История российского государства. том 10. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

В Италии фашисты и так уже находились у власти, но кризис, очень дорого обошедшийся итальянской экономике, позволил диктатору Муссолини всецело подчинить ее государству. В 1932 году правительство сформировало специальный орган, Институт Индустриальной Реконструкции, который взял на себя управление всеми банками и предприятиями, оказавшимися под угрозой закрытия. Объем активов, которыми распоряжалась эта сверхструктура, всё время увеличивался и в 1934 году составил три четверти всей промышленности, сельского хозяйства и банковского сектора. Фактически экономикой владело государство, и в этом отношении итальянская модель управления национальным богатством напоминала советскую, давая правительству возможность концентрировать финансовые и производственные ресурсы в зависимости от политических задач. При сравнительно скромных масштабах национальной экономики итальянское правительство имело возможность наращивать военную мощь гораздо быстрее, чем «обычные» капиталистические страны.

Сформировались агрессивные режимы, делавшие ставку на военную экспансию

Фашистская идеология, победившая в Германии и в Италии, противопоставляла себя как западному капитализму, так и коммунизму, заявляя о себе как о некоем «третьем пути». В основе нацистской доктрины лежала опора не на классовую, а на национальную идентичность. Такая пропаганда, конечно, могла рассчитывать на успех только в странах с абсолютным преобладанием одного этноса. Внушить ему на уровне массового сознания лестную идею собственного превосходства над другими народами нетрудно. И Гитлер, и Муссолини объясняли жизненные тяготы, с которыми столкнулись их соотечественники, происками врагов, а также несправедливым устройством современного мира. Чувство национального ресентимента укреплялось и тем, что оба народа ощущали себя несправедливо обиженными Версальской системой. Германия должна была расплачиваться за проигранную войну, в которой ее вины было не больше, чем у стран Антанты. Италия, хоть и принадлежала к стану победителей, чувствовала себя обойденной при послевоенном переделе Европы.

Главным пунктом в программе обоих фашистских движений был лозунг «жизненного пространства» («Lebensraum» по-немецки, «Spazio vitale» по-итальянски), по праву принадлежащего великому народу и необходимого для его процветания. Земли, несправедливо отторгнутые врагами, надлежало вернуть любыми средствами. Таким образом в области внешней политики эти режимы были экспансионистскими.

Для мотивации своих территориальных претензий и Гитлер, и Муссолини выдвигали исторические обоснования.

Новая национал-социалистическая Германия намеревалась присоединить все регионы, населенные этническими немцами — как утраченные по Версальскому миру, так и никогда «рейху» не принадлежавшие. Список получался длинный: Эльзас, Лотарингия, «польский коридор», Судеты, Австрия. На востоке СССР должен был отодвинуться на линию, определенную Брест-Литовским договором, чтобы уступить немецким колонистам плодородные земли.

Итальянским фашистам пришлось обосновывать свои притязания историей совсем уж древней — эпохой античного Рима, преемником которого провозглашало себя муссолиниевское государство. Италия намеревалась «добиться гегемонии в Средиземноморско-Дунайско-Балканском регионе» (слова Муссолини) и воссоздать «империю, простирающуюся от Гибралтарского пролива до Ормузского».

Новый облик Италии

Разумеется, подобные амбиции можно было удовлетворить только при помощи военной мощи — или угрозы ее применения.

Поэтому в тридцатые годы Германия и Италия форсированно милитаризируются. Тоталитарная система дает для этого намного больше возможностей, чем демократическая. Любые решения проводятся без парламентских дебатов, а недовольство населения сопутствующими тяготами легко подавляется при помощи полицейской силы. К тому же, как продемонстрировал опыт тридцатых годов, население само готово терпеть лишения и с энтузиазмом следовать, куда его ведут, если у народа перед носом размахивают морковкой величия. Ни в Германии, ни в Италии сколько-нибудь заметного общественного недовольства не возникало.

Итальянская экономика была вшестеро меньше британской, но к концу десятилетия 40 % государственного бюджета тратилось на армию и военную индустрию. (Для сравнения: Британия в 1932 году тратила на оборонные нужды в семь раз меньше денег, чем в 1920). Эти меры позволили Италии осуществить техническую модернизацию вооруженных сил и резко увеличить их численность.

