Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

Сами эти вещи также взялись за старое. Первыми пошли вразброд ключи: они вываливались из замочных скважин и отцеплялись от связки, чтобы найти себе новое пристанище где-нибудь в щели между половицами. Серебряные подсвечники, еще не успевшие потерять блеск после проведенной Эстер тотальной чистки, перекочевали с камина под кровать Эммелины, пополнив собой ее коллекцию «всего, что блестит». Книги постепенно перемещались с библиотечных полок на верхние этажи, чтобы пристроиться где-нибудь в темном закоулке. Портьеры обрели способность самостоятельно двигаться, упрямо наползая на оконные проемы. Даже мебель пришла в движение, пользуясь тем, что никто за ней не присматривал: в одном месте возникал и уверенно расширялся просвет между диваном и стенкой, в другом кресло отъезжало в сторону на пару-другую футов. Снова начало заявлять о себе домашнее привидение.

Состояние крыши в процессе ремонта имеет обыкновение сперва ухудшаться, чтобы только потом улучшиться. Соответственно, дыры, проделанные кровельщиком на предварительной стадии работ, намного превосходили размерами те, которые он был призван залатать. Теперь ясным днем можно было валяться на чердачном полу, нежась в лучах солнца, и это было приятно. Иное дело, когда зарядили дожди. Вода протекала с чердака в комнаты верхнего этажа; доски пола начали гнить, и перемещаться здесь надо было очень осторожно, избегая опасных участков с проседающими половицами. Все шло к тому, что пол скоро провалится и через дыры будут видны помещения этажом ниже. А сколько времени потребуется для того, чтобы провалились полы всех этажей вплоть до библиотеки? А что будет, когда провалится и библиотечный пол? Наступит ли тот день, когда можно будет, стоя в погребе, разглядеть небо сквозь все этажи дома?

Пути воды, как и пути Господни, неисповедимы. Проникнув внутрь дома, она хоть и подчиняется закону тяготения, но делает это на свой лад. Она находит тайные лазейки в полостях стен и между перекрытиями, вдруг начиная капать или течь тонкими струйками в самых неожиданных местах. По всему дому были расстелены тряпки, дабы впитывать влагу, но их никогда не выжимали. Кастрюли и тазики, расставленные там и сям под капелью, переполнялись гораздо раньше, чем кто-нибудь вспоминал, что их надо бы опорожнить. От стен целыми пластами отваливалась штукатурка; сырость разъедала строительный раствор. На чердаке некоторые перегородки при нажатии рукой шатались, как больной зуб.

А что в это время происходило с близнецами?

После тяжелейшей раны, которую им нанесли Эстер и доктор, девочки были уже не те, что прежде. Шрам от нее остался у обеих на всю жизнь, ибо даже время не могло полностью излечить их от последствий того насильственного разделения. Однако полученная травма сказалась на них по-разному. Аделина, впавшая в полную прострацию сразу после того, как у нее забрали сестру, абсолютно ничего не помнила о дальнейших событиях. Для нее перерыв между утратой и повторным обретением Эммелины мог с одинаковым успехом измеряться годами или секундами. Теперь это уже не имело значения, поскольку все закончилось, и она снова вернулась к жизни.

С Эммелиной же дело обстояло иначе. Она не погружалась в спасительную амнезию и, как следствие, страдала сильнее и дольше. В первые недели разлуки каждая секунда была для нее исполнена мучительной боли. Это было сродни ощущениям человека, которому после ампутации перестали давать обезболивающие препараты, и он, терпя страшные муки, удивляется лишь одному: как его организм может переносить такое и не умереть. Но постепенно, микроскопическими шажками, она начала оправляться. И вот настал момент, когда боль покинула большую часть ее тела, угнездившись только в самом сердце. А потом дошла очередь и до сердца – время от времени Эммелина начала испытывать и другие чувства, помимо безысходного горя. Таким образом она сумела адаптироваться к отсутствию сестры. Она научилась существовать отдельно от Аделины.

Теперь они снова были вместе, однако в Эммелине произошла серьезная перемена, чего Аделина на первых порах не заметила.

Сначала была только радость воссоединения. В первые два дня близняшки не разлучались ни на минуту. Меж кустов и деревьев фигурного садика они вели нескончаемую игру в «я тебя вижу, а ты меня нет», повторявшую их недавний опыт расставания и последующей встречи. Аделине никогда не надоедала эта игра, но Эммелина вскоре начала терять к ней интерес. Возродились и былые противоречия: Эммелина хотела идти в одну сторону, Аделина – в другую, что приводило к стычкам. Как всегда, Эммелина уступала, но отныне ее собственное «я» не оставляло эти уступки без внимания и мирилось с ними лишь до поры до времени.

