел набраться эзотерического вокабуляра для общей эрудиции. Я его раз спросил — а чего ты сам за семьсот грин сосешь, если все рецепты знаешь? А он говорит — есть, мол, тибетская пословица: «учитель может летать, а может не летать»…

Аристотель Федорович хмыкнул.

— Так вот, — продолжал Борис, — нынешние учителя, прямо скажем, не летают. Потому что сызмала на плохом английском учат летать других. Да и не учат, собственно, а рассказывают, как где-то там раньше летали. Вот и все их учение.

— А как же просветление? — спросила Румаль Мусаевна.

Борис мрачно усмехнулся.

— Во-первых, за просветлением в Бон не идут, — сказал он. — Там обычно другая мотивация. А во-вторых, можете не сомневаться, что процент лично просветленных мужей среди тибетских лам примерно такой же, как среди хозяйственных инспекторов Троице-Сергиевской Лавры, которых посылают в дальний приход, чтобы пересчитать хранящиеся на складе свечи. Но с хозяйственным инспектором из Лавры при определенном везении можно пообщаться лично, а не просто простираться перед ним на жестком полу в проперженном холодном спортзале, когда он будет возжигать лампадку перед образом Казанской божьей матери… Кстати сказать, кончается тибетский буддизм исключительно православием, потому что после пятидесяти лет молиться тибетским чертям уже страшно. Другого зла там нет.

Аристотель Федорович прокашлялся.

— Но мы, однако, ушли от темы.

— Да… В общем, я понял, что даже самая устрашающая символика не обязательно указывает на принадлежность к чему-то серьезному. Она может быть просто подобием фальшивой воровской татуировки. Смотреть следует в корень.

— Вы хотите сказать, вы поняли, в чем корень зла? — спросил Аристотель Федорович.

— Так это совсем не трудно, — ответил Борис. — Чтобы понять, достаточно отбросить все то, что злом не является. Я вам и рассказываю о том, как я это постепенно проделал. Убрал все лишнее, и осталось искомое.