Н 3 (СИ) - Ратманов Денис

Минут пять ничего не происходило. Потом со скрежетом распахнулась, видимо, дверь, донеслись шаги, и зычным командирским голосом спросили:

— Ну что, взяли?

— Да вот, — прохрипел в ответ мой надзиратель.

Завозились, закопошились вокруг, и я просипел:

— Вы кто такие, и что вам нужно?

— Очухался! — радостно сказал кто-то третий тихим голосом.

И если обладателей командирского и хрипатого голосов я представил: здоровенный бык, похожий на качка-десантника и тощий прокуренный шнырь, то третий никаких образов не породил.

В прояснившемся сознании вертелись мысли о беспределе, о том, что девяностые давно прошли, но все мои реплики звучали бы жалко, потому я молчал и слушал.

— Трубу взяли? — спросил громкоголосый.

— Угу. Вот.

— Не смотрели, что там?

— Вас ждем.

Ага, они отжали у меня мобилу, видимо, пытаются проникнуть в банк, деньги снять...

Нет! Если бы их интересовало мое добро, меня бы сюда не везли. Им интересна переписка. Впервые я пожалел, что советские смартфоны не блокируются и не открываются через пароль, как западные аналоги. Мы люди советские, нам скрывать нечего.

Что они там хотят найти? Кто-то обвинил меня в шпионаже? В покушении на убийство? Черт побери, в чем меня подозревают? Эти люди — беспредельщики или спецы? Если БР, то, ребята, я же свой!

Неведение сводило с ума. И ведь что ни спроси — не ответят. Это такой способ развязывать языки — пытка неизвестностью. Кнопки телефона продолжали щелкать, но теперь, надо полагать — моего. Кто-то шумно и сосредоточенно дышал.

— Крутая игрушка, — оценил мой «Енисей» хрипатый.

— Генерал Вавилов подарил, — просипел я.

— Ты ври да не завирайся… Саша, — сказал громогласный. — Жонглируешь тут громкими именами, а сам об уважаемых людей ноги вытираешь.

Так, а вот отсюда, пожалуйста, поподробнее.

— Кого вы имеете в виду? — спросил я.

— Давай-ка его на диван. И мешок с башки стяни, пусть подышит перед смертью.

Вот теперь происходящее напоминало дурацкую ошибку. Или розыгрыш, но все равно дурацкий. Меня резко перевернули вертикально, и пустой желудок подскочил к горлу. Был бы я сытый — точно стошнило бы.

Мешок стянули, чуть голову не оторвав, и ненадолго я ослеп от яркого света. А когда проморгался, обнаружил себя в пустом ярко освещенном помещении без окон на потертом кожаном диване. Уперев руки в боки, напротив стоял обладатель зычного голоса — невысокий мордатый стриженный под машинку мужчина, похожий на кабанчика. Но не на розового хряка, а на дикого секача, который бивнями и пропороть может.

На вид лет сорок пять-пятьдесят. Щеки красные, брылами, яркие губы, никак не подходящие образу, черные брови с изломом, глаза карие чуть навыкат. Короткие ручки и ножки, под темно-синей рубахой — пузо.

— Не узнаешь? — Он впился в меня взглядом.

— Нет, — усмехнувшись, помотал головой я, чем привел его в замешательство.

Он переглянулся с сидящим на табурете ничем не примечательным мужчиной. Видимо, хрипатым был он. Третий член банды, мощный толстяк, подпирал стену у выхода и жрал бутерброд.

— Мужики, что за бред? Я вас в первый раз вижу! Что тут вообще происходит, вы меня ни с кем не перепутали?

— Мое имя Вячеслав Шапошников, — вскинув голову, гордо произнес кабанчик. На моем лице не появилось должного почтения/благоговения/ужаса, и он решил объяснить: — Герой Второй чеченской. Командир лиловского ОМОНа. Меня тут все знают. Ты исчезнешь, мальчик. Пропадешь без следа, никто и имени твоего не вспомнит!

Не уголовный авторитет, и на том спасибо. И не БР. Ш. — Шапошников, и Тирликас в курсе? Но они же ведь на охоте!

В голосе Шапошникова клокотала ярость, он потрясал телефоном у меня над головой. Больше всего он хотел вытрясти из меня правду и, когда все подтвердится, застрелить и закопать в лесу.

