Манюня - Наринэ Абгарян

-Я же говорил, что домчу с песней!- водитель грузовика с трудом сдерживал своё ликование.

-Спасибо, Анушаван Наполеонович,- выплюнул наконец кружевное жабо изо рта Серго Михайлович,- что бы мы без вас делали!

К сожалению, поездка на колхозном грузовике оказалась не единственным сюрпризом, уготованным нам баловницей – судьбой.

Накануне в дом культуры села Мовсес был делегирован штатный настройщик музыкальной школы Эдуард Миронович. По приезду он позвонил Серго Михайловичу и мрачно сообщил, что рояль дома культуры находится в таком состоянии, что его можно прямо сейчас распиливать на небольшой костёр.

-Сделай что-нибудь!- клокотал хормейстер в трубку так, что слышно было на всю округу,- Эдуард Миронович, вся надежда на тебя!!!!

Эдуард Миронович буркнул, что он не бог, но постарается что-нибудь придумать, и отключился.

Мы ехали в твёрдой уверенности, что рояль хотя бы частично настроен.

По приезду оказалось, что председатель колхоза «Заветы Ильича», со словами «ты сначала поешь, а уж потом поработай» и руководствуясь исключительно доисторическими кавказскими традициями гостеприимства, пригласил на обед к себе домой Эдуарда Мироновича.

Обед плавно перетёк в ужин, и настройщик, потеряв всякий над собой контроль, решил сыграть с судьбой в русскую рулетку и испытать на себе все прелести клинической смерти, засим без меры накушался домашней семидесятиградусной нефильтрованой тутовой водки. Поэтому он сейчас, хоть и реагирует на внешние раздражители, моргает и даже периодически выдыхает, но двинуться с места категорически не в состоянии.

Серого Михайлович какое-то время простоял, словно громом поражённый, а потом махнул рукой - у него даже на банальное возмущение не осталось сил – свои эмоции без остатка он уже выплеснул в кузове грузовика Газ-63 по всему протяжению тридцатикилометрового маршрута Берд - Мовсес.

Концерт мне запомнился двумя эпизодами.

Эпизод один

Манюня стоит на сцене и увлечённо терзает скрипку. Я наблюдаю за ней из-за пыльного занавеса. Моя подруга выглядит так, словно её, не отстирывая, долгое время сушили в автоклаве. Местами её банты, и даже сорочка, сохранили ещё свою девственную белизну. А в целом она сильно мятая и заляпанная, и на коленках и щиколотках у неё гармошкой сложились колготки.

Эпизод два

Помню, как я сижу за ненастроенным роялем и тщетно пытаюсь вытянуть из него звуки, отдалённо напоминающие пьесу Бетховена «К Элизе». Играю по памяти, потому что знаю произведение наизусть, и разбуди меня в три часа ночи, я без запинки, с закрытыми глазами, продолжу его с любого места.

Неожиданно я спотыкаюсь о какой-то аккорд – и холодею, потому что понимаю, что концовка пьесы вылетела из головы. Наступает звенящая тишина, в зале раздаётся недоумённое шушуканье, и чтобы как-то его заглушить, я начинаю наигрывать пьесу с самого начала. «Уж в этот-то раз концовка точно всплывет в памяти»,- лихорадочно соображаю я. Но в опасной близости от рокового аккорда я с ужасом понимаю, что часть «К Элизе» напрочь вылетела из головы. Времени на раздумья нет, и я, ничтоже сумняшеся, стартую в третий раз!

Из-за кулис до меня долетает сдавленный шёпот Инессы Павловны – Наринэ, деточка, закругляйся!

Да я бы сама с радостью, только бы знать, как это сделать!!!

Если не наш отважный хормейстер, то я, наверное, играла бы, не останавливаясь, до следующего юбилея колхоза «Заветы Ильича». Но на восьмом витке, когда Бетховен уже вдоволь наколобродил в своей могиле, из-за занавеса выскакивает Серго Михайлович, решительным шагом направляется ко мне, отдирает мои лапки от клавиатуры и сдаёт на руки Инессе Павловне. Вуй ме, причитает Инесса Павловна, ребёнка окончательно растрясло в машине!!!

Есть у меня маленькая надежда, что гости из союзных республик, ошеломлённые разрушительным, уходящим корнями в далёкое «доисторье» кавказским гостеприимством, обнаружив себя через какое-то время под капельницами в родных пенатах, ничего, кроме оглушительного застолья, не запомнили. И моё позорное выступление осталось в памяти только выпускников нашей школы.

Правда, теперь и вы об этом знаете. Только вы ведь никому не проболтаетесь, верно?

