Барышня Эльза - Шницлер Артур

— Что это такое? — спросила Беата.

— Состязание в прыганье на звание чемпиона мира.

Вечерний ветер раскачивал высокую рожь за забором. Озеро внизу было матово-серое, как потускневшее зеркало.

— Ты тоже надел бы сюртук, Гуго, — сказала Беата и нежно отстранила рукой нависавшие на лоб влажные, светлые волосы мальчика. Гуго повиновался. Беата вдруг обратила внимание на то, что сравнительно со своим другом ее сын казался не совсем изящным и как бы ребенком; это было ей, однако, отчасти и приятно.

— Подумай, мама, — сказал Гуго, — Фриц собирается обратно в Ишль поездом в половине десятого.

— Почему это?

— Да я не могу нигде достать комнату, фрау Гейнгольд. Раньше чем через два-три дня нигде ничего не освободится.

— Из-за этого одного вам не стоит уезжать, господин Фриц, у нас найдется, где вас устроить.

— Я уже ему говорил, что ты, наверное, не будешь против того, чтобы он остался у нас.

— Почему мне быть против этого? Само собой разумеется, что вы переночуете у нас в комнате для гостей. Она для того и существует.

— Я ни за что не хотел бы быть вам в тягость, фрау Гейнгольд: моя мама всегда в отчаянии, когда кто-нибудь приезжает гостить к нам в Ишль.

— Ну а мы совсем не в отчаянии, господин Фриц.

Таким образом, было решено, что молодой Вебер привезет свои вещи из гостиницы, где он их пока оставил, и поселится у них в мансарде, а Беата за это торжественно обещала называть его просто Фрицем.

Беата отдала необходимые распоряжения по хозяйству и сочла благоразумным предоставить молодых людей на некоторое время самим себе; она вышла к ним, только когда подали ужин на веранде. В первый раз за много дней Гуго был снова непринужденно весел, и Фриц тоже перестал изображать из себя взрослого молодого господина. За столом сидели два школьника, которые сначала поговорили об учителях, затем о том, что ожидает их в предстоящий последний год в гимназии и наконец занялись планами на будущее. Фриц Вебер, который собирался быть медиком, сообщил, что он посещал уже минувшей зимой анатомический театр; он давал понять, что другим гимназистам такие сильные впечатления были бы, вероятно, не по силам. Гуго, со своей стороны, давно уже решил сделаться археологом. У него была маленькая коллекция древностей: помпейский светильник, маленький кусочек мозаики из Терм Каракалы, ружейный замок времен французов и еще многое в том же роде. Он даже собирался начать раскопки на озере в Аувинкеле, где будто бы можно было напасть на остатки свайных построек. Фриц не скрывал своих сомнений в подлинности коллекции Гуго; в особенности тот ружейный замок, который был найден Гуго на турецком бастионе, казался ему всегда подозрительным. Беата сказала, что для подобного скептицизма Фриц еще слишком молод; на это он возразил, что возраст тут ни при чем, а дело в характере человека. «Мой Гуго, — подумала Беата, — гораздо милее, чем этот скороспелый мальчишка. Зато ему будет тяжелее жить». Она взглянула на него. Глаза его были устремлены куда-то вдаль; Фриц, наверное, не мог следовать за ним. И Беата продолжала думать: «Он, конечно, не имеет представления о том, что из себя представляет Фортуната. Как знать, какова она в его воображении. Она ему кажется, быть может, сказочной принцессой, которую взял в плен злой колдун. Какой он теперь сидит милый со своими взъерошенными светлыми волосами и неряшливо завязанным галстуком! Так у него и остался все тот же детский рот, полный, красный и милый. Правда, и у его отца был всегда детский рот и детские глаза». Она выглянула в темноту, которая нависла над лугом такая тяжелая и черная, точно лес подошел к самому окну.

— Вы позволите закурить? — спросил Фриц. Беата кивнула в ответ; Фриц вынул серебряный портсигар с золотой монограммой и галантно протянул его хозяйке. Беата взяла папиросу, попросила огня, и Фриц сообщил ей при этом, что он выписывает табак прямо из Александрии. Гуго тоже вздумал покурить и сознался, что это была седьмая папироса в его жизни.