— Мужики, я понимаю, что вы должны меня помариновать и попугать прежде, чем скажете, в чем дело, чтобы я признался в убийстве Джона Кеннеди и изнасиловании собственной бабушки, но я даже не знаю, что сделал!

От такого неуважения Шапошников покраснел еще больше, глаза полезли из орбит, кулаки сжались, казалось, вот-вот, и он начнет изрыгать огонь…

И тут пискнул мой телефон, извещая о пришедшем сообщении. Шапошников отвлекся, прочитал его, красное лицо тотчас стало зеленоватым.

С большой вероятностью это Витаутович подтвердил, что Ш. — Шуйский, и у Шапошникова, который развел самодеятельность, случился жим-жим. Но он быстро взял себя в руки и поинтересовался:

— Как давно вы знакомы с Ариной Павличенко?

Глава 20. Это очень хорошо, но это из другой оперы

Во что ввязалась эта девчонка и при чем тут я? Сперва вспомнились ее странные вчерашние письма. Потом — подколки Лизы про папика. Выходит, вот это — и есть обезумевший от ревности папик? С кабаньей мордой, с пузом, и ниже нее.

— Месяц, наверное, — честно ответил я. — Я с Лизой Вавиловой встречался, и Арина была с ней.

Отвечать нужно честно, потому что мужик точно в неадеквате. Это ж надо — организовывать слежку за сопляком, чтобы уличить свою любовницу в измене! Впрочем, и не такие ребра одолевает бес. В прошлой жизни, помню, по соседству возрастной мужик убил и закопал в лесу молодую любовницу за то, что она его отвергла. А перед тем убил и закопал двоих парней, которых заподозрил в прелюбодеянии с возлюбленной. Причем один оказался ее двоюродным братом.

— Потом я уехал на сборы в Евпаторию. Ну, я в футбол играю.

— И все? — прищурился Шапошников.

— Когда был там, Арина мне писала, чтобы позлить Лизу. Вы наверняка прочли ее сообщения. А когда я приехал, писали, видимо, уже вы. Потому что никогда Арина меня милым не называла.

— То есть ты утверждаешь, что ее не … — Казалось, он собирается проткнуть меня взглядом.

— Мы познакомились в Москве, на следующий день я уехал — когда бы я успел?

— А в Лиловске?

— В Лиловске я познакомился с Лизой и ничего про Арину не знал. Я только месяц здесь, из Кунашака приехал. Вы бы поговорили с Лизой, она подтвердит мои слова.

Шапошников очень хотел, чтобы услышанное было правдой, но боялся потерять лицо, боялся, что я нажалуюсь Вавилову, его разрывало от противоречий, что же со мной теперь делать.

— Произошло недоразумение, — продолжил я так, словно ничего не случилось, и меня привезли не в подвал, чтобы убить, а мы беседуем за столиком в кафе. — Вы же нормальный человек и не хотите, чтобы пострадал невиновный? В переписке ничего такого нет. Все, что я сказал, легко проверить.

Чувак точно крышетечный, на войне крыша получила повреждения, и теперь, как дождь, так и коротит. Как же Арину угораздило в такого вляпаться?

— Арина моя женщина, понял? — зачем-то сказал он. — Никто не смеет надо мной насмехаться!

— Да как вы не поймете, что я на нее не претендую! И не претендовал, у меня и… женщины еще не было. Я ее знаю один день! Пожалуйста, не надо делать… то, чего нельзя исправить. Меня будут искать. Давайте мирно разойдемся и обо всем забудем?

— Может, ты знаешь, к кому она ушла? — сменил гнев на милость Шапошников и кивнул хрипатому: — Освободи его.

Соглядатай перерезал веревки. Я потер синие запястья. Прощать Шапошникова по меньшей мере преступно, раз он такое себе один раз позволил, позволит и в третий, и в четвертый раз. Прибьет Арину, дуру малолетнюю, которая связалась с психом. Может, она сейчас лежит связанная в каком-то подвале, с кляпом во рту.

Злоупотребление служебными полномочиями налицо, плюс несоответствие занимаемой должности. И ладно бы в участок привез и стал допрашивать — так ведь точно хотел пристрелить и закопать. Если бы не ответ Витаутовича, то — прощай, Александр Нерушимый, надежда советского футбола.

— Понимаю вас, — кивнул я, осторожно подбирая слова. — Но я и правда знаю ее один день. Она не откровенничала с малознакомым парнем, да при подруге… — Я смолк, чтобы он сам сделал выводы.