Антрополог на Марсе - Оливер Сакс

Таланты нормального человека развиваются постепенно, внедряясь в разум и становясь частью личности. Им чужды необычная изоляция и автоматизм дарований савантов[196].

Но разум не только собрание различных талантов, и он не может состоять из набора отдельных модулей, как полагают некоторые неврологи и психологи. Такое устройство разума исключает его основное достоинство – назовем его «кругозором», который присущ каждому нормальному человеку. Разум, скорее, имеет супрамодульный вид, который и помогает развиваться на стоят ним талантам. Модульная структура разума исключает становление личности, становление «Я». Поэтому позволительно утверждать, что разум нормального человека наделен согласующей силой, объединяющей все отдельные способности разума, в том числе способность анализировать и обобщать чувственный опыт. Именно эта сила делает разум конструктивным и рефлексивным, ориентированным на социальные силы высшего уровня.

Эту универсальную единую силу Курт Голдштейн назвал «абстрактно-категориальной способностью» организма. Исследуя повреждения мозга, он нашел, что при значительном его повреждении (например, при поражении лобных долей), кроме специфических расстройств организма, наблюдается и нарушение абстрактно-категориальной способности человека.

Голдштейн также исследовал проблемы развития человека и вместе с Евой Ротман и Мартином Ширером в 1945 году опубликовал заслуживающую внимания работу «История идиота-саванта. Экспериментальное изучение индивида» («А Case of “Idiot Savant”…»). В этой работе авторы рассказывают об аутичном подростке Л., обладавшем удивительной памятью и необыкновенными музыкальными и математическими способностями. Отмечая его дарования, авторы работы указывают на то, что способности Л. «независимы друг от друга». «Теоретически он мог бы стать профессиональным музыкантом или математиком, – пишут исследователи, – однако Л. не стал ни тем, ни другим, несмотря на свои таланты и регулярные упражнения». Характеризуя его, авторы пишут о неспособности Л. к абстракции, одной из основных операций мышления.

Далее авторы пишут о последствиях этого дефекта развития:

Неспособность к абстракции проявляется во всем его поведении. Л. не понимает и не использует речь в ее символическом и концептуальном значениях. До него не доходит, о чем идет речь, если разговор носит абстрактный характер, он никогда не задает вопрос «почему», не понимает воображаемых ситуаций. Этот же недостаток является подоплекой его малой социальной осведомленности, отчужденности, узкого кругозора, неспособности абсорбировать культурные ценности… Та же неспособность к абстракции негативно влияет и на его дарования, ибо препятствует самопознанию внутренних психических актов и состояний… Свои таланты Л. не может развить сознательно… Эти таланты остаются ненормально конкретными, специфическими, стерильными и не отражают определенные общественные запросы. Это, скорее, карикатуры на подлинные таланты.

Если выводы, которые сделал Голдштейн вместе со своими коллегами, исследуя внутренний мир идиота-саванта, достаточно обоснованы, и если допустить, что и Стивен не способен или относительно не способен к абстракции, то можно задаться несколькими вопросами. Насколько Стивен может развиться как личность? В какой степени доступны для его понимания внутренние психические акты и состояния? В какой мере ему по силам анализировать и обобщать чувственный опыт? В каких пределах он может абсорбировать культурные ценности? В свете выводов, сделанных вышеперечисленной группой исследователей, возникают не только эти, но и многие другие вопросы, с которыми сталкиваешься при ознакомлении с парадоксом удивительных одаренностей, присущих идиотам-савантам с их аномальным разумом.

В октябре 1991 года я встретился со Стивеном в Сан-Франциско. За то время, что я не видел его, он заметно изменился. Он вырос, похорошел, голос его окреп. Когда мы с ним встретились, Стивен первым делом стал рассказывать мне о показанных по телевизору сценах землетрясения, произошедшего в Сан-Франциско в 1988 году. «Земля в расщелинах. Кругом разрушенные дома. Мосты снесены. – Стивен говорил короткими фразами, напоминавшими хайку[197]. – Машины искорежены. Пожарные гидранты тушат огонь».

