Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

и даже не пара. Громыхала повозка. Я торопливо повесил саблю на прежнее место и вышел туда, откуда мог видеть взбирающуюся на холм дорогу.

Кеси ехал верхом на своей лошади. Следом катилась самая ветхая двуколка, какую я когда-либо видел, запряженная старой клячей. Правила ею Эпини, причем одной рукой. На сиденье рядом с ней стояла большая корзина, и вторая ладонь моей кузины покоилась внутри — где возился и гулил младенец.

Глава 30

Воссоединение

Мир вокруг меня затаил дыхание, пока двуколка медленно поднималась по склону холма. Мне хватило времени рассмотреть каждую подробность. На Эпини была вполне пристойная шляпка, но явно надетая второпях — если только в моду не вошло носить их сдвинутыми набок так, чтобы они почти соскальзывали. Волосы ее выбились из прически и рассыпались по плечам. Одно из колес заметно вихляло, и я тут же решил, что не отпущу ее обратно в Геттис, пока мы его не закрепим. Но в основном я просто смотрел на лицо Эпини.

Когда она подъехала ближе, я разглядел яркие пятна румянца на ее щеках. Она оставалась худой, но не настолько, как в последнюю нашу встречу во сне. Я увидел, как шевельнулись ее губы, когда она заговорила с лежащим в корзине ребенком, и внезапно не смог больше ждать. И бросился к ней вниз по склону.

— Эпини! — кричал я. — Эпини!

Эпини попыталась натянуть поводья, но мое стремительное появление напугало несчастную клячу. Вместо того чтобы остановиться, она свернула в сторону, стащив двуколку с дороги в густую траву. Там колеса сразу завязли, что куда быстрее, чем поводья, вынудило лошадь остановиться. Я подбежал к повозке как раз вовремя, чтобы подхватить кузину на руки, когда та соскочила с сиденья. Я крепко прижал ее к груди и закружил, задыхаясь от радости. Она обняла меня за шею. Ничто и никогда не казалось мне столь же целительным, как это простое выражение чистой приязни. Помимо нашего родства у Эпини не было никаких оснований любить меня, жертвовать чем-либо или подвергать себя опасности ради меня. Я принес в ее жизнь столько боли и страданий.

Однако ее искренние объятия уверяли меня в том, что, несмотря на причиненные ей горести, она по-прежнему тревожилась обо мне. Ее способность любить поражала меня. Кеси придержал лошадь и в оцепенении уставился на меня. Эпини, как всегда, не переставала болтать, даже когда я ее кружил.

— Я знала, что ты вернешься! Даже перестав тебя чувствовать, я знала, что ты жив, и так и сказала Спинку. Ох, я так испугалась, когда однажды утром проснулась и вовсе не ощутила магии. Я пыталась объяснить Спинку, что ты обязательно попрощался бы с нами. Но он сказал, я должна признать, что ты, скорее всего, мертв. Верь в него хоть немного, Спинк, говорила я. Бурвиля так легко не убить! О, Невар, я так рада тебя видеть, касаться, знать, что ты действительно вернулся. А теперь поставь меня, поставь, ты же должен познакомиться со своей маленькой… кем она тебе приходится, двоюродной племянницей? Как глупо звучит, она слишком мала для такого длинного звания, к тому же я уже рассказывала ей о дяде Неваре, так что им ты и останешься. Отпусти меня немедленно! Я хочу, чтобы ты подержал Солину! Она тебя еще не видела, и послушай, она же плачет!

Думаю, эти слова наконец-то привели меня в чувство. Я был так счастлив увидеть кузину живой и здоровой после стольких тревожных дней и ночей, и мысль о том, что кто-то — а тем более, ее драгоценное дитя — может плакать, показалась мне совершенно невыносимой. Я поставил Эпини на землю, и она, чуть пошатываясь и весело смеясь, направилась к двуколке, ухватилась за бортик и забралась в нее, чтобы забрать ребенка из корзины. Девочка была укутана во множество слоев пеленок и одеял, так что казалось, что кузина разворачивает подарок. Я остался стоять рядом с повозкой и зачарованно наблюдал за ней.

— Невар? — недоверчиво переспросил Кеси из-за моей спины.

Я невольно оглянулся. Наши глаза встретились, и я не смог предложить ему ни лжи, ни каких-то оправданий. Еще долгий миг мы смотрели друг на друга. Потом его глаза наполнились слезами, а губы растянулись, обнажая в улыбке немногие оставшиеся у него зубы.

— Это ты. О, во имя доброго бога, Невар, это и правда ты. Но ты больше не толстый! И все же — как я мог тебя не узнать, пусть даже в этих тряпках, Невар!

Он спешился, бросился ко мне и крепко стиснул. В его голосе слышались столь искренние облегчение и радость, что мне не оставалось ничего другого, кроме как обнять его в ответ.

— Почему ты сразу не сказал, что это ты? — сипло спросил он. — Почему не сказал вместо того, чтобы скрестись в мою дверь, словно нищий? Неужели ты думал, что я откажусь тебе помочь?

— Я сомневался, что ты мне поверишь. Не думаю, что в это хоть кто-нибудь может поверить.

— Ну, может, я и не поверил бы, если бы лейтенант уже давно обо всем мне не рассказал. Все говорили, что тебя… что ты погиб. Но мне приснился тот сон, а потом пришел лейтенант и стал расспрашивать меня о нем, и я, должно быть, слегка расхлюпался — я-то думал, этим сном ты хотел попрощаться и сказать, что не держишь на меня зла. Но он спросил, валялась ли твоя сабля на полу, когда я проснулся, и я ответил, что да, и тогда он рассказал мне правду. — Он дружески встряхнул меня и похлопал по спине. — Только звучало это вовсе не как правда, а как самая чудная сказка из всех, что мне доводилось слышать. Но чем больше я об этом думал, тем больше смысла, хоть и странного, в этом видел. Когда я стал обсуждать это с Эбруксом, тот не выдержал и разрыдался — мол, он видел, как тебя убили, и не остановил их и теперь этого стыдится. Он заявил, что сам унес твое тело и похоронил его в потайном месте. Но когда я поднажал, он так и не смог вспомнить, где оно находится. Он забыл, где взял лопату и как копал. Тогда мы и решили, что ты не делал того, в чем тебя обвинили, и не погиб. Ясное дело, все это казалось довольно-таки странным — думать о том, что ты владеешь спекской магией или как там ее. Что тебя спасли спеки этой