Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

– Дот, – прошептала Мег, пробуждаясь от сна, – это ты?

– Да, я.

– Пожалуйста, принеси мне перо и чернила. – Мег села. Похоже, ей полегчало, и Дот ожила, но ненадолго, потому что Мег продолжила: – Я хочу написать завещание. Пожалуйста, пошли за нотариусом.

Дот хотелось закричать: «Зачем тебе это? Завещания – для мертвецов», но она кивнула:

– Сейчас, только дам вам настойку и скажу вашей матушке, что вы посылаете за нотариусом.

Как только завещание было составлено, Мег в изнеможении упала на подушку. Катерина теперь тоже часто сидела с нею, а Дот старалась найти себе занятие и не думать о том, что происходит. Мег дышала с трудом, и, хотя она ничего не говорила, было ясно, что каждый вдох давался ей с огромным трудом. Она угасала. Позвали священника; он совершил обряд. Катерина и Дот сидели молча. Время как будто остановилось.

И вот Мег не стало. Священник тихо вышел. Дот и Катерина сидели молча; говорить было не о чем. Мег рядом с ними постепенно остывала.

– Мы оденем ее в самое красивое платье, – сказала Катерина. – Помоги мне, Дот.

– Но бальзамировщики…

– Сегодня все будут молиться за нее. Я хочу, чтобы ее запомнили красивой.

Они тщательно обмыли ее неподвижное тело, как будто боялись причинить ей боль. Дот внушала себе, что тело из дерева, как статуя в церкви. Только так она способна была это вынести. Она взяла кувшин, чтобы наполнить таз водой, но кувшин упал на пол и разбился. Вода растекалась по полу. Дот разрыдалась, как будто сама она тоже разбилась и вода хлещет из нее. Она упала на мокрый пол, захлебываясь рыданиями. Катерина села рядом с ней, не замечая, что намокает ее платье из китайского шелка. Они сидели так, обнявшись, покачиваясь из стороны в сторону. В комнату вошел паж; смущаясь, он отвернулся.

Гринвичский дворец, Кент, июнь 1545 г.

– Какой ужасный шум! – воскликнула Катерина, входя во внутренние покои. Ее сопровождал Кэт Брэндон. – Просто сумасшедший дом!

Крепыш ожесточенно лаял на мартышку Франсуа. Зверек запрыгнул на спинку кресла и, свесив длинный хвост, ел сливу. Другой лапой он сжимал любимую игрушку Крепыша, деревянную мышь. Катерина недолюбливала зверька. Мартышка оказалась настоящим бедствием. Но и приказать унести Франсуа она не могла. Пару раз он чуть не укусил ее. Бедной Дот постоянно приходилось убирать за ним. Щенок Кэт Брэндон подскакивал к Крепышу, заливисто лая; обезьяна дразнила песиков, размахивая мышью.

– Гардинер, сейчас же прекрати! – крикнула Кэт щенку, Катерина повернулась к ней, и они своим хохотом усугубили суматоху. Впервые за много недель Катерина смеялась по-настоящему. Смерть Мег тяжело подействовала на нее.

– По-прежнему удивляюсь вам. Как вы осмелились назвать его Гардинером? – недоумевала сестра Анна, входя в комнату следом за ними. – Мне бы духу не хватило!

– Епископ так злится, – улыбнулась Кэт. – Совсем чувство юмора потерял.

– Не знала, что оно у него есть, – заметила Катерина.

– Ему приходится улыбаться, когда рядом со мной мой муж, хотя улыбка больше похожа на гримасу боли, – усмехнулась Кэт.

Молодой румяный паж, смущаясь, схватил одной рукой Крепыша за ошейник, инкрустированный драгоценными камнями, а другой рукой попытался поднять с ковра Гардинера; от возбуждения песик сделал лужу, Дот вытерла ее; затем ей удалось отнять у мартышки мышь. Кэт Брэндон подхватила своего песика. Шум немного стих.

Все расселись на подушках; из окон лился солнечный свет. Каким облегчением было видеть солнце после долгих затяжных дождей! Сейчас как будто апрель, а не июнь. Отсмеявшись, все быстро посерьезнели. Катерина и ее приближенные еще носят траур по Мег. Так прошло почти три месяца. В платьях из черной парчи и черного же переливчатого шелка они напоминали Катерине воронов Тауэра. Она и Дот велела сшить новое платье из добротного черного бархата и к нему чепец, который она носит сейчас. Платье идет Дот, хотя она куда-то задевала сшитый из той же материи воротник, и на юбке появилась дырочка – должно быть, за что-то зацепилась на бегу. Безыскусность Дот была особенно дорога Катерине. При дворе все делается быстро и бесшумно, а придворные не допускают ни малейшей оплошности в гардеробе. После смерти Мег Катерина стала еще больше дорожить Дот. Конечно, она никому в том не признавалась, но Дот для нее ближе и роднее, чем Елизавета или Мария. Прошлое накрепко привязало их друг к другу.

Появилась Стэнхоуп; она из-за чего-то злилась, кричала в дверях на свою камеристку. С порога она гневно посмотрела на несчастную девушку, и та сжалась от страха. Катерина перевела взгляд на Кэт Брэндон, та закатила глаза. От выражения лица Анны Стэнхоуп может скиснуть молоко. Зато платье у нее великолепное, синее с переливами, расшитое золотом.

– Вижу, вы сняли траур, – заметила Стэнхоуп сестрица Анна, опередив Катерину.

– Мое лучшее черное платье запачкалось, – сухо ответила Стэнхоуп.

– Вот как, в самом деле? – Катерина с радостью прогнала бы ее, но вынуждена была прикусить язык. Она не может наживать себе врага в лице Стэнхоуп.

Та подошла к ним, присела рядом на подушку и, расплываясь в улыбке, рассказала об ужасной грозе в Дербишире.

– Шел град, – говорит она, – размером с хороший камень…

Ее перебил вошедший паж.

– Мадам, – доложил он, – только что прислали от Бертелета, печатника.

Он низко поклонился и протянул Катерине сверток. Катерина взволнованно приняла его, сорвав обертку, бросила ее на пол. Она держала в руках первый экземпляр своей книги – «Молитвы и размышления». Франсуа схватил брошенную обертку и разодрал ее в мелкие клочья. Катерина вертела книгу, рассматривала с разных сторон. Она была переплетена в белую телячью кожу, обложка и корешок с золотым тиснением. Она поднесла книгу к лицу, вдыхая запах, осторожно открыла и стала медленно переворачивать страницы. Ей не надо было читать ее, ведь она знала текст. Ей доставляет удовольствие просто любоваться воплощением своей работы.

– Позвольте взглянуть, – попросила Кэт Брэндон. Катерина протянула ей книгу. Кэт переворачивала страницы с изумленным видом. – Кит, это очень важно!

Книга перешла к сестрице Анне, она начинала читать:

– «Теперь я часто горюю и сетую на жизненные невзгоды и переношу их с печалью и большой скорбью. Ибо многое случается со мной ежедневно, что часто тревожит меня, тяжким бременем лежит на сердце и затемняет понимание. Печали сильно мешают мне и отрезают многие пути, которые я не могу свободно и ясно желать вам».

– Ах, Кит! – восхитилась сестрица Анна. – Как прекрасно!

– Вы первая, – вторила ей Кэт Брэндон. – Первая королева, которая опубликовала свои мысли на английском языке… Кит, это замечательно!

Голова у Катерины пошла кругом. Ее текст напечатан черным по белому. Слушая, как сестрица Анна читает следующий отрывок, она улыбалась. Она думала о том, что ей по-своему, скромно и непритязательно, удалось избежать забвения. Мег она оплакивала так, словно девушка была ее родной дочерью. Книга стала ее спасением. И она тоже в некотором смысле ее дитя. Правда, замысел зрел у нее в голове, а не в чреве, но Катерина знает: книга переживет ее, останется в веках. Она ежедневно спрашивала у Бога, почему, после двух лет брака, он не благословил ее ребенком. Все – и заносчивая Анна Стэнхоуп, и ее сестра Анна, и даже несносная Джейн Райзли – все они рожают детей одного за другим, но только не она. Джейн Райзли не так давно потеряла сына и была вне себя от горя; она несколько недель проплакала, ничего не ела. Катерину осаждали воспоминания о ее мертвом сыне и о том, как глубоко ей пришлось запрятать свое горе, чтобы оно никогда не вспоминалось. Она выражала Джейн свое сочувствие. У Джейн уже есть дети, дочери рождаются одна за другой; она почти всегда ждет ребенка. Катерина написала ей, напоминая, что ее мальчик благословен, ведь его призвал к себе Господь. Бедному малышу не пришлось страдать, испытать земное существование. Написав письмо, Катерина тут же пожалела о нем и бранила себя за черст вость. Она и в самом деле зашла слишком далеко; Райзли пожаловался королю.

– Господь призвал ребенка на небо, разве это не благословение? – сухо заметила Катерина, когда король упомянул при ней о недовольстве Райзли.

– Ты права, Катерина, как всегда права, но ты задела Райзли. Он наш лорд-канцлер, и мы не хотим его обижать. Извинись перед его женой.

Она проглотила обиду, но не сумела заставить себя извиниться как следует. Зато она скрепя сердце как-то вечером пригласила Джейн Райзли сесть рядом с собой во время представления. Джейн лучилась радостью, возбужденно суетилась: она сидит рядом с самой королевой, выставив всем напоказ округлившийся живот. Вскоре после этого она родила еще одного сына. Но несмотря на то что она обращалась с женой Райзли подчеркнуто любезно, Катерина все чаще замечала на себе взгляды Райзли, которые как будто пронзали ее насквозь. Генрих сделал его лордом-канцлером, и он, похоже, считал себя неуязвимым. Забыл, что лорд-канцлерами были Кромвель и Томас Мор тоже… И что же с ними стало?