Германии вооружаться было труднее, потому что Версальский договор ограничивал размеры Рейхсвера и численно (не более 115 тысяч человек), и технически (ни тяжелой артиллерии, ни авиации). Но в 1935 году, воспользовавшись политической ситуацией, при которой ведущим западным странам, всецело поглощенным борьбой с депрессией, было не до Германии, Гитлер в одностороннем порядке отказался соблюдать предписанные ограничения.

Рейхсвер, переименованный в Вермахт, стал быстро расти и перевооружаться. Первое стало возможно из-за восстановления призыва. За четыре года, остававшиеся до начала мировой войны, военное обучение пройдут 3,7 миллиона призывников и добровольцев. Вторая задача была достигнута из-за резкого повышения военных расходов. Нацистский министр финансов Шверин фон Крозиг пишет в мемуарах: «Военные расходы Германии с 1934 года до 31 августа 1939 года по всем трем видам вооруженных сил, в том числе и расходы, связанные с увеличением вооружений, составили 60 млрд. марок. В этот же период общие бюджетные расходы Германии равнялись 101,5 млрд. марок, то есть военные расходы составляли 59,1 % этой суммы» (до 1935 года эта статья занимала всего 18 % бюджета).

В СССР за милитаризацией Италии, а затем и Германии наблюдали с тревогой, поскольку оба эти государства безжалостно расправились с собственным коммунистическим движением и относились к стране, «логову коммунизма», с неприкрытой враждебностью.

Однако европейским фашистским режимам понадобилось несколько лет, чтобы создать большие армии и милитаризировать экономику — эти процессы завершатся лишь к концу десятилетия, а на противоположном конце света, у восточных границ Советского Союза, уже в начале тридцатых возникла другая угроза, внушавшая Москве еще большее беспокойство — Япония.

В отличие от Германии и Италии это была мощная военно-индустриальная держава, которая благодаря своей экономической автономности мало пострадала от кризиса. В Японии тоже происходила внутренняя политическая борьба, но не между классами, а внутри элит — военных, гражданских и промышленных. Одна группировка выступала за развитие страны в русле общемировой капиталистической системы, другая требовала разрыва с Западом и создания империи, которая будет доминировать в Восточной Азии и на Тихом океане.

Кризис, поразивший капиталистическую экономику, очень усилил позиции адептов военной экспансии. Запад стал слабее, Япония сильнее.

Главным объектом вожделений для японских политиков (причем обоих направлений) был слабый, раздираемый междоусобицей Китай. И здесь интересы Токио сталкивались с интересами Москвы, активно поддерживавшей китайских коммунистов и имевшей свой плацдарм в Маньчжурии — благодаря управлению Китайско-Восточной железной дорогой. Вокруг нее постоянно происходили инциденты, в том числе кровопролитные.

В 1931 году японские военные в провокационных целях устроили диверсию в Мукдене, главном городе Маньчжурии, после чего в регион были введены войска — якобы для защиты японских подданных. Затем, в 1932 году, Япония собственным решением отделила Маньчжурию от Китая и признала ее независимым государством. Новая страна полностью зависела от Токио и являлась базой для мощной японской военной группировки — Квантунской армии.

Генералитет императорских вооруженных сил часто действовал без ведома, а то и вопреки воле собственного правительства, которое всё меньше контролировало ситуацию в стране. В начале тридцатых годов Японию сотрясали «дзикэны» — террористические инциденты, в которых участвовали заговорщики-офицеры, поощряемые идеологами милитаризма. В феврале 1936 года очередная попытка переворота, хоть и подавленная верными правительству войсками, окончательно сместила баланс сил в пользу военных. В мае был принят закон, согласно которому посты военного и морского министров могли занимать только лица, состоящие на действительной службе. Этот вроде бы малозначительный шаг означал, что отныне армейская верхушка подчинила себе гражданское правительство. Военные могли развалить любой кабинет, выведя из его состава своих назначенцев, или не допустить создания неугодного правительства, отказав ему в поддержке.