22 Манюня фонтанирует идеями

Ба принципиально не доверяла отечественной лёгкой промышленности, а уж текстильной её отрасли особенно. Ба раздражали монументальные псевдоатласные лифчики, возвышающиеся над прилавками живописными горными хребтами и навсегда убивающие у подрастающего поколения представление о женской сексуальности, коричневые безобразные хлопчатобумажные чулки, байковые халаты и торчащие колом пальто из зубодробительного драпа. Ба любила пройтись мимо вешалок с растянутыми свитерами и демонстративно возмутиться на весь магазин – товарищи, что творится, куда ни глянь - одна говновязка!!!

Дядя Миша считал, что в Ба погибла великая актриса и иногда смешно передразнивал её, когда мы возвращались домой после очередного похода в наш убогий городской универмаг. Но порой Ба выкидывала такие фортели, что даже флегматичный дядя Миша выходил из себя.

-Мамэле,- ругался он,- зачем тебе надо было становиться в первую балетную позу и вещать на весь магазин о том, что на таких чулках должны повеситься члены политбюро? Ты забыла, в какой стране живёшь? Из-за твоих выходок приходится жить с постоянно подобранным сфинктером ануса, потому что чуть расслабился - и ты уже не мужик!

Ба упирала руки в боки и хмыкала так, что от резонанса её хмыка дребезжали стёкла в окнах по всему дому.

-Сына, всё никак не успокоишься после целебной клизмы с раствором ромашки, которую таки я тебе поставила?

-Роза Иосифовна!- если дядя Миша называл Ба по имени-отчеству, это означало, что его раздражение достигло верхней точки кипения,- вот не надо сейчас ля-ля про то, чего не было, особенно при детях!

-Ой-ой!- Ба вытаскивала из кармана огромный мужской носовой платок и демонстративно протирала им лицо,- сына, можно подумать, не этими руками я подмывала твою каку каждый раз, как ты пачкал свои пелёнки! И я таки напомню тебе, что пачкал ты их с такой прытью, словно вся тьма Египетская сгустилась в твоих кишках!

Мы с Маней старались в такие минуты испаряться из комнаты. Во-первых, банально срабатывал инстинкт самосохранения, а во-вторых, нас тревожило словосочетание «сфинктер ануса». Мы потом долго гадали, что это такое страшное может быть, из-за чего дядя Миша может в одночасье перестать быть мужчиной.

-Письку ему что ли отрежут?- сокрушались мы,- как же он тогда пИсать-то будет?

Поход в универмаг оборачивался скандалом не только для дяди Миши. На фирменный скандал от Ба могли напороться все сотрудники универмага, начиная от продавцов и заканчивая директором, если, конечно, он по какой-то нелепой случайности в этот тревожный для его трудового стажа день находился на работе.

Ба требовала к себе особенного отношения. И чтобы добиться этого, разыгрывала в универмаге целый спектакль. Сначала она методично обходила полки с товаром, тыкала пальцем в тот или иной шедевр отечественной лёгкой промышленности и демонстративно громко хохотала. Параллельно зорким взором она выискивала среди покупателей сочувствующих товарищей. Сочувствующие товарищи, в предвкушении зрелищ, сбивались в благодарную публику и подобострастно трепетали.

Далее Ба заканчивала с манёврами и приступала к военным действиям. Первым делом, заручившись одобрительным гулом подобострастной публики, она принималась третировать несчастных продавщиц.

-Небось сами из-под полы торгуете болгарскими полотенцами с вышивкой, а на прилавках шаром покати!- наскакивала на них она. Продавщицы трепетали, разводили руками и кивали в сторону кабинета товароведа – вон где, мол, скрывается основной источник ваших бед. Ба, получив таким образом добро на дальнейшие действия, устремлялась к кабинету товароведа.

Товаровед тире бухгалтер универмага представлял из себя весьма жалкое зрелище – это был истерзанный и бесконечно несчастный лупоглазый мужичок, жертва сварливой, как Ба, тёщи. Поэтому он, ничего не предпринимая, беззвучно вздыхал в ожидании своей горькой участи за огромными завалами папок по бухгалтерской отчётности. Нарастающие децибелы голоса Розы Иосифовны, эти неумолимые всадники апокалипсиса, давно уже докатились до его кабинета и предрекали неминуемое явление самого Апокалипсиса в обличии Ба.

Когда Ба вторгалась в кабинет, товаровед, истерично дёргая кадыком, выползал из своего укрытия. В качестве отступных он тряс перед собой, словно белым флагом, связкой ключей от склада. Ба, ещё раз оглушительно хмыкнув для окончательного подавления его воли, пропускала его вперёд и конвоировала к заветным, недоступным среднестатистическому советскому гражданину, помещениям.