Дом душ - Артур Мэкен

Остальное он прошептал доктору на ухо.

– Нет, что вы, вовсе нет! Все это вздор, я вас уверяю. На самом деле, лучше так, как есть; я совершенно в этом уверен.

– Подумайте хорошенько, Реймонд! Это большая ответственность. А вдруг что-то пойдет не так? Вы будете несчастны до конца дней своих!

– Нет, не думаю, даже если случится худшее. Вы же знаете, Мэри я спас с улицы, практически от верной голодной смерти, когда она была еще ребенком. Я полагаю, ее жизнь принадлежит мне, и я могу ее использовать, как сочту нужным. Идемте, уже темнеет – нам лучше уйти в дом.

Доктор Реймонд повел Кларка за собой в дом, миновал прихожую и прошел длинным темным коридором. Достав из кармана ключ, он отпер массивную дверь и жестом пригласил собеседника в лабораторию. Прежде тут была бильярдная. Комната освещалась через стеклянный купол в центре потолка, и унылый тусклый свет все еще озарял фигуру доктора, пока тот не зажег лампу с тяжелым абажуром и не поставил ее на стол в центре комнаты.

Кларк огляделся. Стены были почти полностью заставлены, едва ли хоть какой-нибудь фут оставался свободным: повсюду шкафы с бутылками и пузырьками всевозможных форм и цветов, а в одном углу красовался небольшой чиппендейловский книжный шкаф. Реймонд указал на него.

– Видите этот пергамент Освальда Кроллиуса[59]? Он первым указал мне путь, хотя не думаю, что сам сумел его обнаружить. Вот его странное высказывание: «В любом зерне пшеницы сокрыта душа звезды».

Мебели в лаборатории почти не было. Стол посередине, каменная плита со стоком в углу, два кресла, где сидели Реймонд и Кларк – вот и все, не считая странного на вид кресла в дальнем конце комнаты. Кларк посмотрел на него – и вскинул брови.

– Да, то самое, – сказал Реймонд. – Можно сразу его и подготовить.

Он встал, выкатил кресло ближе к свету и принялся его поднимать и опускать: спустил пониже сиденье, выставил спинку под разными углами, поправил подставку для ног. Кресло выглядело довольно удобным, и Кларк провел ладонью по мягкому зеленому бархату, пока доктор возился с рычагами.

– Ну вот, Кларк, теперь располагайтесь поудобнее. Мне предстоит еще пара часов работы: некоторые вещи пришлось оставить напоследок.

Реймонд подошел к каменной плите, и Кларк мрачно наблюдал, как тот склонился над рядом пробирок и зажег огонь под ретортой. У доктора была небольшая переносная лампа, с таким же абажуром, как и у лампы побольше, стоявшей на полочке над лабораторным столом, и Кларк, сидевший в тени, обводил взглядом большую мрачную комнату, размышляя о том, какой странный эффект дает контраст яркого света и невнятной тьмы. Вскоре он заметил в комнате какой-то странный запах – поначалу лишь намек на него; по мере того как аромат становился все отчетливей, Кларк даже удивился, что тот ничем не напоминает ни химическую лабораторию, ни операционную. Он принялся от нечего делать вспоминать, что же это за запах, и почти бессознательно припомнил, как пятнадцать лет тому назад провел целый день, блуждая по лесам и лугам в окрестностях своего бывшего дома. То был огненный день в начале августа, очертания предметов и сельские дали терялись в жаркой дымке, и те, кто смотрел на градусник, говорили о небывалой жаре, о почти тропических температурах. Странно, что именно этот удивительно жаркий день в пятидесятых годах возник в воображении Кларка; ощущение ослепительного, пронизывающего солнечного света, казалось, затмевало все тени и свет в лаборатории, и он сызнова ощущал порывы горячего ветра в лицо, видел, как поднимаются над травой потоки дрожащего воздуха, слышал многоголосое жужжание лета.

– Надеюсь, Кларк, этот запах вас не раздражает – он совершенно безвреден. Быть может, вас начнет немного клонить в сон, только и всего.

Кларк вполне отчетливо слышал слова Реймонда и понимал, что тот обращается к нему, но даже под страхом смерти не смог бы заставить себя пробудиться от летаргии. Он не мог думать ни о чем, кроме той одинокой прогулки пятнадцать лет тому назад: то был последний раз, когда он видел поля и леса, знакомые с детства, и вот теперь все это предстало пред ним в ослепительном свете, точно на картинке. И сильнее всего был бьющий в ноздри запах лета, смешанный аромат полевых цветов, и благоухание лесной чащи, прохладных, тенистых мест, утопающих в зелени, вызванное наружу припекающим солнцем; и дух плодородной земли, которая словно бы лежала навзничь с распростертыми руками и улыбкой на устах, пересиливающий все остальное. Причуда воображения увлекла его, как и тогда, давным-давно, из полей в лес, по узенькой тропке, что вела сквозь блестящие заросли молодых буков; и журчанье ручья, падающего с известнякового бугра, звенело во сне чистой мелодией. Мысли принялись разбегаться, мешаться с другими воспоминаниями; буковая аллея преобразилась в дорожку под падубами, там и сям виноградные лозы тянулись от ветки к ветке, свешивая вниз колышущиеся усики и лиловые гроздья, и редкие серо-зеленые листья дикой оливы выделялись на фоне темной листвы падубов. Кларк, тонущий в глубоких складках сна, сознавал, что тропинка завела его от отцовского дома куда-то в неведомые края, и удивлялся этому странному происшествию, как вдруг, посреди всего этого летнего гудения, жужжания и щебета, глухая тишина воцарилась повсюду, и лес притих, и на миг он очутился лицом к лицу с неким присутствием, не человеческим и не звериным, не живым и не мертвым, но всем сразу, в обличье всех вещей, но лишенным любого облика. И в этот момент разрешилось священное единство тела и души, и словно бы некий голос воскликнул: «Идемте прочь отсюда!», – и пала тьма кромешная за пределами звезд, тьма предвечная.

Когда Кларк, вздрогнув, очнулся, то увидел, как Реймонд наливает несколько капель некой маслянистой жидкости в зеленый пузырек и плотно его закупоривает.

– Вы уснули, – сказал он, – должно быть, устали в дороге. Теперь все готово. Я пойду, приведу Мэри; минут через десять вернусь.

Кларк откинулся на спинку кресла и задумался. Казалось, он перешел из одного сна в другой. Он отчасти ожидал, что стены лаборатории растают и развеются, и он очнется в Лондоне, содрогаясь от собственных сонных фантазий. Но наконец дверь отворилась, и доктор вернулся. Следом за ним шла девушка лет семнадцати, вся в белом. Она была так прекрасна, что Кларк не удивился тому, что писал ему доктор. Теперь она вся раскраснелась: лицо, и шея, и руки, – но Реймонд выглядел невозмутимым.

– Мэри, – сказал он, – время пришло. Но ты совершенно свободна. Ты готова полностью довериться