Антарктида: Четвертый рейх - Богдан Сушинский

— И как же он это воспринял?

— Любую идею, которую предложил не он, Геринг воспринимает критически. Но уверен, что сегодня он изложит ее вам, как свою, естественно, по-маршальски осмыслив.

Миновав северную окраину Берлина, несколько строений которой уже было разрушено союзнической авиацией, водитель уверенно повел свою машину к небольшому, заброшенному между безлесными холмами, селу. Скорцени не мог бы сказать, что местность ему нравилась, зато увенчанная мраморными колоннами двухэтажная вилла с входной, и тоже из белого мрамора, лестницей сразу же настраивала на удаленность от мирской суеты, самодовольствие и помпезную роскошь.

Гостиная, в которую привел его майор Инген, напоминала зал средневекового замка — массивные дубовые балки, старинного образца дубовая мебель, неестественно огромный, а потому сразу же кажущийся сугубо декоративным камин и толстый персидский ковер, укрывавший от глаз гостя лишь у самой двери видневшийся паркет.

Пока адъютант докладывал неизвестно где обитавшему в этих хоромах рейхсмаршалу, Скорцени сосредоточенно разглядывал линии облаченного в белый мрамор тела спартанского воина — в шлеме и при полном вооружении. Перемещенный в иную страну, иную эпоху и иную военно-философскую культуру, этот грозный, в восприятии древних эллинов, воин, прикрывавшийся небольшим круглым щитом и приготовивший к бою свой немыслимо короткий меч, — Скорцени всегда поражался тому, как можно было вооружать армию такими короткими мечами, а главное, как этими мечами можно было побеждать, — казался растерянным и беспомощным.

Но самое удивительное, что таким же растерянным и беспомощным предстал перед ним и рейхсмаршал Геринг: тесноватый пиджак, мешковатые брюки и серовато-бесцветная рубашка, которая даже не предполагала наличия какого бы то ни было галстука…

— Вы, конечно же, ожидали увидеть меня в маршальском мундире, увешанном орденами, — уловил его слишком пристальный и слегка разочарованный взгляд Геринг.

— В тоге римского патриция, сандалиях, с лавровым венком на голове и маршальским жезлом в руке, — жестко обрисовал свое собственное видение «явления Геринга народу» Скорцени, при этом глаза его были преисполнены презрения, а на губах играла высокомерная ухмылка.

— Но вы не могли видеть меня… — начал было Геринг, но неожиданно запнулся на полуслове.

— Не мог. Да и вы, наверное, не решились бы появиться передо мной в таком наряде.

— Я привык именно к такой жизни, Скорцени, — довольно миролюбиво объяснил рейхсмаршал. — Это мой стиль. Очевидно, мне нужно было родиться где-нибудь между Римом и Венецией, причем во времена Нерона. Один из аннербистов даже пытался убедить меня, что в прошлой жизни я, наверное, был римским патрицием. И похоронен был в тоге.

— Можете оставаться им, но без маршальского жезла германских военно-воздушных сил.

— Лучше признайтесь, что рисовали вы мой портрет со слов бригаденфюрера СС Шелленберга,[67] умудрившегося сразу же настроить вас против старины Геринга.

— И не только с его слов, — невозмутимо подтвердил обер-диверсант рейха.

— Иногда я действительно появляюсь в таком одеянии перед теми, кого изредка приглашаю сюда.

— Перед всеми?

— Простите? — уперся руками в боковины своего не по-офицерски отвисшего живота обладатель виллы «Каринхалле».

— Не могу понять, почему для меня вы сделали исключение, явившись в нормальном бюргерском костюме.

— Не хотел вас слишком удивлять.

— Разочаровывать.

— Что?! — мгновенно побагровел рейхсмаршал, и краем глаза Скорцени заметил, как, то ли нервно, то ли предупредительно закашлявшись, адъютант его конвульсивно ухватился рукой за кобуру.

— Вы уже должны были понять, что это не вызывало бы моего удивления, если бы, выходя к гостям в тоге и сандалиях римского патриция, вы при этом не держали в руке маршальский жезл.

— Вас это шокирует? — не ожидал такой прямолинейности главком Кригсмарине.

— Просто до сих пор у меня было совершенно иное представление о достоинстве всякого маршала, а тем более — рейхсмаршала Германии. Совершенно иное, господин Геринг. — Сейчас в нем заговорил офицер СС, который требовал, чтобы к нему относились именно так, как и следует относиться к сотруднику службы безопасности рейха.

— Вы странно ведете себя, Скорцени.

— Я всегда веду себя, исходя из обстановки.

