Автобиография - Прасковья Орлова-Савина

По приезде в Москву поехали в контору, и наш директор бросился целовать меня и благодарить: «Спасибо, спасибо, моя милая, ты поддержала славу московского театра; мне пишут о твоих успехах!..» — «Очень рада, Михаил Николаевич, что все так хорошо прошло, только слава-то хороша, а денег — ни гроша!» — «Что ж это значит?» Тут он усадил меня на диван, и я все рассказала. Верстовский, Васильцовский и др. были тут же. Директор после рассказа еще меня поблагодарил и, обратясь к Верст., спросил: «Есть ли ей бенефис?» — «Еще не было распределения». — «Назначить в лучшее время!» Так и было: бенефис назначили в ноябре, сбор был прекрасный, а Гедеонов остался моим врагом, не только до смерти, но и после смерти, что я узнала только 8 сент. 1885 года.

Расскажу для шутки. Были мы на храмовом празднике Рождества Пр. Богородицы у племянника моего второго мужа Ф. К. Савина — предводителя дворянства Ст. Петр. Уткина — в его деревне в Сигу. Туда приезжали из Покровского (имение Казиных) две сестры барышни Ка-зины, всегда живущие в П. Б. и в первый раз приехавшие погостить к тетке Пр. Дм. Коптевой. От нечего делать меньшая сестра вздумала занять молодежь верчением столов, а у нас в провинции слыхали и читали об этом, но никто не решался приступать к действию. Круглый столик на трех ножках нашли в моей комнате и уселись. Через некоторое время — мы слышим говор, смех и идем посмотреть, что там делается? Старших было трое: я, А. В. Фиглева, племянница игум. Агнии и хозяйка дома, сестра предв. Ел. Петр. Казина. Все три более или менее истинно верующие и молящиеся. Увидав их занятия, я первая сказала: зачем они занимаются такими пустяками?., и что может сказать им стол? Зачинщица дела, Александра Алексеевна, отвечала: «Да мы так, шутя, спрашиваем, а он так, верно, отвечает». — «А кто же это он?..»— «Епишка с хвостиком, как я его называю». — «И что вам за охота говорить с ним?»— «Да это весело… ну спросите что-нибудь, пожалуйста, спросите!» — «Хорошо, выйдет ли Лидия замуж?» А эта Лидия, девушка лет 20, также держала стол. Спрашивали по алфавиту, стол ответил «нет». «Почему?» И он так ясно, крепко стукнул на словах: г. л. у. п. а.! Разумеется, мы невольно смеялись, а я прибавила: «Болван! еще смеет браниться». Тут они начали снова свои вопросы: «Сколько нас в комнате?» Он простучал: 6, а нас было 7. «Дурак, и счету-то не знает», — сказала я. Они повторили вопрос — ответ тот же. «Ты, верно, сердишься?» — «Да!» — был ответ. «Кто же тебя огорчил?» И он отбивает слова: П. а. ш. к. а… «Ах, негодяй! и он смеет так называть меня», — сказала я смеясь. А он продолжает… С. А… Мы думали, что он говорит мою фамилию «Савина», а он продолжает: п о ж н и ц а!