Прежде чуть ли не боготворившая Эстер, она теперь нисколько не скучала по пропавшей гувернантке. Ее любовь растаяла без следа еще в ходе эксперимента, когда она хоть и далеко не сразу, но осознала, что именно Эстер похитила у нее сестру. Кроме того, Эстер настолько увлеклась составлением отчетов и ежедневными консультациями с доктором Модели, что, вероятно сама того не заметив, начала пренебрегать Эммелиной. Очутившись в непривычном одиночестве, Эммелина нашла новые способы отвлечься от своих печалей. Она научилась играть сама с собой и не собиралась отказываться от этих самостоятельных игр только потому, что Аделина снова была рядом.

И вот однажды – это было на третий день после их встречи – Эммелина внезапно прервала игру в прятки и незаметно для сестры ушла из сада в бильярдную, где у нее была припрятана колода карт. Разлегшись на зеленом сукне посреди стола, она начала играть сама с собой. Это была самая примитивная, детская разновидность пасьянса. Эммелина каждый раз выигрывала, поскольку правила данной игры не допускали возможности ее проигрыша. И каждый раз она очень радовалась своей победе.

В середине игры она подняла голову и насторожилась. Она ничего не услышала, но часть ее сознания, постоянно настроенная на сестру, сигнализировала, что та ее зовет и ищет. Эммелина проигнорировала этот призыв. Она была занята. Она увидится с Аделиной попозже, а сейчас ей нужно закончить игру.

Спустя час, когда взбешенная Аделина ворвалась в бильярдную, Эммелина, как обычно, оказалась не в состоянии себя защитить. Аделина вскочила на стол и, совершенно обезумев от ярости, накинулась на сестру.

Эммелина и не пыталась сопротивляться. Она не издала ни звука ни в момент нападения, ни в ходе самой экзекуции.

Наконец уставшая Аделина прекратила избиение и несколько минут разглядывала сестру. Зеленое сукно было забрызгано кровью, карты разлетелись по всей комнате. Эммелина лежала, сжавшись в комок; ее плечи судорожно дергались в такт неровному дыханию.

Аделина повернулась и вышла из бильярдной.

Эммелина оставалась все там же, на столе, до тех пор, пока ее не разыскал Джон-копун несколько часов спустя. Он отвел ее к Миссиз, которая промыла рану на голове, наложила компресс на подбитый глаз и обработала кровоподтеки настойкой орешника.

– Этого бы не случилось, будь здесь Эстер, – сказала она. – Когда же она наконец вернется?

– Она не вернется никогда, – сказал Джон, с трудом сдерживая раздражение. Ему, как и Миссиз, было больно смотреть на Эммелину.

– Но я не понимаю, почему она уехала так внезапно, не сказав никому ни слова. Что такое могло случиться? Наверно, что-то очень срочное. Может, какие-то неприятности в ее семье…

Джон покачал головой. Он уже в сотый раз слышал эти рассуждения Миссиз, которая продолжала надеяться на возвращение Эстер. Вся округа знала, что Эстер не вернется. Служанка семейства Модели была свидетельницей скандала и еще много чего за ним последовавшего. Она и не думала держать это в тайне, и очень скоро в деревне не осталось ни одного человека, не слыхавшего историю о том, как дурнушка гувернантка закрутила амуры с доктором.

Рано или поздно слухи об этой «интрижке» (как ее со смаком именовали деревенские) должны были достичь ушей Миссиз. Когда это наконец случилось, старая женщина была возмущена и поначалу решительно отказалась верить, что Эстер – ее Эстер – способна на такие поступки. По прибытии домой она пересказала эту «клевету» Джону и в ответ услышала подтверждение из его уст. Джон напомнил ей, что в тот самый день он ездил к доктору забирать Аделину. Он лично общался со служанкой вскоре после случившегося.

– Сама посуди, – говорил он Миссиз, – когда б не этот конфуз, с какой еще стати ей удирать вот так сразу, никого не предупредив?

– Что-нибудь с ее семьей… – упрямо бормотала Миссиз. – Срочное дело…

– Почему же тогда она не прислала письмо? Она могла бы нам написать, если бы собиралась вернуться, верно? Ты получала от нее хоть какую весточку?

Миссиз покачала головой.

– Ну так вот, – заключил Джон с уже не скрываемым удовлетворением, – она сделала то, что ей делать не следовало, и опосля ударилась в бега. Больше она сюда не вернется, тут и думать нечего.