Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

— Кис-кис, — снова позвала Верочка, подтолкнув ногой колбасу.

Кот пустыми глазами издали посмотрел на эту колбасу — и не двинулся с места. Только пушистый хвост его шевельнулся раздраженно: оставьте меня в покое.

Видно — сытый кот.

— Его Ромка зовут. Роман… — сообщила Верочка. — Ангорский кот.

Роман опять раздраженно шевельнул хвостом: да, Роман… да, ангорский… Оставьте меня в покое.

Ишь какая дрянь.

А Лешки все нет. Запропал где-то малый.

Верочка колдовала у плиты над своими сковородками, кастрюлями. Она была в ситцевом халатике, плотно запахнутом, туго спеленавшем ее фигурку. Фигурка у нее была тоненькая, немыслимо тоненькая фигурка. Ноги тоненькие, будто щепочки. И руки тоненькие, будто щепочки. Узенькие плечи, лопатки остро выделяются на спине, выпирают сквозь ситец халата. Смотри, какая она вся стала тоненькая… А раньше она такой тоненькой не была, Верочка. Раньше она вся была какая-то плотная, упругая, вся какая-то закругленная. Раньше от нее так и пахло свежестью, здоровьем и, что ли, парным молоком. Икры у нее тогда были округлые, молодые и задорные — точно по голенищу фетрового валенка. А сейчас вон торчит тоненькая, как щепочка, нога из просторной домашней туфли. Плечи у нее тогда были налитые и гладкие, мягкой линией переходившие в сильную девичью руку — до самого запястья… Как же она теперь похудела, Верочка.

— Похудела я? Подурнела, да? — вдруг спросила Верочка, быстро обернувшись.

Ох, до чего они догадливы, женщины. До чего же они горазды читать мужские мысли.

Николай понимал, что надо бы соврать. Было бы лучше соврать. Но ему почему-то не хотелось врать Верочке. Врать ей. В сердечных делах если уж врут, так врут настоящему. А прошлому не врут. Прошлое не обманешь.

— Да, — сказал он.

Верочка вернулась к своим сковородкам. По тому, как наклонилась ее спина с частыми пуговками позвонков, по тому, как зябко сжались плечи, по тому, как еще больше заострились лопатки под ситцем, — Николай догадался, что Верочка обиделась.

Вот и говори женщинам правду. А они обижаются.

Обиделась, наверное, Верочка. Что бы теперь такое сделать, чтобы она не обижалась. Чтобы она повеселела. Чтобы она забыла про сказанную им правду. Может быть, дать ей конфету? «Ромашку» — из тех, что лежат в кульке, а кулек в кармане куртки, а куртка висит на гвозде в прихожей.

Да, вспомнил.

— А разве у вас ребеночка нету?

— У нас с Лешей мог быть ребеночек… Но мы аборт сделали, — обыкновенно ответила Верочка.

До чего все-таки жарко здесь, на кухне. Вернуться, что ли, в соседнюю комнату? Может быть, там прохладней. Нет, не стоит — не все ли равно, где сидеть. А Лешки все нет. Запропал малый.

Коля Бабушкин задумался, вперив взгляд в черную точку на белой стене, что напротив него. Черная точка… Вот бывает же: найдут глаза какую-нибудь совершенно бессмысленную точку, вперятся в нее, и уже никак не оторвать их от этой неподвижной точки будто они к ней приросли. Это бывает, если о чем-нибудь сильно задумаешься. Или когда тебя обволакивает вязкая духота натопленной комнаты. Когда ты очень сильно устал, когда тебе очень хочется есть, а еще больше хочется спать, и ты вот так сидишь, вперив взгляд в черную точку на стене, и, сам того не замечая, впадаешь в дрему, впадаешь в сон, засыпа…

Николай вздрогнул. Сон сник. Неподвижная точка на белой стене вдруг двинулась. Она поползла наискосок стены — к потолку. Она ползла не так уж быстро, но и не так уже медленно — как ползают обычно клопы, когда их никто не преследует.

Николай хотел уже было обратить Верочкино внимание на этого клопа, но постеснялся. Как-то не принято обращать внимание хозяев на такие вещи: дескать, у вас в квартире имеются клопы. Да и хозяева, надо полагать, сами об этом знают. Кому об этом лучше знать, как не хозяевам. И гостям в таких случаях лучше бы делать вид, что они не заметили никаких клопов. А если и заметили, то подумали, что это муха-зимуха либо таракан.

Словом, Николай ничего Верочке насчет клопов не сказал. Да и не успел бы сказать. Потому что его вниманием уже овладело другое.