А у нас в это время только что устраивалось машинное производство сапог и башмаков, против которого я сильно восставала. Но меня, конечно, не послушались, а кончили тем, что на следующий же год производство прекратили. Д. Д. Свицкой, почти насильно навязавший Ф. К. это дело и управлявший им без толку и без смыслу, остался в стороне, а наш торг. дом потерпел убытку тысяч 30 и более. Итак, выслушав эту брань, мы посмеялись… хотя, признаюсь, очень удивлялись, слыша уже вечером, из другой комнаты, как на вопрос, кто украл года два, три тому назад немного серебра и др. ничтожные вещи из комода у хозяйки Ел. Петр., стол сказал имя, отчество, фамилию, что передано отцу (перекрещенному жиду), а этот передал другому жиду, там-то живущему, и сказал имя жида. Все оказалось верно, только дело не начинали, по ценности оно того не стоило. На вопрос Ан. Вас: «Кто сделал у меня в деревне покражу в прошедшем году?»— «Ваша горничная». А на вопрос Лидии, кто украл серьги ее матери, он ответил: «Я не сыщик». За ужином много об этом говорили, и m-lles Казины рассказывали, как давно в этом упражняющиеся, что можно узнать, кто говорит с ними. Жаль, что я этого не знала, стоило бы спросить. Я уверена, что меня бранил человек, не любивший меня в жизни. Наутро я уехала; барышни опять занялись этим греховным занятием, а Сг. Петр., увидав их за столом (которого, скажу к слову, я не позволила ставить на ночь в мою комнату), просил их сделать вопрос: «Кто вчера бранил тетушку Пр. Иван.?» Сам взял бумагу, карандаш и написал по стуку «Гедеонов».

Вот теперь мы и обратимся к причине этой ненависти. В 1842 или 43 году Гедеонов по известной силе, которую он имел у госуд. Ник. Павл. (известной по угождению слабостям человеческим), выпросил себе директорство и в москов. театре, что много способствовало его наживе — разными проделками и даже сожжением Большого театра — в чем, как и в других делах, ему содействовал Верстов., потому он и остался служить, а Репина вышла. Он тотчас же на ней женился, купил хорошенькое имение под Москвой и думал, обеспечив свое состояние, нажитое незаконным образом, дожить до смерти в тишине и спокойствии. Но праведный гнев Божий еще на земле осудил его на страдания: Репина умерла от пьянства, а он от тяжкой болезни… Когда Гед. в первый раз приехал к нам директором, все, зная нашу П. Б. историю, ожидали, как он будет обходиться со мною, и я к этому приготовилась. Он был со мной очень холоден, и я также. Мне бояться было нечего, тогда я не имела соперниц и была любимицей Москвы. Начал он возить в Москву свою Андреянову, которая совсем уничтожила прелестную Санковскую. Обирала она деньги страшным образом, тут и всем нам доставалось. Берегов, прежде в угождение Репиной, а теперь желая подслужиться директору, тоже делал мне разные каверзы! Видя все это, мы с мужем стали подумывать, как бы отойти от зла и сотворить благо. Даже и родители мои видели, что «против рожна прыть нельзя», и более всего боялись за мое здоровье. В эти же годы приезжал в Москву большой друг моего брата Н. Н. Солодовников, известный миллионщик! При жизни старшего брата он ничем не распоряжался и не имел денег даже на то, чтобы заплатить за билет в театр. Как-то познакомился с братом, и тот чем мог одолжал его, но, конечно, не из будущих видов и не из процентов. Пример нашего доброго, честного отца был и есть всегда перед глазами: помогать кому и чем можем, не ожидая и не требуя воздаяния. Так было и с братом, когда Солод, после внезапной кончины своего брата сделался вдруг обладателем миллионов и на словах готов был озолотить брата — он отклонял разные его обещания и после также внезапной смерти Н. Н. ничего не получил, хотя тот говорил давно, что у него сделано духовное завещание, где никто не забыт, особенно крестник его, старший сын брата Николай Ник. Куликов. Завещание не нашли, деньги разобрали; один — за мошенничество был сослан в Сибирь, другой откупился, а мы все остались только при своем честном имени, да у брата осталось хорошенькое костяное лото, которое он мне подарил. Я говорю «мы», потому что чуть-чуть сильно не пострадали от его обещаний. Приезжая в Москву и бывая всегда у нас и особенно у родителей наших, он слышал все наши невзгоды и очень меня упрашивал оставить театр, говоря, что, из дружбы к брату и всему нашему семейству, он готов обеспечить меня. Даже однажды в подтверждение своих слов при муже и родных написал, что я буду иметь все нужное, где бы ни жила, и получать 1200 руб. деньгами. Я поблагодарила его, разорвала расписку и сказала, что если я решусь оставить театр, то еще так молода, что могу и в провинции обеспечить себя.