Элита - Кира Касс

Я задумалась, насколько глубоко повстанцам удалось проникнуть во дворец за то время, пока мы добирались до убежища. Успела ли сработать сирена?

— Мы здесь в безопасности?

— Да. Это одно из укрытий для слуг. Если нападение застигает их в кухне или в складских помещениях, там им и так ничего не грозит. А вот те, кто в это время занят работами во дворце, могут и не успеть спуститься. Это укрытие не такое надежное, как большое убежище для королевской семьи, к тому же тамошние запасы позволяют продержаться довольно длительное время, но на крайний случай и это тоже сойдет.

— Повстанцы знают про убежища?

— Не исключено. — Максон попытался распрямиться и поморщился. — Но если в убежище кто-то есть, попасть в него они не смогут. Способов выбраться всего три. Дверь можно открыть специальным ключом снаружи, можно — изнутри. — Максон похлопал себя по карману, намекая, что мы и сами можем выбраться из нашего укрытия, если что. — Или придется ждать два дня. Потом двери автоматически разблокируются. После того как опасность минует, охрана обычно проверяет все укрытия. Но всегда существует шанс пропустить одно из них, и без механизма отсроченной разблокировки какой-нибудь бедняга мог бы застрять в убежище навечно.

На то, чтобы произнести все это, у него ушло какое- то время. У Максона явно что-то болело, но мне показалось, что рассказом он пытается отвлечься от боли. Он наклонился вперед и зашипел.

— Максон?

— Все… не могу… не могу больше терпеть. Америка, ты не поможешь мне снять пиджак?

Он протянул руку, и я бросилась нему. Максон опустился на скамью и принялся расстегивать пуговицы. Я пришла ему на помощь, но он вдруг перехватил мои руки.

— Опыт показал, что ты неважно умеешь хранить секреты. Но этот секрет должен уйти в могилу вместе с тобой. И со мной. Ты меня поняла?

Я кивнула, хотя не до конца понимала, что он имеет в виду. Максон отпустил мои руки, и я медленно расстегнула на нем рубашку. Интересно, он когда-нибудь рисовал эту сцену в своем воображении? Должна признаться, я рисовала. В ночь после хеллоуинского бала я лежала в постели и воображала в мыслях именно этот миг нашего будущего. Вот только в моих мечтах все выглядело совершенно иначе. И все равно по спине побежали мурашки.

Хоть я и была музыкантом, но росла в семье художников. Как-то раз я видела древнюю скульптуру. Она изображала атлета, бросающего диск. Тогда я еще подумала, что создать такое совершенное тело под силу только гениальному художнику. Мускулатура на груди Максона не уступала ни одному произведению искусства.

Впрочем, все эти мысли мгновенно вылетели, как только я попыталась спустить рубашку у него со спины. Она прилипла к коже и не желала поддаваться.

— Полегче, — прошипел он.

Я кивнула и зашла сзади, чтобы попробовать оттуда. Ткань на спине была вся пропитана кровью. Я ахнула, на мгновение окаменев. Но потом, чувствуя, что Максону это неприятно, стряхнула с себя оцепенение и принялась за дело. Когда рубашку удалось снять, я накинула ее на один из крючков, воспользовавшись этой секундной передышкой, чтобы вернуть самообладание.

Взяв себя в руки, я обернулась и внимательно осмотрела спину Максона. Она вся оказалась исполосована рубцами разной степени давности — от совсем свежих, кровоточащих, до слегка подживших и давно затянувшихся. Свежих насчиталось штук шесть. Они багровели поверх бесчисленного множества более старых.

Как такое могло случиться? Максон ведь принц. Он властитель, августейшая особа, не простой смертный, стоит выше всего, иной раз даже выше закона, так откуда на нем взялись эти шрамы?

Потом я вспомнила лицо короля сегодня в студии. И попытка Максона скрыть страх. Как можно было такое сделать с собственным сыном? Я снова отвернулась и принялась рыться на полках в поисках небольшой губки. Потом подошла к раковине и с радостью обнаружила, что в кране есть вода, пусть и ледяная. Наконец собралась с мужеством и вернулась к Максону, пытаясь сохранять спокойствие ради него.

— Может немного пощипать.

— Ничего, — прошептал он. — Я привычный.

Я взяла губку и промокнула длинную ссадину на плече, решив, что буду двигаться сверху вниз. Он слегка дернулся, но вытерпел все молча. Когда я перешла ко второй ране, Максон заговорил:

— Знаешь, я ведь многие годы готовился к этому вечеру. Ждал, когда буду достаточно силен, чтобы бросить ему вызов. — Он на какое-то время умолк, и многие вещи внезапно обрели для меня смысл: зачем человеку, занимавшемуся бумажной работой, нужны такие серьезные мускулы, почему он в любое время дня и ночи был одет и готов к любым неожиданностям, почему так взвился, когда я толкнула его и назвала ребенком.