По логике, рейхсмаршал должен был бы возмутиться, взорваться и выставить его из виллы. Но, конечно же, не решился. Очевидно, прав был Шелленберг, когда сказал, что «фюрер все больше отдаляет от себя Геринга, и окончательный разрыв между ними неминуем. Дал бы Бог, чтобы обошлось при этом без арестов и ненужного кровопролития».[68]

Картина действительно получалась странная. Вместо того чтобы яростно отбивать натиск первого диверсанта рейха, Геринг, в глазах многих его подчиненных генералов все еще казавшийся таким всесильным, теперь лишь удрученно пристыдил его:

— Я слишком уважаю вас, Скорцени, за то, что вы сделали для фюрера, рейха и дуче, чтобы высказывать вам свое недоумение. Хотя вы вполне заслуживаете негодования.

— Прошу прощения, рейхсмаршал, однако я прилетел сюда из Вебельсберга не для того, чтобы выяснять наши отношения, а тем более — обсуждать ваши загородные наряды, разговор о которых вы же сами и завели. Разве не так? — ничуть не смутившись его обидами, продолжил разговор Скорцени.

Но в то же время слова «Прошу прощения» вроде бы прозвучали, а значит, какое-то подобие вежливости и чинопочитания все же было соблюдено.

— Тогда какого черта?.. — начал было Геринг, однако Скорцени как можно вежливее прервал его:

— Не забывайте, партайгеноссе Геринг, что я прибыл по вашему личному приглашению. Так что где, с вашего позволения, партайгеноссе Геринг, мы могли бы присесть, чтобы обсудить несколько принципиальных вопросов?

Пораженный его натиском, главком люфтваффе удивленно оглянулся на стоявшего чуть позади и справа от него адъютанта, как бы спрашивая у него: «Ты-то хоть что-нибудь понимаешь во всем том, что здесь сейчас происходит?» — однако, не получив от майора никакого вещего знака, с трудом открыл перед штурмбаннфюрером тяжелую дубовую дверь.

— О важных делах рейха я привык беседовать в своем домашнем кабинете.

29

Октябрь 1943 года. Германия.

Замок Викингбург на побережье Северного моря.

Как только гросс-адмирал спустился в свой кабинет, ожил телефон и в трубке послышался прерывистый командно-рявкающий голос личного адъютанта фюрера обергруппенфюрера Шауба.[69]

— Фюрера интересует, вернулся ли из похода в Антарктиду «Фюрер-конвой»? — как обычно, в своей манере, не прибегая ни к каким вступлениям и объяснениям, произнес он.

— Десять субмарин. Два отряда. Без потерь. Только что, — отчеканил Дениц.

— А сколько всего должно прибыть? — удивленно поинтересовался личный адъютант фюрера.

— Еще столько же.

— Так и доложить? — неуверенно уточнил Шауб, побаиваясь, как бы Дениц не предался одной из своих портово-кабачных шуточек.

— Если, конечно, им удастся пройти сквозь заградительные отряды противника без потерь.

— Что, действительно двадцать субмарин? — не скрыл своего удивления Шауб. — Это же целая эскадра!

— Еще десять подлодок остаются у берегов Новой Швабии, посменно осуществляя охрану ее морских границ и рейдируя на подступах к ним, — решил окончательно поразить его главком Кригсмарине.

— Так вот почему в последние дни фюрер так подолгу принимает у себя этих хиромантов из гиммлеровского института «Аненербе» и так подолгу застаивается над картой Антарктиды, которую прячет всякий раз, когда кто-либо… Впрочем, извините, гросс-адмирал, сейчас это не столь существенно, — неожиданно спохватился Шауб, понимая, что слишком увлекся, раскрывая секреты «фюрер-двора».

— Мы с вами оба понимаем, обергруппенфюрер, что вождь, очевидно, пребывает накануне какого-то очень важного решения, от которого, возможно, будет зависеть судьба германской нации, — вовремя пришел ему на помощь Дениц.

— Вы правы, господин Дениц, вы, как всегда, правы. Фюрер думает и решает за всех нас, за всю нацию.

«К сожалению, это действительно так. Он пытается думать за всех, и в этом трагедия и его как руководителя нации и верховного главнокомандующего, и всех нас», — мысленно ответил ему главком Кригсмарине, сожалея, что не может произнести эти слова вслух. Поэтому вслух он произнес только то, что важно было сейчас не столько для Шауба, сколько для фюрера:

— Главное, что нас с вами должно радовать сейчас, обергруппенфюрер, — что, несмотря ни на что, «Фюрер-конвой» в Германию все же прибыл.