Трагические судьбы - Николай Андреев

«Враг этот — мы», — прописывает Болтенков давно известную истину.

Самое трагичное: брошена земля. Плодороднейшая земля. Земля, которой завидуют в других странах. Земля, которая у умных людей давала бы по 100 центнеров с гектара. Земля, способная накормить весь русский народ, и еще другим бы хватило. Во время поездки в Воронежскую область каждый собеседник торжественно напоминал мне: кубический метр местного чернозема находится в Париже — как эталон. Но, когда видишь пустые, незасеянные поля, — вместо гордости печаль и отчаяние вламываются в сердце. Доходов нет, капиталов нет, продукции нет, и взамен этого громадные пространства никому не нужной земли. Мы бедны, все у нас идет не так, а между тем поезжайте в любую сторону, посмотрите, какие просторы лежат необработанные, заросшие будылем, лозняком и всякой дрянью.

«Если б была война, — говорит Болтенков, — мы бы жизни клали за эту землю. А тут в мирное время без всякой войны…»

Приехали в колхозную бригаду. Летняя кухня, сараи, ремонтная мастерская. Асфальт кончается метрах в пятидесяти от мастерской, дальше несусветная грязь. Почему за десятки лет не могли довести асфальт до ворот? Увязая в черноземе, пробрались к группе пейзан, которые грелись на солнышке. Грязные телогрейки, обветренные лица, угрюмое выражение глаз. Унылая обреченность во взгляде, в позах, в том, как говорят. Представляюсь. «Корреспондент, значит. Московские газеты лучше, — сказал один из мужиков. — Они не рвутся, когда махорку в них заворачиваешь. Местная рвется». Не подумайте, что это ирония, они люди земные, прессу оценивают по степени ее приспособляемости к своим потребностям. На сигареты давно нет денег, курят самосад. «Я в день зарабатываю шесть рублей, — разъясняет работяга. — На сигареты не разбежишься».

Мы беседовали около часа — и ни одни из них не поднялся и не сказал: пора, ребята, весенний день кормит. И немало встретилось таких греющихся или вяло копошащихся в технике колхозников. А разговор заведешь, спросишь, как живут, — сразу тон появляется требовательный: мол, спонсор (какой? кто конкретно? — не уточняют) должен трактора дать, комбайны прислать, опять же деньги выделить. А у меня мысль: даже если им и дадут, то нет уверенности, что они начнут работать. Десятилетиями капитал исчезал в прожорливой бездне, именуемой сельским хозяйством, с чего вдруг сейчас он сам собой начнет преумножать богатства земли русской?

Гляжу на мужиков — и жалость к ним. Нет у них чувства собственного достоинства, но есть желание проломить голову начальству. Жалко их, на них обрушились бессмысленные реформы, и в то же время и они виноваты, что на их земле разруха. Директор местной «Сельхозтехники» довел до состояния нуля преуспевающий комплекс и уволился. В соседнем колхозе его тут же избрали председателем. Избрали те, кто с садистским наслаждением кроет президентскую власть. Они не понимают, что происходит, не могут разобраться в причинах и следствиях. Для них все беды — из Москвы.

Но не все, не все безнадежно. Помните, что одним из этапов экспериментаторства Худенко был совхоз «Ручьи» в Ленинградской области? Его оттуда выжили. Но, видимо, оставил он там след в сердцах людей, потому и не умерло его дело. «Ручьи» сегодня процветают. Правда, называются они теперь акционерным обществом. В «Ручьях» в 1992 году каждый крестьянин стал собственником всего, что ему было положено по указам президента и другим федеральным правовым актам, обеспечивающим аграрную реформу. Каждый получил земельную долю, а также имущественный пай. Получил и третье, не менее важное, — право свободно распоряжаться обретенными благами. И такие сразу чудеса стали твориться в «Ручьях»: народ заработал! Вот что главное: стал вкалывать! То есть было реализовано то, чего и добивался Худенко в Акчи.

Не зря он бился и умер.

Шпион ошибается лишь один раз. Другого шанса ему не предоставляется

Дело Пеньковского. 1963 год

Александр Солженицын после выхода из лагеря в 1953 году был отправлен в ссылку в казахстанский поселок Кок-Терек. Там он начал писать. Рукописи, хоронясь от подозрительного глаза, фотографировал. Пленки вкладывал в конверты, а конверты заделывал в книжные обложки, для чего у другого ссыльного обучился переплетному мастерству. На конвертах был начертан адрес, ясный и исчерпывающий: Соединенные штаты Америки, ферма Александры Львовны Толстой. Солженицын больше никого не знал на Западе, но был уверен, что дочь Толстого не уклонится от помощи потенциальному лауреату Нобелевской премии. Проблема за малым: как незаметно передать книгу иностранцу. В Кок-Терек они, понятно, не заглядывали, а ссыльному доступ в Москву был заказан.

Солженицын и не подозревал, что в то же самое время похожие планы — отправить на Запад весть о себе — вынашивал и полковник Главного разведывательного управления Генштаба вооруженных сил СССР Олег Владимирович Пеньковский. Но ему было проще, чем Александру Исаевичу, он обитал в Москве, а не в казахской глуши. Адресат полковник выбрал иной: он намеревался передать свое сочинение Аллену Даллесу, директору Центрального разведывательного управления США. Послание тоже заложил в конверты, толстые и увесистые. Отметим, что в конвертах были не его собственные сочинения, а произведения других умов — чертежи ракет, их характеристики, инструкции по запуску и наведению на цель. Как и Солженицын, Пеньковский также столкнулся с немалыми трудностями, пока его послание не достигло адресата.

12 августа 1960 года Красную площадь пересекали два учителя из Массачусетса — Энтони Рэй Кокс и Генри Ли Кобб, которые после спектакля в Большом театре торопились в гостиницу «Балчуг» (ныне «Балчуг-Кемпински»). Возле собора Василия Блаженного к ним подошел мужчина, который выглядел так (цитирую служебный документ ЦРУ): «Ему около 55 лет, среднего роста, телосложение типичное для русского, без особых примет». Он обратился к учителям на английском с чудовищным акцентом: «Передайте в посольство США», сунул конверт и быстро удалился. То был Пеньковский. В конверте находился текст следующего содержания:

«Мой дорогой Господин!

Прошу довести до соответствующих компетентных лиц Соединенных Штатов Америки следующее.

К Вам обращается Ваш большой друг, ставший теперь уже и Вашим солдатом-бойцом за дело П р а в д ы, за идеалы истинного свободного Мира и Демократии для Человека, которым Ваш (а теперь и мой) ПРЕЗИДЕНТ, ПРАВИТЕЛЬСТВО и НАРОД отдают так много сил.

На этот путь борьбы я стал сознательно. Этому способствовало многое. Последние три года явились в моей жизни очень переломными, как в образе мышления, так и в других вопросах, о чем доложу после.