Я кашлянула.

— Так почему же ты этого не сделал?

Он помолчал.

— Испугался, что тогда его гнев обрушится на тебя.

Я оцепенела, настолько потрясенная, что не могла даже говорить. К глазам подступили слезы, но я изо всех сил сражалась с ними. Они только сделали бы еще хуже.

— Кто-нибудь об этом знает? — спросила я.

— Нет.

— Ни врач? Ни твоя мать?

— Врач знает, но держит язык за зубами. А матери я бы никогда про это не рассказал и даже не дал бы ей повода что-то заподозрить. Она знает, что отец суров со мной, но я не хочу ее волновать. И как-нибудь это переживу. Я продолжала промокать его спину губкой.

— С ней он так себя не ведет, — поспешно добавил он. — Наверное, ей от него тоже достается, но не таким образом.

— Хм, — протянула я и, не зная, что еще сказать, продолжила обрабатывать его раны.

— Черт, больно, — застонал Максон.

Я убрала губку и с минуту подождала, пока его дыхание не успокоится. Он кивнул, и я продолжила свое дело.

— Так что я сочувствую Марли с Картером куда сильнее, чем ты себе представляешь, — нарочито легкомысленным тоном произнес он. — Такие раны причиняют боль довольно долго, особенно если не обращаться за помощью.

Я потрясенно молчала. Марли получила пятнадцать ударов сразу. Наверное, если бы мне пришлось выбирать, я бы тоже предпочла этот вариант — все лучше, чем ждать, когда будет следующий раз и за что.

— А за что были все остальные? — спросила я и тут же покачала головой. — Прости. Это был бестактный вопрос.

Он пожал окровавленным плечом:

— За то, что сделал что-то или сказал. За то, что узнал.

— И за то, что узнала я. Максон, я так… — У меня перехватило горло, и я с трудом удержалась от слез. С таким же успехом я сама могла нанести ему эти удары. Он не обернулся, но пошарил рядом с собой и положил ладонь на мое колено.

— Как ты сможешь привести меня в порядок, если будешь плакать?

Я слабо рассмеялась сквозь слезы и утерла лицо. Потом закончила обмывать его спину, стараясь прикасаться к ней как можно бережней.

— Как думаешь, здесь есть бинты? — спросила я, обводя комнату взглядом.

— В железной коробке, — сказал он.

Пока он пытался отдышаться, я откинула крышку и обнаружила внутри уйму медикаментов.

— Почему ты не хранишь бинты у себя в комнате?

— Исключительно из гордости. Я был полон решимости никогда больше не допустить, чтобы они мне понадобились.

У меня вырвался негромкий вздох. В коробке я обнаружила дезинфицирующий раствор, мазь, похожую на болеутоляющую, и бинты.

Я встала у него за спиной, готовясь нанести лекарство.

— Может быть больно.

Максон кивнул. Когда раствор попал на кожу, он негромко замычал, потом умолк. Я пыталась делать все быстро и тщательно. Старалась как могла облегчить ему боль. После принялась накладывать на его раны мазь; снадобье явно помогало. Его плечи становились менее напряженными прямо у меня на глазах. Я порадовалась. Это была возможность хотя бы отчасти искупить свою вину.

Он негромко фыркнул:

— Я понимал, что рано или поздно мой секрет выплывет наружу, и много лет пытался сочинить какую- нибудь подходящую историю. Я очень надеялся, что у меня получится придумать что-нибудь правдоподобное до свадьбы, поскольку моя жена неминуемо должна была бы увидеть рубцы, но так ни до чего и не додумался. Может, у тебя будут какие-нибудь идеи?

Я ненадолго задумалась.

— Всегда можно сказать правду.

— Не самый мною любимый вариант, — кивнул он. — По крайней мере, в этом случае.

— Полагаю, я закончила.

Максон слегка изогнулся, стараясь не делать резких движений. Потом с благодарным видом обернулся ко мне:

— Потрясающе. У меня самого никогда так хорошо не получалось.

— На здоровье.

Он некоторое время молча смотрел на меня. А что тут можно сказать?

Мой взгляд как магнитом притягивала его грудь. Надо было как-то отвлечься.

— Пойду выстираю твою рубашку.

Я забилась в угол у раковины и принялась оттирать окровавленную ткань, глядя, как вода окрашивается в бурый цвет, прежде чем утечь в трубу. Я понимала, что кровь все равно до конца не отстирается, но, по крайней мере, это позволяло мне хотя бы чем-то себя занять.