В тот же день мы со Стивеном в сопровождении Маргарет отправились на прогулку по Тихоокеанским высотам. Во время прогулки Стивен, устроившись на раскладном стуле, принялся рисовать Бродерик-стрит, петлявшую по склонам холма. Рисуя, Стивен время от времени оглядывал улицу, но больше, как мне казалось, уделял внимание плейеру. Прежде чем он приступил к рисованию, Маргарет спросила его, почему улица так извивается. Ответить на, казалось бы, несложный вопрос Стивен не смог, а когда Маргарет пояснила, что улица извивается, потому что поднимается в гору, обходя крутые участки, Стивен кивнул и бессмысленно повторил слова Маргарет, являя несомненный признак эхолалии. Ему было уже семнадцать, но его умственные способности не улучшились.

Когда мы гуляли, нам внезапно открылась прекрасная панорама залива, усеянного корабликами, меж которых высился Алькатрас[198]. Однако сначала я принял увиденное за сложный замысловатый многоцветный рисунок, похожий на абстрактную живопись, которая обычно вызывает у меня смятение чувств. Осмыслив открывшуюся картину, я поинтересовался у Стивена, какое впечатление произвела на него красивая панорама, но внятного ответа не получил.

Зато Стивен меня поистине удивил, когда мы продолжили разговор. Мы заговорили о Сан-Франциско, и оказалось, что его любимое здание в городе – Трансамериканская пирамида. Когда я спросил Стивена «почему», он ответил, что ему нравятся ее формы. «Она состоит из равнобедренных треугольников», – заключил он. Хотя ответ и не отличался геометрической точностью, меня поразило, что Стивен, речь которого обычно носила примитивный характер, использовал в разговоре математический термин. Я, правда, знал, что аутичные люди, особенно в раннем детстве, гораздо лучше осваивают геометрические понятия, чем личностные и социальные представления[199].

Стивен имел весьма смутное представление об аутизме, своем недуге. Это выяснилось случайно, при любопытных обстоятельствах. Когда после прогулки мы подходили к своей машине, рядом стояла другая с номерным знаком, на котором, к моему великому удивлению, было начертано «АУТИЗМ»[200] (шанс встретить такую машину я расценил как отношение один к миллиону). Обратив внимание Стивена на необычный номерной знак, я попросил его прочесть надпись. Он прочел надпись по буквам: «А-У-Т-И-З-М». «Попробуй прочесть слитно», – попросил я. «У…У…Утизм», – выдавил из себя Стивен. «Не “утизм”, а “аутизм”, – поправил я. – Ты знаешь, что это значит?» «Это то, что написано на номерном знаке», – ответил он. На том разговор и закончился. И все-таки было ясно: он понимал, что отличается от обычных людей. Его любимым кинофильмом был фильм «Человек дождя», и мне казалось, что Стивен отождествляет себя с героем этого фильма, аутичным савантом, роль которого сыграл Дастин Хофман. У Стивена была звуковая запись этого фильма, и он ее нередко прослушивал с помощью плейера и в конце концов даже выучил наизусть несколько диалогов, которые иногда декламировал, сохраняя нужные интонации. С плейером Стивен почти что не расставался, однако это не мешало ему рисовать. Он мог погружаться в это занятие, даже слушая музыку. Но увлечение плейером мешало ему контактировать с окружающими, развивать речь.

Находясь под впечатлением от своего любимого фильма, Стивен захотел побывать в Лас-Вегасе, а когда мы приехали в этот город, он потянул нас с Маргарет в казино, воспылав желанием последовать примеру Человека Дождя и провести время за игральным столом. Из Лас-Вегаса мы отправились в Аризону, взяв напрокат «Линкольн-Континенталь». Стивен хотел отправиться в путешествие на «Шевроле Импала», но, к его сожалению, такого автомобиля в прокате не оказалось.

Приехав в Аризону и устроившись в одной из гостиниц Финикса[201], мы направились к Большому каньону. Я припарковал машину у места, откуда открывался прекрасный вид на ущелье. Едва взглянув на каньон, Стивен принялся таращить глаза на находившиеся на стоянке автомобили. Оторвав его от этого увлекательного занятия, я спросил у него, нравится ли ему редкое зрелище, показав рукой на ущелье. Стивен перевел взгляд на каньон и, подумав, ответил: «Прекрасный вид». «А что напоминает тебе это ущелье?» Последовало неожиданное суждение: «Оно похоже на огромное здание».

Удовлетворившись этой приятной мыслью, Стивен принялся рисовать. Правда, на этот раз он водил рукой не слишком уверенно (каньон, как-никак, мало похож на здание), и все-таки рисунок ему удался. «Ты – гений», – восхищенно сказала Маргарита. Стивен улыбнулся и буркнул: «Да».