Откуда ни возьмись на полу возле газовой плиты появилась мышь. Небольшая такая лопоухая мышь. Она пошарила в углу, ловко юркнула между домашними туфлями Верочки, набрела мимоходом на кусок жареной колбасы, который Верочка бросила коту Роману и возле этой колбасы замешкалась. Но она не стала тотчас пожирать колбасу или тащить ее к себе в норку. Эта лопоухая мышь вообще не проявляла особой торопливости или, скажем, осторожности. Она вела себя довольно независимо и смело, держалась по-свойски. Еще раз обнюхав жареную колбасу, мышь вдруг встала на задние лапки, а передние прижала к брюшку — как собака, которой приказали «служи!». При этом мышь чутко навострила свои лопоухие уши, а бусинками глаз уставилась прямо на кота Романа, возлежащего на табуретке.

Николай тоже посмотрел на кота. Кот спокойно возлежал на табуретке и наблюдал за мышью. Его длинные, растопыренные, как радарная антенна, усы уже давно засекли эту мышь. Теперь он наблюдал за ней своими пустыми зелеными глазами. Но не шевелился. Ему было лень шевельнуться. Чихал он на эту мышь и вообще на все на свете…

«Заелся», — подумал Николай про этого нерабочего кота.

А Верочке — хоть и гость, а не утерпел — сказал:

— Мыши у вас по комнате бегают.

— Где? — отозвалась Верочка и, отстранившись от плиты, глянула себе под ноги.

Аккурат в это мгновенье мышь прекратила делать стойку, подцепила жареную колбасу и, не спеша, поволокла ее к плинтусу — там, должно быть, у нее был ход сообщения.

— Да ведь это Маруська, — сказала Верочка, проводив взглядом мышь. И засмеялась.

— Почему… Маруська? — удивился Николай.

— Так. Ее Маруськой зовут, — объяснила Верочка и опять засмеялась.

«Доброе у нее все-таки сердце», — решил Николай, обласканный этим смехом. Но не преминул сделать суровое замечание:

— Мышей выводить надо. От них зараза. Заболеть можно… И клопы у вас имеются.

— Да, есть немножко, — согласилась Верочка. — Так ведь мы их не нарочно завели. Они сами собой завелись. Это всегда так: новый дом, квартира новая, никто еще в ней не жил — а через месяц уже и клопы, и всякие тараканы ходят, и мышки бегают… Они ведь сами собой заводятся — возле людей.

— Нет, — решительно возразил Николай. — Сами собой они не заводятся. Это будет против… дарвинизма. Они никак не могут сами собой завестись. Их со старых квартир привозят. Переезжают, например, в новую квартиру, в новый дом — и вместо с барахлом, с разными сундуками и перинами везут со старой квартиры клопов. И тараканов.

— И мышей? — съязвила Верочка.

— Нет, мыши сами идут, следом. Они — мыши и всякие крысы — знаешь, какие хитрые? Они очень хитрые. Они всегда чуют, где люди живут… Можно город за сто верст построить от другого города. А мыши все равно туда придут. Следом.

Николай в этом вопросе хорошо разбирался. Все-таки не первый дом он строит в своей жизни. Не первый город.

Но чтобы Верочка не обиделась на все эти высказывания, он добавил:

— А бывает, что все это — от соседей… От соседей прибегает.

— От соседей?..

Верочка положила кухонный нож поперек незакрытой кастрюли, отошла от плиты. Догадка промелькнула на ее лице.

— Знаешь, Коля, — сказала она. — А может быть, Леша у соседей сидит? Может быть, он у них задержался? Он ведь не знает, что ты приехал… Он, должно быть, у Волосатовых сидит. У десятника Волосатова, напротив дом. Они сейчас вместе работают. И часто вместо сидят.

— Я могу сбегать, — предложил Коля Бабушкин. — Лешка ведь и вправду не знает, что я приехал… Сбегать-то недолго, если дом напротив.

— Да, — подтвердила Верочка, — напротив. Ты сбегай, если тебе это не трудно.

Чего же тут трудного? Особенно если дом напротив. Николай даже одеваться не стал — он даже не стал надевать свою оленью куртку. Только длинноухую шапку нахлобучил на голову, шарфом обмотал шею: мороз на улице. Сорок градусов.

Нужно Лешку домой позвать. А то запропал парень.

Что он первое увидел на квартире Волосатовых — елку увидел. Он еще и Лешку увидеть не успел. И самого хозяина не успел разглядеть как следует. И саму хозяйку — Волосатиху — он еще не успел как следует разглядеть. А елку увидел сразу. Она ему как-то сразу бросилась в глаза. Это не елка была, а ужасное страшилище. Вроде мертвого скелета. Вроде того научного скелета, который у них стоял в кабинете естествознания, когда Николай еще учился в школе и они там изучали по этому скелету устройство человека. У того скелета кости были друг к дружке прикручены проволокой, чтобы они не рассыпались. И Николай во время уроков, глядя на этот скелет, все как-то не мог поверить, что он — настоящий, что он не из пластмассы вылепленный, а самый настоящий человеческий скелет. Что это учебное пособие когда-то ходило, бегало, прыгало, рассуждало на всякие темы, что его даже как-то звали и у него была соответствующая фамилия… А там отпрыгал свое, набегался, дорассуждался, и уже по нему молодая поросль изучает естественные науки. Всему свое время.