Записки простодушного - Владимир Санников

Учился я легко, был первым и в школе, и в университетской нашей группе, но вот в общении со сверстниками сказались, видимо, староверская замкнутость и скованность. Поэтому я, «блестящий студент», именной стипендиат, дружил со скромным, тихим сокурсником Виктором Шмаковым. Ведь что такое друг? Это человек, который понимает тебя и принимает тебя целиком, как ты есть, с которым ты чувствуешь себя совершенно свободно. Объединяло нас и то, что оба мы — из простых, полукрестьянских семей, и то, что в общежитии жили в одной комнате, но главное — любовь к литературе, к стихам.

Спросите: при чем здесь счастье? А вот и оно. Солнечное, но холодное октябрьское утро. Идем по улицам Перми на камскую пристань, поискать работы. Вчера не ужинали, сегодня не завтракали — денег нет, а до стипендии еще целая неделя. И — острое чувство счастья: смеемся, читаем стихи, напеваем марш Черномора из «Руслана и Людмилы».

Стихи, естественно, были частью нашей жизни.

Вспоминаю в этой связи забавный эпизод. Начало — как в песне:

В городском саду играетДуховой оркестр.На скамейке, где сидишь ты.Нет свободных мест…

Но рядом с ней сидит Витя Шмаков и после шутливой торговли уступает мне, счастливому, свое место — за сборник стихов Аркадия Кулешова, который я «достал» накануне. Нам нравился этот белорусский поэт за искренность, созвучность с нашими настроениями, например, теми, которые испытывали и мы при возвращении на каникулах на родину:

Я вернулся в тот край, что давно меня звал,Где уже восемнадцать я лет не бывал.Где родился, где рос, где когда-то бродилПо траве по речной, по тропе по лесной…

И далее описание белорусской пирушки, мало отличающейся от нашей, русской:

Если ж выпьешь еще, как обычай велит,То поймешь ты и впрямь, что земля не стоит:Закачает тебя от куста да к кусту,Словно в шторм моряка от борта да к борту.Закачает тебя, станет палубой луг,Ты за кочку возьмешься — спасательный круг.……………………………………………Ты к любимой спешишь — что тебе океан?Что тебе ураганы? — они не страшны!..…Рано утром нашли меня возле копны…

Обычная ситуация (сколько их было!): мы с Витей не завтракали, не обедали, да и поужинаем, видимо, кипяточком. И вдруг известие: с приходящим поездом Вите послан мешок картошки! Везем на санках (дело было зимой) этот, увы, не такой уж большой мешок, тут же варим, просто с солью, без масла, конечно. Счастливые, сытые, садимся играть в карты. Любимые игры — кинг и тысяча (упрощенные варианты преферанса). Некоторые, особенно бойкий веселый башкир Борька Кадиков, и смухлевать, и в чужие карты заглянуть были не прочь (помните совет дяди Гиляя в книге «Москва и москвичи»? — После раздачи карт первым делом загляни в чужие карты, ибо свои ты всегда посмотреть успеешь).

Поскольку уж заговорил о питании, скажу, что было оно в студенческие мои годы (1950–1955) сверхскудным: дома я даже в годы войны питался лучше. Обычно мы, как и многие другие «общежитские» студенты, жили так называемой «коммуной». Объединялись, как правило, с какой-нибудь комнатой девочек — оно и веселее, и повкуснее все-таки. Сдавали в общую кассу по 150 руб. в месяц (стипендия — 220 руб., на старших курсах — немного больше), очередного кассира назначали. Однажды растратил наш кассир общественные деньги, оставив коммуну без денег почти на две недели. Нет, не били, только пожурили: наверно, очень уж ему зачем-то деньги были нужны…

Вот обычное наше меню: завтрак — компот из сухофруктов, иногда макароны или картошка; обед — суп, всегда без мяса (слишком дорого мясо, да и не достанешь его); второго — не упомню, не было его, по-моему.

И почему-то особенно трепетно ждали ужина. Лежишь на кровати, читаешь учебник или книгу какую-то и с нетерпением ждешь стука в дверь: это девчонки зовут на ужин. А ужин — большая, поллитровая банка компота из сухофруктов (на человека) и хлеб (в неограниченном количестве).

Придя ночью голодным с какого-нибудь свидания, пошарить по тумбочкам спящих товарищей не считалось таким уж страшным грехом. Помню, по запаху отыскали мы в тумбочке Борьки Кадикова недостаточно хорошо запрятанную селедку. Съели. Аккуратно съели, не повредив при этом голову, хвост, косточки.

А потом повесили на веревочке бережно сохраненный скелетик селедки над самым носом ее владельца. Утром мы видели, как Боря нежится в постели, пальцем щелкает селедку по носу, заставляя ее раскачиваться на веревочке, разговаривает с нею: «Ишь, как они, сволочи, нас с тобой обглодали чисто!»

А вот уж дома, на студенческих каникулах — мы отъедались.

Вот я приехал в Воткинск на зимние каникулы. Уже в сумерки отправляемся с братьями Сашей и Герой (и младшая сестра Алла с нами) на лыжную прогулку. Морозец солидный — градусов 20, но это нас не смущает. И так хорошо скользить на лыжах по заснеженным полянам («В лунном сияньи снег серебрится…»), а потом вернуться в родной наш дом, погреться у печки-голландки.

А на печке уж и чугун кипит (тоже с детства памятный), и мама варит пельмени, мясные! И — «бьют старинные часы». В довоенные и военные, да и в послевоенные годы люди у нас не очень-то ценили старые вещи, и мама, лишенная возможности приобрести модные современные часы-кукушку, выменяла на картошку — что бы вы думали? — старинные французские Le roi de Paris!

A потом мама нам, разгоряченным, но и озябшим немножко, дает по рюмке водки и по доброй (о-очень доброй!) тарелке пельменей. И мы болтаем, и вспоминаем, вспоминаем… А как рассмешил заглянувший к нам шестилетний двоюродный братишка Вова Савельев! Попотчевали его пельменями, и он, уходя, сказал тоном хозяйственного мужичка: «Пойти, что ли, тоже пельмени из Васьки сделать…» (другого мяса, кроме кота Васьки, в доме не было).

На третьем курсе, осенью, получаю телеграмму: «САШУ ПРИЗЫВАЮТ АРМИЮ ПРИЕЗЖАЙ». Отпросился в деканате на неделю и поехал в Воткинск, брата провожать. Армия тогда была совсем не то и не такая, как сейчас. «Дедовщина» — даже слова такого не было. Трудно там было, но ребята-провинциалы возвращались окрепшими, возмужавшими, более уверенными в себе, повидавшими мир. Даже профессию новую иногда получали, чаще всего — шофер. И все-таки тяжело было брату уезжать на целых три года, не доучившись в техникуме (Сашу призвали с последнего, IV курса Сарапульского лесомеханического техникума).

Дома устроили проводы — совершенно в традиционном деревенском духе. Пили, плакали, пели. Конечно, не обошлось и без «Проводов» Демьяна Бедного, соответствующим образом переделанных: