Сказки старого Вильнюса - Макс Фрай

Брезгливо, двумя пальцами подняла брошюру с пола, чтобы отнести в мусорное ведро, и только теперь увидела название: «Как помочь вашему саду». Вспомнила, что бородатый сказал: «Ты на ней сидела», — получается, поскользнулась на самой нужной в мире книжке, а потом на нее упала и сидела, как дура, не подозревая, что счастье совсем рядом, ну надо же, а!

Она хохотала так, что сползла на пол, прямо на мокрый от ботинок коврик, ноги не держали, и вывих тут был ни при чем, просто ослабла от смеха.

Кое-как успокоившись, опустошенная, окруженная дрожащим, гулким и звонким коконом, отгородившим ее от остального мира, Сабина принялась листать брошюру. Скверная газетная бумага, чудовищные иллюстрации, неумело, но душевно изображающие паразитов во всем их хтоническом разнообразии, а вот советы, похоже, дельные. Или нет? Ну, других всяко не будет. Ага, а вот и про тлю. «Посмотрим, что вы мне насоветуете», — вздохнула Сабина и принялась внимательно читать.

— Ну, положим, дегтярного мыла у меня нет, — бормотала она вслух. — И хозяйственного тоже — интересно, оно вообще еще есть в природе? И окурки я не коллекционирую — выходит, зря. Антиникотиновую кампанию небось тля и развязала, чтобы перестали ее табаком травить… Зато чеснок у меня точно есть. Даже в магазин идти не придется. И что там еще? Как, только чеснок? Головку чеснока растереть и залить теплой водой? Ну ничего себе. Неужели поможет? Ладно, посмотрим.

Пять минут спустя Сабина сидела на кухне с противным мокрым ледяным компрессом на пострадавшей ноге и терзала на терке начищенный чеснок, которому не было видно конца. Иногда головка — это целых семнадцать мелких зубчиков, помоги мне боже.

Сабина ненавидела это занятие, даже яблоки и морковку никогда себе не терла, грызла так. Но тут уж расстаралась. Она бы сейчас не семнадцать — сто зубчиков натерла, если бы вдруг выяснилось, что это необходимо. Делать, что можешь, оказалось гораздо легче и приятнее, чем сидеть и думать, что не можешь сделать ничего.

«Сейчас залью эту дрянь водой, пару часов постоит, и начну протирать листья, — думала Сабина. — Аккуратно, один за другим. Ка-а-а-ак протру все — никому мало не покажется! А завтра еще раз, и потом еще — сколько понадобится. И тля передохнет, и все станет хорошо — с этим чертовым перцем и с Ежи тоже. Симпатическая магия, бред, ахинея и мракобесие. А все равно станет».

И, торжествующе улыбаясь, отправилась мыть терку.

Улица Швенто Игното

Šv. Ignoto g.

Четыре слога

По улице Швенто Игното идет маленькая женщина в синем льняном платье. Почти поравнявшись со мной, поднимает глаза и, охнув, прижимает правую руку к груди, а левой машинально поправляет челку.

— Митя? — беззвучно, одними губами спрашивает она.

Значит, Митя.

— Здравствуй, — говорю я.

— Митя, — повторяет маленькая женщина. Теперь уже вслух. — Ну надо же, а. Живой.

Силится улыбнуться, но губы кривятся, дрожат, как будто она сейчас заплачет.

Но не заплакала.

Ее зовут Ася.

— Ты же утонул, — неуверенно говорит она. — Четырнадцать лет назад. Андрей писал, с которым вы вместе ездили… Нет?

— Да нет, конечно, — говорю. — Сама же видишь.

— Ну слушай! — выдыхает маленькая Ася. И почти возмущенно повторяет: — Ну слушай! Как же так, а? Я, конечно, на похороны не ходила, я же тогда в Питере была… Ай, ладно, в Питере, не в Питере, все равно бы не пошла, сам знаешь.

— Знаю, — говорю я. — Ты на меня очень сердишься?

— Сержусь? — Задумалась, помотала головой. — Нет, что ты, совсем не сержусь. Я сейчас просто рада, что ты живой… Слушай, у тебя время есть? Пять минут? А сигареты? Давай сядем покурим, ладно? Ты еще куришь? Не бросил? Сейчас стало модно бросать. Может, и правильно, все-таки очень вредно…

Про себя огрызаюсь: «Утопленникам не вредно», — но вслух не говорю. Асе такие шутки не нравятся. Вместо ответа достаю из кармана серебряный портсигар, открываю, подаю ей. У меня крупные загорелые руки с ухоженными ногтями. Левая почти безупречно красива, правую портит слишком короткий кривой мизинец. Разглядываю их с интересом. Я никогда не вижу своего лица, на улице Швенто Игното нет зеркальных витрин, и это, наверное, к лучшему. А все-таки порой меня терзает любопытство, и тогда я напоминаю себе, что руки — это тоже очень много.

Действительно, немало. Но на Митино лицо я бы сейчас с удовольствием поглядел.

Ася берет сигарету, руки ее едва заметно дрожат.

— Объясни, — требовательно говорит она. — Объясни, откуда тогда взялась эта дурацкая информация. Ну, что ты утонул. Андрей что, с ума сошел — так шутить? И куда ты потом пропал? Сюда переехал?

— Не сюда, — говорю. — В Германию. Здесь я проездом, на полдня буквально.

— Ну надо же, — вздыхает Ася. — И я тоже. На выходные приехала. Очень удобно, поезд всего ночь идет, как раз выспаться можно и потом весь день гулять… И все равно мы тут встретились. Просто чудо какое-то… Нет, Митенька, слушай, так не пойдет. Стоим, болтаем о ерунде. Ты мне сначала все-таки скажи, почему тогда Андрей?..

— Я его попросил, — говорю. — Если бы он слух не пустил, похороны были бы самые настоящие, и месяца не прошло бы. На меня тогда чужие долги повесили. Одно хорошо: у меня же не было ни жены, ни детей, родители и братья давным-давно в Канаде, их за жопу особо не возьмешь… Короче. Не хочу об этом говорить. Сбежал, и слава богу. Дело давнее. Но ты, кстати, все равно особо не болтай. Береженого Бог бережет.

— Не буду болтать, — растерянно бормочет Ася. — Да и рассказывать особо некому — кто тебя знал, разъехались все, или просто не видимся… Да, слушай, про твои долги я ничего не знала. Это многое объясняет. Но как же похороны? Васька клялся, что ходил. Пил он тогда, конечно, страшно… И да, это тоже многое объясняет, а мы-то все хороши, нашли, кого слушать. Купились, как дети малые.

Главное — поменьше говорить. И тогда собеседник сам придумает способ все себе рационально объяснить. По крайней мере, я до сих пор не встречал такого, кто бы не справился. Люди — очень талантливые. Очень.

— Короче. Главное, что ты жив, все остальное херня, — устало говорит Ася. И кашляет, поперхнувшись не то дымом, не то воспоминаниями, которые пришло время разворошить.

— Ты меня прости, пожалуйста, — говорю я, дождавшись, пока она откашляется. — Я же просто пьяный тогда был. С утра квасить начал. Другой бы давно под столом валялся, а я просто соображать перестал. Вот тебе и все объяснение.

— Да уж, — вздыхает Ася. — Представляешь, я же все эти годы голову ломала: зачем ты вдруг стал рассказывать целой куче народу, будто у меня на заднице гигантская бородавка? Какой в этом был смысл?.. А мне, между прочим, Томас тогда очень нравился. Помнишь его? Такой красивый был эстонец. И с меня глаз не сводил — до твоего блистательного выступления. А потом как отрезало. Думаю, эта дурацкая вымышленная бородавка стояла у него перед внутренним взором как живая. Как будто он сам ее видел. Небось до сих пор вспоминает — если, конечно, вообще вспоминает хоть что-то: «И еще там была такая девушка Ася, сама маленькая, а бородавка на жопе огромная, такая шутка природы». Какого цвета у меня глаза, забыл давным-давно, а бородавку помнит, так уж человеческая память устроена, я сама обо всех такие глупости помню, хотя мне вроде бы неинтересно и вообще не хочу думать плохое… Слушай, ну вот хоть сейчас объясни: зачем?

Покаянно вздыхаю:

— Да низачем. Совершенно бессмысленная выходка. Говорю же, просто выпил больше, чем надо. И злился на тебя за что-то. Из-за какой-то ерунды. Может, кстати, как раз из-за Томаса, как ты на него смотрела. А может, нет. Правда, не помню. Я тогда все время на тебя злился. Хотя сам предложил разбежаться, а ты согласилась. Но как-то слишком легко согласилась. Как будто только этого и ждала.

— Ну, в общем, да, — кивает Ася. — С самого начала думала, что лучше бы мы были просто друзьями. И надеялась, что еще станем… Ай, неважно. Совершенно неважно. Спасибо, что рассказал. Теперь хоть как-то понятно.

— Прости меня, пожалуйста, — говорю я. — Мне очень стыдно потом было. Я бы извинился, я очень хотел, но не знал, как к тебе подступиться. Ты же меня видеть не могла.

— Ну да, конечно не могла, а как ты думал. Это вообще нормально — хотеть видеть человека, который зачем-то всем наврал, что у тебя на жопе бородавка?..

— Ну хоть теперь извинился, — вздыхаю. — Лучше поздно, чем никогда.

— Лучше — не то слово, — серьезно соглашается Ася. — Ох, Митька, как же хорошо, что ты живой и мы встретились! — И, помолчав, неожиданно добавляет: — Ты меня, пожалуйста, прости.

— Тебя-то за что?

— За то, что от тебя ничего не осталось, кроме этой идиотской придуманной бородавки.