Фриц сказал, что он уже потерял счет выкуренным им папиросам. Впрочем, по его словам, портсигар свой он получил в подарок от отца, который, к счастью, человек с очень передовыми взглядами; Фриц сообщил при этом последнюю новость: сестра его собирается сдать экзамен на аттестат зрелости через три года и потом, вероятно, будет изучать медицину, как и он. Беата быстро взглянула на Гуго, который слегка покраснел. Может быть, он таит в сердце любовь к маленькой Эльзе, и в этом причина скорбной складки у его рта.

— Не покататься ли теперь на лодке? — предложил Фриц. — Сегодня такая дивная ночь и так тепло.

— Подождите лучше лунных ночей, — сказала Беата, — а то жутко кататься по озеру, когда так темно.

— Я с этим согласен, — сказал Гуго. Фриц презрительно раздул ноздри. Но потом оба мальчика согласно решили отправиться есть мороженое в честь приезда.

— Ах вы кутилы! — пошутила на прощание Беата.

Она прошла в мансарду посмотреть, все ли там в порядке, и, по своему обыкновению, занялась еще немного хозяйством. Наконец она прошла в спальню, разделась и легла в постель. Вскоре она услышала стук и чей-то мужской голос у подъезда. Очевидно, слуга из гостиницы явился с сундуком Фрица и понес его наверх по деревянной лестнице. Затем началось шушуканье между горничной и слугой, и оно длилось дольше, чем следовало. Наконец все стихло. Беата взяла одну из книг о героях из тейхмановской посылки и стала читать воспоминания французского кавалерийского генерала. Она читала, однако, без надлежащего внимания. Она чувствовала беспокойство и вместе с тем усталость. Но слишком глубокая тишина вокруг нее не давала ей спать. Довольно много времени спустя она услышала, как открылась входная дверь, и вслед за тем послышались осторожные шаги, шепот и смех. Это были мальчики. Они старались добраться до верха как можно тише. Но затем наверху началась возня, скрип, громкий шепот — потом опять тихие шаги спустились вниз. Гуго вернулся к себе в комнату. Тогда наконец все в доме окончательно стихло. Беата отложила книгу, затушила свет и спокойно заснула, почти счастливая.

Наконец они дошли до верха. Оказалось, по общему мнению, что пришлось идти гораздо дольше, чем предполагал архитектор. Он стал возражать.

— Да что я такое говорил? Я сказал, что с Eichenwiesenweg'a сюда три часа ходьбы. А если мы вышли в девять, а не в восемь — то я не виноват.

— Да ведь теперь уже половина второго, — заметил Фриц.

— Да, — сказала с грустью жена архитектора. — У него удивительные представления о времени.

— Когда идешь с дамами, — заявил ее супруг, — всегда нужно накинуть пятьдесят процентов. Даже когда отправляешься с ними за покупками. — И он шумно захохотал.

Молодой доктор Бертрам, который с самого начала экскурсии почти не отходил от Беаты, разостлал свой зеленый плащ на траве.

— Это для вас, фрау Гейнгольд, — сказал он с любезной улыбкой. Его слова и взгляды сделались очень многозначительными с тех пор, как он поцеловал через сетку на корте палец Беаты.

— Благодарю вас, — ответила Беата, отказываясь. — Мы сами все принесли.

И она взглянула на Фрица — он тотчас же решительным движением развернул шотландский плед, который нес перекинутым через руку. Но ветер на горном лугу был такой сильный, что толстый плед взвился, как огромная вуаль. Беата схватила его с другого конца и с помощью Фрица стала расстилать на траве.

— Да, уж тут всегда дует ветерок, — сказал архитектор. — Но, правда, хорошо? — И он обвел все вокруг широким движением руки. Они стояли на далеко раскинувшемся скошенном лугу, который равномерно спускался вниз, открывая вид на все стороны. Все посмотрели вокруг и долго молчали в упоенном созерцании. Мужчины сняли свои фетровые шляпы; волосы Гуго были еще более взъерошены, чем обыкновенно, торчащие белые волосы архитектора шевелились, и даже аккуратная прическа Фрица несколько пострадала. Только зачесанный книзу светлый пробор Бертрама оставался неподвластным ветру, неустанно носившемуся по высотам. Арбесбахер называл все отдельные вершины, говорил, какой каждая из них высоты, и указал на утес за озером, на который с севера никто еще никогда не взбирался. Доктор Бертрам возразил, что это ошибка и что он в минувшем году поднялся на этот утес как раз с северной стороны.