Орхидеи еще не зацвели - Евгения Чуприна

— Что это тебе, Уил, на ночь глядя, жрать захотелось? — спросил мистер Петлюра, явно с какой-то задней мыслью.

Этот Уил, я его век не забуду, был коренастым парнем с резкими чертами лица и ясным, диким взглядом глубоко посаженных глаз, от которого мне сразу сделалось неуютно. У него были густые, сросшиеся брови. На нем был серый меховой кожух, довольно неопрятный — мех стоял дыбом. Последний раз он (Уил, уж конечно, а не кожух) брился, полагаю, в раннем детстве (кожух, тот, похоже, вообще никогда не брился). У него (у Уила, хотя и кожуха тоже) были довольно длинные всклокоченные волосы и очень волосатые руки. Растительность груди Уила, в своем вакхическом буйстве, прорывалась сквозь грубый домашний свитер. Я думаю, ни одна тетушка бы не одобрила такого вздыбленного обилия волос, о взгляде уж не говорю. Представляю, что сказала бы по этому поводу, например, тетушка Дафна. Она бы сказала: «Уильям, не смотри, как кот-кокаинист, причеши шубу и застегни ширинку в районе горла». А также: «Уильям, не приплясывай, ты не на сковородке!», «Уильям, если ты вздумал потирать руки, так помести их наконец-то под струю воды» и проч. В общем, то, что произошло дальше, я расцениваю как следствие нехватки тетушек или их исключительного нерадения и раздолбайства. Я твердо уверен, и с этой идеи меня не собьешь: можно сколько угодно пенять на гены и на условия среды, даже указывать на религиозно-мистические факторы и вмешательство Князя Тьмы, но если бы у Уила были тетушки, и эти тетушки понимали свои обязанности, то он никогда бы не вздумал вести себя так, как описано ниже.

Итак, мы остановились на том, что Уил попросил еды, а мистер Петлюра справился о причинах этого желания. Вообще было заметно, что реплика Уила всех привела в тревожное настроение. Мне тоже стало не по себе. Этот самый Уил был как-то взвинчен, он совершенно не мог устоять на месте, весь вибрировал, как перегретый тостер. Казалось, в этот тостер впихнут раскаленный тост, который сейчас выпрыгнет, весь сочась перцем и горчицей. На каждый звук парень резко оборачивался всем корпусом, как будто не умел пользоваться шеей.

— Ладок, ок, нет так нет, — сказал он с нездоровой бодростью. — Нет так тык нет. Ок. Ет, нет еды. Так, ет, выпить. Хоть выпью, выпить-то хоть можно, да-м? Пипипить хохочу! Там, в кабине, ныне скукотища, боже. Тыща. Котища тоже. Сидишь смаглядишь на эти рельсы. Все рельсы да рельсы, да? Правда? — «Уил, прекрати нести чепуху!» — сказала бы тетушка, если бы она у него была и понимала свои обязанности. — Все рельсы да рельсы, рельсоватые, рельсовитые, витые, как рога, как дорога, как штопор, шпалы, што по рельсам, шпалам ездить, если б в лес ведь, я бы лез бы лезвию бритвы, не то, что по рельсам, сам — оп! Шпалам. Жалам. Балам-Бом! чухчухчух…

— Уилчик, тебе надо укольчик? — предложил один из хористов.

— Да, точно, — поделился наблюдениями другой. — Причем, срочно.

— Мне ни не? Морфин? Сукин сын! Наркоман я вам? Ям. Морквофан?! Ах, я!!! вам!!!! Вым. Ням… Нямням ным…дымноморфинодвинопыкадых! Гау, гау, гауууу!!!

— Вяжи его! Пустить ему кровь! — раздался клич, и сразу несколько мускулистых рук вцепились в Уила. Но тот оказался очень сильным, он всех расшвырял, как гусеница муравьев, и стоял, оскалившись, в крепкой пиратской стойке. В руках у него заблестел нож.

— Ага! Пха! Ха! Ах! — сказал Уил. — Ззя! Бззя! Взяли! Взяли! Ззя! Ам! Им! Лям! Аз зять! Взять низзяммм! Мам! Ням! Ааааам!!!!

Тут уже даже и я понял, что с парнем творится что-то не то. Он словно взбесился, вообще сделался ирландец. Тут уже даже не его тетушка, а любая чужая, пришлая не удержалась бы от замечаний по поводу его вида и поведения, совершенно недопустимых для молодого джентльмена, рассчитывающего на успех в обществе. Ну что за манеры! Дрожит, побагровел, глаза стеклянные, лицо сияет убийственной яростью и «гибельным восторгом» — очень подходящее выражение, его иногда употребляет Шимс применительно к проигрывающим посетителям казино. Ну, знаете, о чем я — о таких, которых утром выметают из игорных зал поганым веником, а те еще в этот веник вцепляются скрюченными пальцами. Кстати, я только заметил, что Шимс стоит рядом, потому что он сказал:

— В Трансильвании полночь.

И как будто бы спровоцированный эти замечанием, Уил, у которого к тому времени из-за спины вырос странный горб, похожий на оскаленную волчью голову и видимый умозрительно (даже не знаю, что сказала б тетушка, которой довелось бы лицезреть подобное явление), вдруг скользящим нечеловеческим прыжком соскочил с платформы, метнул в землю свой нож и сделал очень ловкий задний кувырок. Я не понимаю, как это случилось, но приземлился он уже на лапы, потому что стал волком. Обычным серым волком, без каких-либо претензий, хотя, правда, и без хвоста. И тут же с платформы посыпались все остальные «товарищи». Они прыгали людьми, а приземлялись волками. Первый волк, стоя поодаль на камне, как на пьедестале, манерно поджал лапу и издал вой, стая выстроилась в боевой порядок и укатилась в сторону ближайшей рощи. Именно укатилась, это слово подходит. По пути то один, то другой куцый серый клубок останавливался, чтобы выкусить блоху или щелкнуть пастью на соседа, очень неприятно. В этот момент солнце село за холм, и сразу стало темно, как будто кто-то заботливо выключил свет. Людское обличье, весьма понурое, сохранили только Блуменфилд и мистер Петлюра.

Генри сказал:

— И эти вот господа назвали меня упырем, кровопийцей!

Блуменфилд ответил:

— Что же делать, Уил затесался и всех перекусал. Мы не хотели брать его, но он умеет водить бронепоезд.

— Остались те, кого он не тронул?

— Да.

— Почему?

— Я спонсор, а Сэма он уважает.

— Все дело в моей медвежьей шубе, — скромно уточнил мистер Петлюра. — Она когда-то принадлежала индейским шаманам. В индейских племенах много этнических украинцев…

— Белое Перо, Длинная Сельдь, Пузатый Крыс… — уточнил Блуменфилд.

— … и мне эту шубу, когда я был в Канаде, подарил вождь ирокезов…

Генри посмотрел на него с любопытством.

— Этот вождь, — объяснил мистер Петлюра, — потомок старинного казацкого рода. Воевал в американской армии вместе с индейцами и понял, что они совсем как мы: оторванные, неуправляемые, каждый хочет быть главным. Два индейца — три хэдмэна. Но американцы с ними там бережней обращаются, чем русские — с нами. За Кордильерами индейцам лучше жить, чем нам в Украине, — добавил он явную цитату. — Поэтому они лучше сохранились, и беженцу у них удобней. А верования, танцы с топориками — все одинаковое.